Дэвид Лоуренс - Радуга в небе
У Урсулы была отдельная комната, служившая раньше комнатой прислуги, — маленькая, просто убранная. Окно выходило на задний двор, и из него открывался вид сверху на их задний двор и другие дворы, иногда очень уютные, старинные, часть из них была завалена ящиками, так как с фасада этих домов располагались лавки и магазинчики Хай-стрит вперемежку с симпатичными жилищами приказчиков и старших кассиров, чьи окна глядели на церковь.
До начала занятий у нее еще оставалось полтора месяца, и Урсула с нервной озабоченностью перечитывала учебники по латыни и ботанике, решала математические задачи. Колледж должен был дать ей педагогическое образование, но так как первоначальную подготовку, засвидетельствованную аттестатом, Урсула уже имела, принята она была сразу на университетский курс. После года обучения ей предстояло держать переходные экзамены, после чего два года готовиться к экзаменам на бакалавра. Таким образом, готовили ее не просто в учительницы. Она попадала в особую группу платных студентов, целью которых было не профессиональное обучение, а образование как таковое. Ей предстояло стать одной из избранных.
На последующие три года она опять попадала в значительную материальную зависимость от родителей. Платить за обучение ей было не надо. Все расходы по оплате колледжа брало на себя правительство, более того, ей надлежало получать ежегодный грант в несколько фунтов. Им окупались ее расходы на транспорт и одежду. Родителям оставалось лишь кормить ее. Но она не хотела, чтобы они тратили на нее слишком много, процветание их не ожидало. Жалованье отца составляло всего двести фунтов в год, а капитал матери значительно поубавился после покупки дома. Тем не менее на жизнь им и теперь хватало.
Гудрун училась в Художественной школе в Ноттингеме. Специализировалась она в основном на скульптуре. К этому у нее был талант. Ей нравилось лепить глиняные статуэтки детей или животных. Некоторые из ее работ уже участвовали в выставке студенческих работ в замке, где удостоились отличия. В рамках Художественной школы ей было тесно, она хотела бы заниматься в Лондоне, но на это нужны были деньги. А кроме того, родители не собирались отпускать ее так далеко.
Тереза кончила школу. Это была высокая, крепкая и дерзкая девчонка без каких бы то ни было духовных запросов. Ее судьбой было оставаться дома. Другие дети, кроме самых младших, были школьниками. С началом учебного года им предстояло перейти в классическую школу Уилли-Грин.
Урсула с энтузиазмом заводила знакомства в Бельдовере. Но энтузиазм ее скоро угас. Она была приглашена на чай в дом священника, затем — к аптекарю, второму аптекарю, доктору, заместителю управляющего — тем самым крут знакомств ее замкнулся. Чересчур увлекаться людьми и общением с ними она не умела, хотя временами и стремилась к этому.
Она обрыскала — пешком и на велосипеде — всю округу, живописность которой, особенно в лесной ее части, по направлению к Мэнсфилду, Саутвеллу и Заводу, живописность которой так ей нравилась. Но все ее поиски и исследования были лишь развлечением по сравнению с теми серьезными исследованиями, которые ожидали ее в колледже.
Начался семестр. Теперь каждый божий день она поездом отправлялась в город. Высокое каменное здание колледжа, стоявшего на тихой улице в окружении зеленого газона и лип, казалось умиротворяюще спокойным, и Урсуле оно виделось каким-то волшебным, нездешним. Архитектура его была нелепой — так считал отец. И все же здание отличалось от всех прочих. Его игрушечная псевдоготика в грязном промышленном городе выглядела чуть ли не стильной.
Поначалу она не почувствовала разочарования. Ей понравился вестибюль с громадным каменным камином, с готическими сводами, поддерживавшими верхний балкон. Своды эти, говоря по правде, были уродливы, а резьба камина, весьма походившая на картонную, и геральдические знаки, служившие камину украшением, совершенно не согласовывались со стойкой для велосипедов напротив и радиатором отопления, в то время как гигантская доска объявлений у дальней стены, пестревшая многочисленными болтавшимися на ней листками, перечеркивала всякое впечатление укромности и тайны, на которое могло бы претендовать это помещение. И тем не менее слабый и неопределенный, но таинственный дух монашества, с которым первоначально было связано образование, здесь сохранился. И душа Урсулы мгновенно перенеслась в Средневековье, когда обучение сосредоточивалось в монастырях в руках монахов, этих божьих людей, умевших распространять знание, не отрывая его от религии. Чувство, с которым она вошла в колледж, было сродни монашескому.
