Вулф Том - Мужчина в полный рост (A Man in Full)
— Пили быстрей сюда, дай этому долбаному синекван!
— Шевели булками, бля!
Другой голос:
— На хрен таблетки! Самокрутку бы! Сволочи, бля, где «Бьюглер»?
— Вы знаете Хэнка Аарона? — голос, умолявший о таблетках. — Первого черного раба, который стал бейсболистом и купил приличную одежку, даже костюм?
— Раздолбай! Блядь, я всю ночь буду слушать это дерьмо?! У этого долбоеба опять крыша поехала! Где шляется Трутня?
— Голос из телевизора! — закричал сумасшедший. — Он сказал мне, что я умру, если выйду отсюда! Я не хочу умирать!!! — пронзительный визг.
— Если ты не заткнешься, блядь, точно копыта откинешь, я те обещаю!
— Самокрутку! Дайте «Бьюглера», хрен вас всех подери! Эй! Шериф! Где «Бьюглер», задница?!
Низкий голос, явно чернокожего, передразнивающий охранников-оклендцев:
— Новая проц-седура. Выньте прав-ввую ногу из окош-шшка, чтобы я вас вид-ддел. Получ-ччите свой «Бьюглер».
— Мне нужен свет!
— Щас тебе засветят!
— Э! Братаны!
У Конрада замерло сердце. Голос был такой низкий и сильный, что, казалось, мог принадлежать только Громиле, хотя Конрад ни разу не слышал, как тот говорит.
— Только что пришло с воли. Помните того серого долбоеба, который сжег крест в Хейварде? — На оклендском уличном жаргоне «серый» значит «белый». — Этот долбоеб сидит в блоке Бэ! — По телевидению недавно сообщили о происшествии — кто-то сжег крест на газоне перед домом чернокожего семейства. Блок Бэ — изолятор, где заключенных круглосуточно держали в одиночных камерах.
— Мать его так, он в усрачке, блядь этакая!
— В усрачке! В усрачке! В усрачке! В усрачке! — отскочило от бетонных стен.
— Не надейтесь, дятлы везде есть. В Дэ-пятнадцать сидит один хрен из бывших полицейских!
Хриплый голос:
— Что там за блядь заикается о бывших полицейских? Ты что, блядь, говоришь, у тебя есть бумага? Попридержи метелку, хрен собачий!
— Я тебе говорю…
— Долбоеб паршивый, так и норовишь пиджачок накинуть! — «Пиджачком» называлась папка, где тюремное начальство хранило отчеты своих информаторов. — Так и норовишь оголить чужую задницу! Да ты сам секра, поганец! — Сокращение от «секретного работника». — Ты сам стучишь!
— Ага, конечно…
— Да пошел ты со своим «ага, конечно»! Будешь пиджачки накидывать — кепку спилим!
Хриплый одержал верх, и на его обидчика обрушился хор проклятий со всего блока:
— Эта блядь пудрит нам мозги!
— …Воду мутит!
— Да он сам дятел!
— Табле-етку… табле-етку… табле-е-е-етку…
— Эй! Вы все! Пригоните кто-нибудь самокрутку! — «Пригнать» значило переслать что-то друг другу, передавая из камеры в камеру сквозь отверстия в проволоке.
— Эй! Ты где, Пупырышек?
— У линии Ка, приятель, у Ка.
— Позвони моей, скажи, чтобы отнесла матери те шесть штук вместе с бумагами, пусть притаранят поручителю! У матери еще сорок пять стольников. Передай, что я задницу ей надеру, если не отнесет!
— Так она сказала, приятель, никаких шести штук у нее нет!
— Что-оо? Передай этой сучке, пусть делает, что говорят!
— Ладно, приятель.
— Спасибо, малыш. Черт, у меня и все двести штук есть! Какого хрена я буду торчать в тюрьме?!
— У-у-у-у-у-у-у-у-е-е-е-е-е-е-е-е-е!
— Обалде-е-е-е-е-е-е-е-е-еть!
— Эй, охранник! У меня в камере паук! Блядь, я в это дерьмо не играю! Сделай что-нибудь! Позови дезинсектора!
Сверху голос охранника-оклендца:
— Чё ж вам не спится-то, а? Вы с этим пауком оба в усрачке.
— Эй, жиртрест! Почитай мне маляву от своей африканской сучки из Восточного крыла! Не дрочится, бля, без музыки.
— Темно же, бля. Чем я, по-твоему, должен читать?
