Галерея женщин - Теодор Драйзер
В итоге пагубная привычка навсегда закрепилась и со временем совершенно преобразила Регину. Она стала принимать морфин в таких количествах, что это не могло не повлечь за собой деградации личности, а ведь еще недавно все поражались ее кипучей энергии, целеустремленности и честолюбию. Теперь же, как сказала Мари, у нее был один ответ на любую невзгоду или обиду: закрыть за собой дверь и погрузиться в летаргический – наркотический – покой. В такие часы бесполезно было звонить к ней хоть в дверь, хоть по телефону. Она либо вовсе отключала звонок, либо никак на него не реагировала. После нескольких попыток ее друзья, не исключая Лагранжа, сдавались, полагая, что ее нет дома. Лагранж замечал, что Регина стала более раздражительной, чем до попытки самоубийства, но, вероятно, не придавал этому большого значения. На работе она пока еще сохраняла видимость деятельной компетентности, а в свободное время – некоторый интерес к удовольствиям.
Прошло больше года, прежде чем Лагранж начал догадываться, что с Региной творится неладное. А до этого, пока эпизодические приступы мрачной апатии сменялись периодами радостного возбуждения и щедрых знаков любви, он вольно или невольно на все закрывал глаза. Никакое шестое чувство не шепнуло ему, что его возлюбленная превратилась в наркоманку. Только спустя год тщательно следившая за собой, всегда подтянутая, знавшая себе цену Регина начала расхаживать по дому бог знает в чем и даже в больнице могла надеть медицинский халат не первой свежести. Ей стало лень ухаживать за волосами и укладывать их в красивые, эффектные прически.
При этом временами ее охватывала почти патологическая страсть к чистоте – возможно, по контрасту с предшествующим периодом полного равнодушия. Всплески чистоплотности сопровождались звонками в разные модные магазины на Пятой авеню, где она заказывала бесчисленные образцы для ознакомления. Не думая о расходах – своих или Лагранжа, – многие вещи она оставляла у себя, и, соответственно, либо ей, либо Лагранжу приходили счета. По свидетельству моей конфидентки, вскоре все шкафы и чемоданы были забиты красивыми, но бесполезными тряпками, которые потом раздавались или продавались за бесценок. Лагранж, всегда снисходительно смотревший на ее траты, поначалу молчал, но когда ее покупки показались ему запредельно дорогостоящими, осторожно поинтересовался, насколько они необходимы. В ответ он услышал, что может вообще ни за что не платить, если так! Все кончилось скандалом и ее «исчезновением» на несколько дней подряд.
Дальше – хуже. Не желая нарываться на расспросы Лагранжа, но не утратив охоты к расточительству, Регина начала брать взаймы из больничной кассы. В кассе всегда лежали деньги для расчетов с клиентами, и она понемногу таскала оттуда, полагаясь на свое жалованье и щедрость Лагранжа, которые в конце месяца позволят возместить недостачу. И долгое время это сходило ей с рук, поскольку баланс сводился только раз в квартал – одновременно с ревизией ее бухгалтерских книг. К слову сказать, однажды меня самого попросили одолжить ей немного, чтобы у нее не было неприятностей, и дней через десять долг мне вернули – скорее всего, из той же больничной кассы.
Однако настал день, когда Регина просчиталась и ей срочно понадобилась крупная сумма. Поскольку выручить ее в этой ситуации мог только Лагранж, ей волей-неволей пришлось обратиться к нему. Он потребовал объяснений, она разозлилась и в запальчивости выложила все как есть – что она взяла деньги из кассы. Чрезвычайно педантичный и щепетильный в финансовых делах, Лагранж ужаснулся и немедленно возместил недостачу, хотя не преминул сделать Регине строгое внушение. Это настолько вывело ее из себя, что она без объяснений уволилась и укатила в Вашингтон, где сняла номер в гостинице и несколько дней кряду утешалась морфином, благо предусмотрительно запаслась любимым зельем, прежде чем покинуть больницу. Потом, пресытившись одиночеством, она наведалась к одной вашингтонской знакомой, с которой Лагранж к тому времени уже успел связаться: он поднял на ноги всех, кто теоретически мог помочь ему выйти на след Регины. Эта знакомая под впечатлением от мрачно-заторможенного состояния Регины телеграфировала Лагранжу, и тот сразу приехал. Неизвестно, какими посулами умаслил он ее на этот раз, но она вернулась с ним в Нью-Йорк и под его поручительство возобновила работу в больнице.
Правда, все говорят, что к тому времени Регина окончательно утратила интерес к работе и в известной мере – к Лагранжу. Однажды Регина пожаловалась Мари, что он не понимает ее. И что вообще все мужчины дураки или трусы, если не хуже. Короче говоря, она потеряла вкус к жизни. Почти не вылезая из депрессии и апатии, она взбадривала себя лишь новыми бессмысленными тратами, как и прежде подворовывая из кассы. Однако не все было как прежде. Вместо того чтобы веселиться ночи напролет, она теперь рано покидала дружеские сборища, хотя ложилась всегда поздно. Нередко она позволяла себе манкировать службой в больнице. А когда наконец являлась, то смотреть на нее было неприятно: ее одежда, весь ее внешний вид говорили о полном безразличии к окружающим. Казалось, она то ли спит за столом, то ли ежечасно впадает в ступор. Пошли разговоры, сначала шепотом, потом уже громче. На нее стали жаловаться. Наконец один из врачей потребовал разобраться с ней. Лагранж предупредил ее, и, не дожидаясь разбирательства, Регина сама подала заявление и ушла, на сей раз бесповоротно.
Уволившись с работы, она легла в постель и сказалась больной. Лагранж безуспешно пытался добиться от нее признания в наркотической зависимости, чтобы поместить ее в лечебницу, – она не желала ни в чем признаваться и не собиралась лечиться. Вероятно, тогда-то его любовь к Регине впервые дала трещину. Теперь он редко бывал у нее, хотя по-прежнему окружал ее заботой. Как и раньше, по первому ее слову он являлся и вез ее кататься, или ужинать в ресторане, или смотреть представление в театре. Но по сути, как позже он сам говорил мне, все ее желания сводились к бесцельной перемене места. В остальное время она пребывала в прострации. И с этим он ничего не мог поделать.
Затем произошла одна из тех нечаянных встреч, которые у любой женщины вызывают вспышку ревности. Регина увидела Лагранжа с другой. Было это в ресторане или в театре, я сейчас не помню. Как
