Адальберт Штифтер - Бабье лето

— Да, Наталия, их у нас нет. От зимы как таковой нам достается только холод, ведь и снег из города убирают, — отвечал я, — и не только зимой, летом тоже у города нет ничего, что могло бы хоть отдаленно сравниться со свободою и простором открытой местности. В городе есть радение об искусстве и науке, бурная светская жизнь и управление человеческим родом, и этого-то в городе ищут. Но часть наук и искусств можно пестовать и в деревне, а можно ли передать деревне и большие, чем в настоящее время, области общего руководства людьми, я не знаю, поскольку слишком мало в этом осведомлен. Я давно уже ношусь с мыслью отправиться в горы как-нибудь зимой и провести там некоторое время, чтобы приобрести опыт. Очень любопытно и заманчиво то, что сообщают нам книги, написанные людьми, которые посещали зимой высокогорные области и даже взбирались на вершины крупнейших гор.

— Если это не опасно для здоровья и жизни, вам следует это сделать, — отвечала она. — Такова, видно, привилегия мужчин — отваживаться на большое и этого добиваться. Побывав зимой в больших городах и поглядев там на жизнь разных людей, мы возвращались в Штерненхоф с удовольствием. Мы здесь подолгу наслаждались всеми временами года и знаем все их перемены на вольном воздухе. Мы связаны с друзьями, чье общество нас облагораживает, возвышает, и мы совершаем небольшие поездки к ним. Мы взяли в свою уединенность некоторые плоды искусства, а в какой-то мере, насколько это подобает женщинам, и науки.

— Штерненхоф — благородное и достопочтенное место, — отвечал я, — он собрал прекрасную часть человеческого и не должен принимать то, что в людях отталкивает. Но понадобилось и совпадение множества обстоятельств, чтобы получилось то, что получилось.

— Мать тоже так говорит, — согласилась она, — и говорит, что должна быть очень благодарна Провидению за то, что оно так поддерживало и направляло ее усилия, ибо иначе мало что вышло бы.

За этим разговором мы постепенно достигли высшей точки дороги. Дальше она шла вниз. Мы на минутку остановились.

— Скажите мне, — начала Наталия снова, — где же находится этот кар, на котором вы пробыли часть лета? Отсюда его, наверное, можно увидеть.

— Разумеется, можно, — отвечал я, — он находится почти на крайнем западе той части гряды, которая отсюда видна. Если вы от тех снежных полей, которые находятся правее той синеватой вершины, что видна как раз над дубом на границе вашего пшеничного поля, — они похожи на два одинаковых треугольника, направленных остриями вверх, — возьмете еще правое, то увидите в сером сумраке гор светлые, почти горизонтальные полосы, это и есть ледяные поля кара.

— Вижу их очень ясно, — сказала она, — вижу и зубцы, торчащие надо льдом. И на этом-то льду вы были?

— На его границах со всех сторон, — ответил я, — и на нем самом.

— Оттуда, наверное, вам отчетливо были видны здешние места, — сказала она.

— Горы кара, которые нам отсюда видны, — возразил я, — так громадны, что мы можем различить и отдельные их части. Но участки здешней местности так малы, что ее членения оттуда не видно. Окрестность кажется сверху просто плоскостью, подернутой дымкой. С помощью подзорной трубы я мог отыскать отдельные знакомые места, и я выискивал очертания холмов и лесов Штерненхофа.

— Назовите же мне какие-нибудь зубцы, которые отсюда видны.

— Самый высокий, который вы видите надо льдом, — это Каргратшпитце, — отвечал я, — правее Гломшпитце, затем Этерн и Крумхорн. Левее только два — Ашкогель и Зента.

— Вижу их, — сказала она, — вижу.

— Дальше к склонам гор спускаются зубцы поменьше, они никак не названы, и их отсюда не видно.

Постояв еще некоторое время, посмотрев на горы и поговорив, мы повернулись и пошли к замку.

— Странно все-таки, — сказала Наталия, — что в этих горах нет белого мрамора, хотя в них так много сортов цветного.

— Вы несправедливы к нашим горам, — отвечал я, — в них есть залежи белого мрамора, откуда его и вырубают для всякой надобности, и в их разветвлениях таится, возможно, благороднейший и чистейший белый мрамор.

— Хотелось бы мне заказать вещи из подобного мрамора, — сказала она.

— Вы можете так поступить, — ответил я, — нет материала более для этого подходящего.

— Но мне по силам было бы заказать лишь небольшие вещицы, украшения и тому подобное, — сказала она, — если бы мне удалось раздобыть подходящие обломки и если бы мои друзья помогли мне советом.

— Вы можете их раздобыть, — отвечал я, — и я мог бы помочь вам в этом, если хотите.