Мастурбация в Санта-Рите была таким распространенным явлением, что после отбоя к скрипу вентиляторов присоединялся непрерывный скрип металлических сеток на койках. Сейчас Конрад и слышал его. Вместе с лязгом пружин раздавались постанывания, сплошные «о-о-о-х-х-х-х-ху» и «а-а-у-у-у-ух-х-х», удовлетворенные вскрики — «А, ччеррт!», «Классный пистон!». К душному запаху множества человеческих тел, мочи, испражнений и табачного дыма примешивался сладковатый запашок спермы. Гейзеры спермы! Галлоны! Брызг! Брызг! Брызг! Брызг! Шибздик и Пять-Ноль иногда занимались этим одновременно, Пять-Ноль у себя на верхней койке, а Шибздик внизу, совсем рядом с матрасом, на котором лежал, поджав ноги, Конрад. В этой коробочке для ящериц, среди ужаса и безысходности, он даже представить себе не мог, как можно настолько отключить защитные механизмы нервной системы, чтоб хотя бы пофантазировать о чувственных удовольствиях. Но таких, как он, практически не было. Все кругом лежали на койках и усердно трудились. Донельзя заведенные, целиком захваченные процессом. Тестостерон! Мощная, животная энергия! Стадо молодых самцов! Порой Конраду казалось, что, если они начнут мастурбировать в унисон, Санта-Рита взлетит на воздух и рассыплется в пыль.
Потом началась тука-тука-тука-тука-тука-тука. Это была дробь множества маленьких самодельных бонгов. Каждую ночь заключенные — не только черные, белые тоже — начинали стучать пластмассовыми ложечками в дно стаканчиков из-под мороженого. Своеобразная овация местной звезде, мрачной страхолюдине с банданой, рэп-мастеру Эм-Си Нью-Йорк, — так его приглашали начать свой номер. При свете дня в общей комнате у него был вид человека потерянного, утратившего всякую надежду на лучшее. Но по ночам, в темноте, он казался громадным, как вся Санта-Рита. Его голос легко заполнял собой старый барак.
Перкуссия постепенно охватила все камеры, и торжественный голос в темноте протянул:
— А теперь… прямо из театра «Аполло»… города Нью-Йорк… — Это был Пупырышек, конферансье и бэк-вокалист рэп-мастера. — Рэп-мастер Эм-Си…Нью-Йо-о-о-рк!
Над проволокой прокатились смешки, но тут же стихли. Сперва была слышна только пульсация электрических басов, которую заключенный по прозвищу Динамик имитировал а капелла, где-то глубоко в горле; чернокожие оклендцы с нетерпением ждали первой строки. Вот она. Мощный баритон рэп-мастера начал:
Эй, дрянь, у тебя что, дыра — копилка, —у тебя что, жопа — драгметалл?
— Уу-м-м-м-м-м-х-х-х-х-х-х-х, — раздался общий вздох одобрения.
Ты, сука, попробуй только пикнуть,Твой базар меня уже достал.
Аккомпаниаторы начали отбивать ритм ладонями по койкам и ложечками по стаканчикам.
Ты сосешь за косяк, вот твоя цена —Ты сечешь мой базар, слушай пацана!Сейчас браток тебе вставит!У братка чешется член.Хорош базлать, ноги раздвигай,И…Давай, сука, давай!
Когда он дошел до «Давай, сука, давай!», припев уже гремел над проволокой, его выкрикивал весь блок, — это был гвоздь программы рэп-мастера. Старые бетонные стены вздрогнули и откликнулись эхом, повторяя гимн единственному здешнему богу — грубой силе:
ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ!ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ!ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ!ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ!
Когда общий вопль прокатился над верхней койкой Конрада, его бросило в пот, ладони похолодели. «Давай, сука, давай!» он слушал каждую ночь, но сейчас просто кожей почувствовал истинный смысл этой фразы. В Санта-Рите «Давай, сука, давай!» — крик абсолютной власти. «Всё, чем ты обладаешь — твое тело, задница, деньги, честь, самоуважение, доброе имя, — теперь мое: либо отдай сам, либо всё это у тебя вырвут». Когда придет час Конрада Хенсли?
Стук по стаканчикам и койкам продолжался, но голоса смолкли — оклендские братки ждали второй строфы. Вторая строфа каждый день была новая. Под басовый аккомпанемент, раздававшийся из горла Динамика, рэп-мастер продолжил:
Малец бидяга ходит со шмарым видом,У него в джинсах пушка закипает в пот,А в доме заики крекера, гниды,Подманка течет соком и ждет.
Пошлый хохот. Братаны на лету схватывали уличный сленг. «Бидяга» — тот, кто ходит по домам и занимается любовью с «подманками», чужими женами и подругами, пока хозяина нет дома. «Заиками» называли оклендских охранников, «крекерами» — белых из глубинки.
У заики короткий — там,Этому заике я больше не дам.Иди, бидяга, твоя пушка близко,Хватит мне крекерских серых огрызков!
Крики, улюлюканье, восторженные завывания — парни были вне себя от восторга. Героями этой баллады для оклендских братишек были те самые охранники, которые ходили сейчас по мосткам над их головами, и песня унижала их самым грязным образом — пока они тут, им наставляют рога в собственных домах.
