Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
И вот Мэгги впервые приобщилась к образу жизни молодой леди: она узнала, как чудесно просыпаться по утрам с мыслью, что впереди беззаботный день и можно делать что угодно или вовсе ничего не делать. Это новое состояние беспечного досуга и непрекращающихся удовольствий, когда легкий ласкающий ветерок в каждом своем дуновении несет запахи весеннего сада, когда то и дело звучит музыка и так приятно совершать медлительные прогулки и так восхитительно грезить, скользя по реке, — все это после долгих лет нужды и лишений должно было подействовать на нее опьяняюще; и уже в первую неделю ее почти перестали преследовать грустные воспоминания и предчувствия. Эта жизнь, бесспорно, нравилась Мэгги; ей нравилось наряжаться по вечерам и чувствовать себя частицей красоты пробуждающейся весны. Теперь ее всегда ожидали восхищенные взгляды, отныне она уже не была заброшенным существом, которое можно бранить и упрекать, постоянно требуя внимания и не считая нужным отвечать тем же. Ей нравилось сидеть одной за роялем в те часы, когда Люси и Стивен выезжали на прогулку, и убеждаться, что не утрачено былое согласие пальцев и клавиш, что вновь оживает между ними связь, которая, подобно родству душ, не может быть уничтожена разлукой, подбирать мелодии, слышанные накануне вечером и повторяя их снова и снова, придавать им большую выразительность и страстность. Даже брать аккорды было радостью для Мэгги, и она часто предпочитала тетрадь упражнений музыкальным пьесам, чтобы, отрешившись от себя, острее ощущать простую смену созвучий. Ее способность наслаждаться музыкой — свойство высшего порядка — не была порождена талантом, а скорее объяснялась избытком страстности, в высшей степени присущей ее натуре и доводившей все ее недостатки и добродетели до того предела, где они сливаются воедино; это вносило подчас нетерпеливый и требовательный оттенок в ее увлечения, но вместе с тем, не давая ее тщеславию принять форму пустых ухищрений женского кокетства, возвышало его до благородного честолюбия. Но Мэгги вам давно уже знакома, и нет нужды раскрывать перед вами особенности ее характера, вы хотите услышать ее историю, которую едва ли можно предугадать даже при полном понимании натуры; трагедии нашей жизни не определяются всецело тем, что заключено в нас самих. „Характер, — говорит Новалис[94] в своем спорном афоризме, — характер — это судьба“. Но не вся судьба. Гамлет, принц датский, был склонен к размышлениям и отличался нерешительностью, и тем не менее перед нами одна из величайших трагедий. Но если бы его отец дожил до глубокой старости, а дядя умер в ранней молодости, легко можно было бы себе представить, что Гамлет, женившись на Офелии, прожил бы свой век, слывя образцом благоразумия, несмотря на излишнее пристрастие к монологам и некоторые саркастические высказывания, обращенные к прекрасной дочери Полония, не говоря уже об откровенной грубости по отношению к своему тестю.
Таким образом, судьба Мэгги пока что сокрыта от нас; мы должны терпеливо следовать ее течению, и тогда она постепенно предстанет перед нами, словно русло не нанесенной на карту реки; мы знаем лишь, что река эта стремительна и полноводна и, подобно всем рекам, имеет свой земной предел. Сама Мэгги, поддавшись очарованию жизни, полной удовольствий, уже не позволяла воображению увлечь себя из этого безмятежного круга, не думала о том, что ждет ее впереди; все ее беспокойство, все страхи, вызванные предстоящей встречей с Филипом, отступили на задний план. Сама того не сознавая, она была не слишком огорчена тем, что встреча эта откладывается.
Филип не явился в тот вечер, когда его ожидали, а от мистера Стивена Геста стало известно, что он уехал на побережье — рисовать с натуры, как предполагал Стивен. И никто не знал, долго ли он там пробудет. Как похоже на Филипа — исчезнуть, не сказав никому ни слова! Только двенадцать дней спустя Филип вернулся и нашел у себя обе Записки Люси; он уехал, не подозревая о приезде Мэгги.
