Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин
Хозяин. Ты высказал вечные истины, но их не мешает повторять почаще. Каков бы ни был следующий рассказ, который ты мне обещал, будь уверен, что только дурак не найдет в нем ничего поучительного. А теперь продолжай.
Читатель, меня грызет совесть: я приписал Жаку или его Хозяину несколько рассуждений, по праву принадлежащих тебе; если так, то возьми их обратно: наши путешественники не обидятся. Мне показалось, что тебе не поправилось имя Черт. Хотел бы я знать, почему? Это подлинное имя моего тележника; записи о крещении, записи о смерти, брачные договоры подписаны: «Черт». Чертовы потомки, которые теперь держат лавку, зовутся Черти. Когда их маленькие дети проходят по улице, люди говорят: «Вот Чертовы дети». Произнося имя Буль, вы вспоминаете величайшего мебельного мастера, который когда-либо существовал. В округе, где жил Черт, никто не скажет «черт», чтобы не вспомнить при этом знаменитейшего из известных тележников. Черт, имя коего мы читаем во всех требниках начала столетия, приходился ему родственником. Если кто-либо из Чертовых потомков прославится каким-нибудь великим деянием, собственное имя Черт будет звучать для вас не менее внушительно, чем Цезарь или Конде{169}. Дело в том, что есть черт и Черт, как есть Гийом и Гийом. Когда я говорю просто Гийом, то вы не примете его ни за завоевателя Великобритании{170}, ни за суконщика из «Адвоката Патлена»{171}; просто Гийом не будет ни героическим, ни мещанским именем; то же и черт. Просто черт не означает ни великого тележника, ни кого-либо из его заурядных предков или потомков. Говоря по чести, может ли вообще собственное имя быть хорошего или дурного тона? Улицы кишат псами с кличкой Помпей. Отбросьте же свою ложную щепетильность, а не то я поступлю с вами, как лорд Чатам{172} с членами парламента; он сказал им: «Сахар, сахар, сахар; что тут смехотворного?..» А я скажу вам: «Черт, Черт, Черт; почему человеку не называться Чертом?» Один офицер говорил своему генералу, великому Конде, что есть гордые чертовы дети, вроде Черта-тележника; славные чертовы дети, вроде нас с вами; пошлые чертовы дети, вроде очень многих других.
Жак. Дело было на свадьбе, брат Жан выдавал замуж дочь одного соседа. Я был шафером. Меня посадили за стол между двумя насмешниками нашего прихода; я имел вид превеликого дурака, хотя и был им в меньшей степени, нежели они думали.
Они задали мне несколько вопросов по поводу брачной ночи; я отвечал малость глуповато; они покатились со смеху, а жены этих шутников крикнули им с другого конца:
«Что случилось? Почему вы так веселитесь?»
«Это слишком смешно, — ответил один из них жене, — я расскажу тебе нынче ночью».
Другая, не менее любопытная, задала мужу тот же вопрос, и он отвечал ей таким же образом.
Трапеза продолжается, а вместе с ней вопросы и мои несуразности, взрывы смеха и удивление жен. После трапезы — танцы; после танцев — раздевание супругов, похищение подвязки{173}; я — в своей постели, насмешники — в своих; и вот они рассказывают женам про непонятное, невероятное обстоятельство, а именно, что двадцатидвухлетний парень, рослый и сильный, довольно пригожий, расторопный и вовсе не глупый, оказался невинен — да, невинен, как младенец, только что покинувший чрево матери, и жены изумляются не меньше мужей. А на другой день Сюзанна подала мне знак и сказала:
«Жак, ты не занят?»
«Нет, соседка; чем могу вам служить?»
«Я хотела бы… хотела бы… — И при этом «хотела бы» она жмет мне руку и смотрит на меня каким-то особенным взглядом. — Я хотела бы, чтобы ты взял наш садовый нож и пошел в общинную рощу помочь мне нарезать две-три связки хвороста, так как это слишком тяжело для меня одной».
«Весьма охотно, госпожа Сюзанна…»
Беру нож, и мы отправляемся. По дороге Сюзанна кладет мне голову на плечо, теребит меня за подбородок, дергает за уши, щиплет бока. Приходим. Место на склоне. Сюзанна растягивается на одеяле во всю длину, поближе к верху, раздвигает ноги и закладывает руки за голову. Я, работая ножом, нахожусь ниже ее в зарослях; Сюзанна сгибает ноги, прижимая каблуки к ляжкам; согнутые колени приподнимают юбку, а я работаю ножом в зарослях, машу им вовсю, размахиваю вслепую, нередко мимо. Наконец Сюзанна говорит:
«Скоро ли ты кончишь, Жак?»
«Когда прикажете, госпожа Сюзанна».
«Разве ты не видишь, — добавила она вполголоса, — что мне хочется, чтобы ты кончил…»
И я кончил, перевел дух и снова кончил; а Сюзанна…
Хозяин. Лишила тебя невинности, которой не было?