Тем более неприятно поразили ее грубая вульгарность в холлах и гардеробах. Почему они не могут сохранять совершенную красоту? Но признаваться в своем критическом отношении она не хотела Как-никак она ступила на священную землю знания.
Ей хотелось бы наблюдать всех студентов чистыми, одухотворенными существами, изрекающими лишь высокие истины, ей хотелось бы видеть на их лицах спокойствие и монашескую просветленность.
Но, увы, девушки в колледже болтали и хихикали, они были суетны, разряжены, с завитыми кудряшками, а молодые люди были нелепы и незначительны.
И все же каким наслаждением было пройти с книгами под мышкой по коридору и, толкнув цветное стекло двери, войти в большую аудиторию, где должна была состояться первая лекция! Окна помещения были просторны, величественны. За коричневыми рядами столов, ожидавших студентов, и возвышением кафедры чернела гладкая поверхность пустой грифельной доски.
Урсула сидела возле окна в заднем ряду. Из окна виднелись пожелтевшие липы, мальчик-рассыльный молча шел по тихой, по-осеннему солнечной улице. Все это было далеко, далеко от нее.
А вокруг глухо, как морская раковина, гудел отголосок столетий, время таяло, исчезая, и эхо знания наполняло собой вневременную тишину пространства.
Урсула внимала с радостью, переходящей в восторг, делала записи, ни на секунду не подвергая сомнению услышанное. Лектор был глашатаем истины, ее служителем и адептом. Облаченный в черную мантию, стоя на кафедре, он словно улавливал и вычленял из невнятного хаоса разрозненные нити знания, витавшие в воздухе, свивая их воедино и превращая в стройность лекции.
Сперва она воздерживалась от критики. В профессорах она не видела обычных людей, евших по утрам бекон и надевавших ботинки, прежде чем отправиться в колледж. Они были облаченными в черное жрецами знания, служившими свою вечную мессу в неведомых и погруженных в тишину храмах. Рукоположенные, они держали в своих руках ключи от тайны, которую призваны были хранить.
Лекции дарили ей необыкновенную радость. Ей радостно было узнавать педагогику, она с удовольствием соприкасалась с самой сутью знания и обретала свободу, получая представление о знании на разных его этапах и развитии его. А каким счастьем наполнял ее сердце Расин! Непонятно, почему это происходило, но, читая чеканные строки его драм, вслушиваясь в мерную поступь стиха, она чувствовала, как замирает сердце, словно вступает она наконец в царство истины и подлинной жизни. На уроках латинского она читала Ливия и Горация. Странно доверительная приземленная атмосфера их латинского класса как нельзя лучше подходила Горацию. Тем не менее он ей не нравился, как не нравился и Ливии. В их велеречивом латинском было какое-то отсутствие строгости, и она тщетно пыталась воскресить в себе ощущение римского духа, которым некогда успела проникнуться. Но чем дальше, тем больше латынь обнаруживала свою искусственность и становилась какими-то сплетнями, где все сводилось к болтовне и вопросам стиля.
Камнем преткновения, вызывавшим у Урсулы неизменный ужас, была математика. Преподаватель объяснял так быстро, что у девушки начиналось сердцебиение, так напряженно, всеми нервами, вслушивалась она в его слова. Она силилась овладеть предметом, уделяя ему много времени дома.
Но самыми приятными для нее были дни в классе ботаники, когда она делала лабораторные работы. Студентов тут было немного, и ей нравилось сидеть на высоком табурете перед рабочим столом и, орудуя бритвой, делать один за другим срезы, а потом класть их на предметное стекло и, настроив микроскоп, делать в тетради зарисовки самых удачных.
Вскоре у Урсулы в колледже появилась подруга, девушка, успевшая пожить во Флоренции и носившая поверх строгого черного платья чудесный лиловый или узорчатый шарф. Звали ее Дороти Рассел, и была она дочерью адвоката откуда-то с юга. В Ноттингеме Дороти жила у своей тетки, старой девы, и отдавала весь свой досуг активной работе в Женском союзе, отстаивавшем политическое и социальное равноправие женщин. Это была спокойная, решительная девушка, с гладкой, цвета слоновой кости кожей и темными волосами, кудрявившимися в простой, прикрывавшей уши прическе. Урсуле она очень нравилась, правда, вызывала у нее некоторый страх. Дороти казалась намного старше Урсулы и не знала снисхождения к последней, хотя и было ей всего двадцать два года. Урсуле все время виделось в Дороти нечто роковое, как в Кассандре.