— Мне это будет очень приятно, — сказала она, — в доме нашего друга есть изделия из цветного мрамора, да и вы заказали славные вещи из этого мрамора для ваших родителей.

— Да, я всегда стараюсь заполучить хорошие обломки, чтобы при случае использовать их для поделок, — ответил я.

— Мое пристрастие к белому мрамору, — сказала она, — идет от богатых, прекрасных, великолепных изделий из него, которые я видела в Италии. Особенно незабываемы для меня Флоренция и Рим. Эти произведения вызывают у нас восторг, и все-таки, помнила я всегда, они задуманы и сотворены человеком. Во время ваших походов вам тоже, наверное, встречались предметы, глубоко трогающие душу.

— Творения искусства привлекают к себе взгляд, и по праву, — отвечал я, — они вселяют в нас восторг и любовь. Естественные вещи сотворены другою рукой, и если смотреть на них правильно, они тоже вызывают величайшее изумление.

— Так я всегда и чувствовала, — сказала она.

— На своем жизненном пути я много лет созерцал творения природы, — отвечал я, — и в меру своих возможностей знакомился с творениями искусства. Душу мою восхищали и те и другие.

За этими разговорами мы постепенно приближались к замку, и вот подошли к дверце.

Остановившись возле нее, Наталия сказала:

— Я вчера долго говорила с матерью. С ее стороны нет возражений против нашего союза.

Ее тонкие черты покрыл легкий румянец, когда она произнесла эти слова. Она хотела тотчас проскользнуть в дверцу, но я задержал ее и сказал:

— Фрейлейн, я поступил бы неверно, если бы что-нибудь от вас утаил. Я вас уже один раз видел сегодня, до того как мы встретились. Когда я утром проходил по коридору мимо ваших комнат, двери в переднюю и в одну из комнат были открыты, и я увидел, как вы там стояли у покрытого старинной скатертью столика, опершись ладонью на книгу.

— Я думала о своей новой доле, — сказала она.

— Я знал это, — отвечал я, — и пусть силы небесные сделают ее счастливой, как того хотят ваши доброжелатели.

Я протянул ей обе ладони, она приняла их, и мы пожали друг другу руки.

Затем она прошла в дверцу и поднялась по лестнице.

Я немного подождал.

Когда она прошла наверх и затворила за собой дверь, я тоже поднялся по лестнице.

Все в это утро сияло в Наталии, казалось мне, сильнее, чем когда-либо прежде, и я вернулся в свою комнату в душевном подъеме.

Там я переоделся, насколько то требовалось, чтобы устранить следы утренней прогулки и принять пристойный вид, и, поскольку уже приближался час завтрака, прошел в столовую.

Я оказался там один. Стол был уже накрыт, и все было готово для трапезы. Через некоторое время в столовую вошли вместе Матильда и Наталия. Наталия переоделась, на ней было теперь более нарядное платье, чем во время нашей прогулки, потому что она, как и Матильда, всегда в честь гостей принаряжалась к столу. По обыкновению спокойно и весело, но, пожалуй, еще приветливее, чем обычно, Матильда поздоровалась со мной и указала мне место. Мы сели. Мы завтракали, как к тому привыкли за много дней. На столе находились те же предметы, и все происходило так же, как всегда. Хотя в комнату входила только одна служанка, а в промежутках мы были одни и Матильда, по своему обыкновению, сама совершала за столом необходимые при таком завтраке действия, речь об особых наших обстоятельствах все же не заходила. Содержание разговора составляли обычные темы, какие всегда можно найти в обычные дни. Говорили об искусстве, о прекрасной погоде этого времени года, о пребывании в Асперхофе в пору цветения роз. Затем мы встали и разошлись.

И весь день об отношениях, в которые я вступил с Наталией, так и не заговаривали. До полудня мы были еще вместе в саду. Матильда показала мне кое-какие изменения, ею произведенные. Некоторые живые изгороди, слишком вытянутые в линейку, еще оставшиеся в дальней части сада, были устранены и заменены более легкими и приятными насаждениями. Были разбиты грядки для цветов, и многие растения, которых недавно еще не знали, очень любимые моим гостеприимцем и порой необычайно красивые, были собраны в одну группу. Матильда сообщала их названия, Наталия внимательно слушала. Во второй половине дня совершили прогулку. Сначала посетили рабочих, снимавших краску с каменной облицовки дома, и некоторое время понаблюдали за их усилиями. Матильда задавала всяческие вопросы и вдавалась в связанные с этим делом подробности. Затем мы описали большую дугу, обойдя горки, господствующие над частью долины, где находился замок. Мы прошли опушкой леска, с которой видны были замок, сад и службы, и наконец северным рукавом той дороги, по южной части которой я утром гулял с Наталией, вернулись в замок.