Жак. Да; но она не далась в обман, а улыбнулась и промолвила:
«Ловко ты провел моего муженька, жулябия!»
«Что вы хотите сказать, госпожа Сюзанна?»
«Ничего, ничего; впрочем, ты меня отлично понимаешь. Обними меня еще несколько раз таким же образом, и я тебе это прощу…»
Я стянул вязанки, перекинул их через плечо, и мы вернулись — она к себе, а я к себе.
Хозяин. Без привала в пути?
Жак. Без привала.
Хозяин. Значит, от общинной земли до деревни было недалеко?
Жак. Не дальше, чем от деревни до общинной земли.
Хозяин. Большего Сюзанна не стоила?
Жак. Может быть, стоила для другого или в другой день: всякому моменту своя цена.
Спустя несколько времени госпоже Маргарите (так звали жену второго насмешника) понадобилось молоть зерно, а сходить на мельницу ей было недосуг; она попросила моего отца, чтоб он послал кого-нибудь из своих сыновей. Так как я был самый старший, то она не сомневалась, что выбор падет на меня; так оно и случилось. Госпожа Маргарита уходит от нас; я следую за ней; гружу мешок на осла и веду его на мельницу. Зерно смолото, и вот мы оба, я и осел, довольно грустные плетемся обратно, ибо я думал, что потрудился даром. Но я ошибся. Между деревней и мельницей был небольшой лесок; там я застал госпожу Маргариту сидящей на краю дороги. Дело шло к сумеркам.
«Жак, наконец-то! — сказала она. — Знаешь ли ты, что я прождала тебя смертельных два часа?..»
Читатель, ты ужасно придирчив. Я готов согласиться, что слова «смертельных два часа» напоминают городских дам, а что тетка Маргарита сказала бы: «добрых два часа».
Жак. «Дело в том, что воды было мало, мельница работала медленно, мельник нализался, и я, несмотря на все свои старания, не мог вернуться раньше».
Маргарита: «Садись, поболтаем немножко».
Жак: «Охотно, госпожа Маргарита».
И вот я усаживаюсь рядом с ней, чтобы поболтать, а между тем мы оба молчим. Наконец я говорю ей:
«Вы собирались со мной разговаривать, госпожа Маргарита, и не проронили ни слова».
Маргарита: «Я раздумываю над тем, что мой муж сказал о тебе».
Жак: «Не верьте ни одному слову: он насмешник».
Маргарита: «Он уверяет, что ты ни разу не влюблялся».
Жак: «В этом он прав».
Маргарита: «Как! Ни разу в жизни?»
Жак: «Ни разу».
Маргарита: «В твои годы ты не знаешь, что такое женщина?»
Жак: «Простите, госпожа Маргарита».
Маргарита: «А что такое женщина?»
Жак: «Женщина?»
Маргарита: «Да, женщина?»
Жак: «Постойте… Это мужчина в юбке, в чепце и с толстыми грудями…»
Хозяин. Ах, мерзавец!
Жак. Первая не обманулась, но мне хотелось обмануть вторую. На мой ответ госпожа Маргарита залилась безудержным хохотом; я с удивлением спросил ее, чему она смеется. Госпожа Маргарита ответила, что смеется над моей простотой.
«Как, в твоем возрасте ты знаешь не больше этого?»
«Нет, госпожа Маргарита».
Тут она умолкла, и я тоже.
«Госпожа Маргарита, — повторил я, — мы уселись, чтобы поболтать, а вот вы молчите, и мы не болтаем. Что с вами, госпожа Маргарита? Вы задумались?»
Маргарита: «Да, задумалась… задумалась… задумалась…»
При этих «задумалась» грудь ее вздымается, голос слабеет, тело дрожит, глаза закрываются, рот раскрывается, она испускает глубокий вздох и лишается чувств; я притворяюсь, будто опасаюсь за ее жизнь, и восклицаю в ужасе:
«Госпожа Маргарита! Госпожа Маргарита! Да скажите же что-нибудь! Госпожа Маргарита, вам дурно?»
Маргарита: «Нет, мой мальчик; дай мне минутку передохнуть… Не знаю, что это со мной случилось… Сразу как-то налетело…»
Хозяин. Она врала?
Жак. Врала.
Маргарита: «Я задумалась».
Жак: «Вы всегда так задумываетесь, когда лежите ночью подле мужа?»
Маргарита: «Иной раз».
Жак: «А ему не страшно?»
Маргарита: «Он привык…»
Маргарита понемногу пришла в себя и сказала:
Жак-фаталист и его Хозяин«Я думала над тем, что с неделю тому назад, на свадьбе, мой муж и муж Сюзанны смеялись над тобой; меня разобрала жалость, и, не знаю отчего, мне стало как-то не по себе».
Жак: «Вы очень добры».
Маргарита: «Я не люблю, когда насмехаются. Я задумалась над тем, что они при первом же случае снова подымут тебя на смех, и это меня опять огорчит».