Быть может, надо возвратиться к своим девятнадцати годам, чтобы понять до конца всю полноту чувств, владевших Мэгги в эти двенадцать дней, понять, каким продолжительным казался ей этот короткий срок, благодаря новизне переживаний и разнообразию ощущений. Дни первого знакомства полны для нас значения, и в нашей памяти им отведено большее место, нежели следующим за ними длительным периодам, которые не так богаты открытиями и впечатлениями. В эти десять дней не много набралось бы часов, когда мистер Стивен Гест не сидел бы подле Люси, не стоял бы возле нее у рояля или не сопровождал ее на прогулках; его ухаживание день ото дня становилось все очевиднее — что, надо сказать, отвечало общим ожиданиям. Люси была счастлива — тем более счастлива, что Стивен с приездом Мэгги как будто стал еще оживленнее и занимательнее. Между Мэгги и Стивеном постоянно разгорались шутливые, а подчас и серьезные споры, и в этих словесных поединках оба противника показывали себя с наилучшей стороны, к восхищению кроткой, ни на что не претендующей Люси, которой не раз приходило в голову, что они составят на всю жизнь прелестный квартет, когда Мэгги станет женой Филипа. Так ли уж неправдоподобна мысль, что молодая девушка может благодаря присутствию третьего лица чувствовать себя еще более счастливой в обществе своего возлюбленного и не испытывать при этом вспышек ревности, хотя разговор чаще всего обращен к этому третьему лицу? Нет, если эта девушка, как и Люси, наделена душевным равновесием, вполне убеждена в том, что ей известны сердечные тайны обоих, и не подвержена сомнениям, способным без каких-либо очевидных причин поколебать эту уверенность. Кроме того — разве Стивен сидел не подле Люси, не ей подавал руку, не у нее искал поддержки во время споров? Он постоянно окружал ее нежным вниманием и был по-прежнему предупредителен к ней, заботливо выполняя каждое ее желание. По-прежнему ли? Люси казалось, что более прежнего; неудивительно, что истинный смысл перемены ускользнул от нее. Действиями Стивена, казалось, руководил неуловимый голос совести, но даже сам Стивен не отдавал себе в том отчета. Его внимательность к Мэгги выражалась в относительно сдержанной форме, и между ними возникла некоторая отдаленность, не допускавшая возобновления того слабого подобия галантности, которую он позволил себе по отношению к ней в первый день знакомства во время катанья на лодке. Если Стивен приходил в тот момент, когда Люси не было в комнате, или Люси ненадолго оставляла их вдвоем, они никогда не обращались друг к другу: Стивен обычно погружался в изучение нотных тетрадей, а Мэгги с необычайным прилежанием склонялась над шитьем. Каждый мучительно, до кончиков ногтей, ощущал присутствие другого. И тем не менее на следующий день оба со страстным нетерпением ждали, чтобы все повторилось снова. Ни один из них не пытался вникнуть в суть происходящего, не задавался мыслью: к чему это приведет? Мэгги сознавала лишь, что жизнь открывает ей нечто совсем новое, и была настолько поглощена своими переживаниями, на которые уходили все силы ее души, что была не в состоянии разобраться или хотя бы отдать себе в них отчет. Стивен намеренно не спрашивал себя ни о чем, боясь признать, что испытывает на себе воздействие, которое не может не сказаться на всем его поведении. Достаточно было Люси войти в комнату, и снова к ним возвращалась непринужденность: Мэгги опять вступала в споры со Стивеном и смеялась над ним, а он, в свою очередь, советовал ей взять пример с такой очаровательной героини, как мисс София Уэстерн,[95] которая „с величайшим уважением относилась к суждениям мужчин“. Мэгги теперь без смущения могла смотреть на Стивена, чего она по каким-то причинам всегда избегала, если они оставались вдвоем, а он решался просить ее аккомпанировать ему — ведь пальчики Люси были заняты вышиванием для предстоящего базара — и даже читал Мэгги нотации за слишком быстрый темп, что, бесспорно, можно было поставить ей в упрек.
Как-то раз — это было в день возвращения Филипа — Люси неожиданно понадобилось отправиться вечером с деловым визитом к миссис Кен, чье слабое здоровье было подорвано приступом бронхита, который грозил принять хронический характер и мог надолго приковать ее к постели, почему она и была вынуждена сложить с себя обязанности распорядительницы благотворительного базара, передав их в руки других леди, в том числе и Люси. Все это обсуждалось в присутствии Стивена, и он слышал, как Люси обещала перенести обед на более ранний час и в шесть часов заехать за мисс Торри, передавшей ей просьбу миссис Кен.
— Вот еще один поучительный пример того, к чему приводят все эти дурацкие базары! — негодующим тоном сказал Стивен, как только мисс Торри покинула комнату. — Они отрывают молодых леди от обязанностей домашнего очага, увлекая их в легкомысленную обстановку вязаных салфеточек и вышитых ридикюлей! Хотел бы я знать, разве истинное призвание женщин не в том, чтобы удерживать мужей дома и выманивать холостяков из дому? Если так будет продолжаться и впредь, связи общества распадутся.
