Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
Гость стоял и ждал, пока Алтерка уйдет. За последние несколько лет реб Мордехай тоже заметно постарел. В его когда-то иссиня-черной бороде осталась всего пара черных прядей. Все остальные были белыми. Лоб его прорезали глубокие морщины. Его когда-то здоровенные руки стали заметно тоньше. Но синий огонек в глазах все еще горел, как прежде. Как только шаги Алтерки стихли в коридоре, реб Мордехай бросился к реб Ноте:
— Теперь, сват, или никогда! Если ты, Нота, не поможешь сейчас освободить реб Шнеура-Залмана, то… то… осуществится сказанное в Писании… Как там сказано?
— Да знаю я, ты имеешь в виду стих из книги Эстер… — с улыбкой подхватил реб Нота. — «Если ты промолчишь в это время…».[151] Успокойся, Мордехай, расскажи по порядку.
— Нечего рассказывать! Весь Петербург уже это знает… Царь Павел был сегодня у раввина в тюрьме…
— Я об этом только что слышал от Алтерки.
— Ну, видишь?
— Что — вижу?
— Ничего. Ты его не ценишь… Но послушай!..
Реб Мордехай оглянулся и понизил голос до шепота:
— Я сам сегодня вечером был у начальника тюрьмы на Гороховой улице. Уже после часов «приема». Отправился туда, как только узнал. После четырех часов вечера никого не впускают. Но если подмазать, то можно. Я и подмазал…
— Ну?
— Я нашел реб Шнеура-Залмана в печали и очень взволнованным. Он просто вне себя.
— После такой-то чести, которую ему оказали? Да он должен Бога благодарить за то, что вышел из этой истории в целости и сохранности. Ведь царь-то очень, очень… Ну, да ты знаешь!
— И я ему то же самое сказал. Но реб Шнеур-Залман стоит на своем. Он считает, что…
— Говори! Не бойся.
— Ему что-то явилось. Дурной знак. Знак смерти. Боже, — говорит он, — спаси и сохрани императора!
— Глупости.
— Дай Бог, чтобы было так, как ты говоришь! Я и сам не нахожу себе места с тех пор, как виделся с лиозненским раввином. «Что за знак, ребе?» — спрашиваю я его. «Что-то вроде подсвечника, — говорит, — нееврейский светильник такой на две свечи. Лицо царя Павла было налито кровью. И глаза тоже. Но на лбу, на лбу…» — «Что на лбу?» — «Как голубым мелом нарисовано. Светильник на две свечи…»
— Ах, Мордехай, Мордехай! И ты все еще веришь во все эти бабьи сказки? С тех пор как умер ваш Баал-Шем-Тов, всякие «евреи-чудотворцы» пророчествовали, творили чудеса. Но никто этого своими глазами не видел. Ладно, простые евреи верят на слово тому, что бабы рассказывают про то, что вещают всякие дибуки[152] и чревовещатели… Но ты?.. Ты?..
С улицы через двойные окна, прикрытые занавесками, вдруг донесся глухой шум — топот множества лошадей, выкрики. Сразу же после этого шум стал ближе и оформился в многоголосое «ура!». Потом это «ура!» повторилось.
Оба свата сразу же замолчали. Они сидели в оцепенении и переглядывались. Реб Нота первым прервал тишину. Пожевав своими старыми губами, он сказал:
— Можно было бы подумать, что на Сенатской площади парад. Но… так поздно?
— Ур-ра! Ур-ра! — еще ближе и громче донеслось снаружи. Как будто море голосов бушевало за окном.
Реб Мордехай вскочил, подбежал к занавешенному окну, раздвинул портьеры и выглянул на Сенатскую площадь.
— Сват! — восхищенно крикнул он. — Солдаты на конях! Факелы. Полным-полно…
Теперь уже и реб Нота не смог усидеть на месте. Кряхтя, он поднялся и, блуждая по комнате подслеповатыми глазами, начал продвигаться к окну.
Но не дошел. Без стука в кабинет вбежал Алтерка, а за ним — почти все домашние слуги. Они остановились в дверях, прижимаясь друг другу, как овцы. Они крестились.
— Зейдэ! — закричал Алтерка, — Говорят, что император… что он… — Он оглянулся на иноверцев и начал заикаться.
— Умер? — подхватили оба его деда.
— Нет. Говорят… Говорят, что он убит… На улицах целуются. Отовсюду сбегаются сюда, на Сенатскую площадь.
— Ш-ша! — прикрикнули на Алтерку оба его деда одновременно. — Что ты болтаешь? Говори тише. Такие вещи… Понял?!
— Нечего бояться! — осмелел Алтерка. — Уже вызвали нового царя. Старшего принца… Вот. Слушайте, слушайте!
Алтерка подбежал к окну и открыл форточку. Через нее вместе с холодным ночным воздухом, как через трубу, ворвался торжественный рев тысяч глоток:
— Ур-ра, ур-ра, царь Александр!
Глаза реб Мордехая Леплера выкатились, как будто в экстазе. Мелкими шажками он начал отступать назад, пока не наткнулся на кресло и не упал в него, словно наполовину лишился сознания.
— Ну, сват! — тихо и хрипло обратился он к реб Ноте, когда немного пришел в себя. — Что вы теперь скажете? Теперь?.. — И, не ожидая, пока реб Нота ответит, реб Мордехай воскликнул, вылупив глаза: — Мой ребе! — Он прижал обе руки к сердцу, как будто держал кого-то в объятиях и боялся, как бы того у него не отняли. Теперь он воскликнул еще торжественнее: — Мой, мой ребе!
Глава четырнадцатая
Александр I
1
В 1802 году, примерно через полтора года после восшествия на престол Александра I, в России начали веять «либеральные ветры». Правильнее будет сказать: при российском дворе начали делать либеральные гримасы, а угнетенное население им верило.
Казалось, что туманы страха и безумия, которые Павел нагнал на империю за последние годы, начинают рассеиваться и что в разрывах туч начинает наподобие луны сиять бледное округлое лицо молодого царя со сладковатой улыбкой на губах.
Появлению этих настроений в народе и при дворе неосознанно способствовали веяния Великой французской революции, новый порядок во Франции, а также во всех западноевропейских странах, захваченных Наполеоном. Закадычные друзья Александра, такие, как граф Кочубей, Новосильцев, граф Строганов[153] и его самый близкий друг — князь Адам Чарторыйский, сами находились в той или иной степени под влиянием вышеупомянутых веяний. И, образуя близкий круг советников двадцатичетырехлетнего монарха, они, по их мнению, делали то, что было лучше всего для царя и Отечества… На самом же деле их советы были более фантазиями, чем конкретными руководствами к действию; более сантиментами, чем практической помощью.
Все советы, которые они давали молодому царю, звучали по большей части в маленьком боковом кабинете, после хорошей еды, за кофе. Сами советники полулежали при этом в широких креслах. С российской действительностью, как и с реальным положением инородцев, все это было мало связано.
