Фолкнер - Шелли Мэри
Дав себе это обещание, он с готовностью начал путешествие и осуществил его в полном соответствии с планом; небольшие изменения маршрута, внесенные позже из соображений удобства или предпочтений, скорее продолжали первоначальный замысел, чем нарушали его.
Фолкнер не принадлежал к людям, о которых можно сказать: «Это совсем обычный человек». В нем бушевали дикие, неистовые страсти, однако натура его притом была чрезвычайно чувствительной, милосердной и щедрой. В детстве из-за своего бурного нрава и склонности гневаться по пустякам он был несчастен. Общение с себе подобными и осознание, что равные ему достойны уважительного обращения, а слабые — справедливости, умерили его пыл, и все же при любом нарушении планов или при виде несправедливого обращения с окружающими у него вскипала кровь, и он с большим трудом научился скрывать внешние проявления презрения и негодования. Чтобы усмирить свою горячность, он пытался обуздать воображение и культивировать логику; ему казалось, что это ему удается, хотя на самом деле он терпел полную неудачу. Теперь на его попечении находилась сиротка, которую он увез от кровных родственников, от уклада и обычаев родной страны, от школьной дисциплины и общества представительниц ее пола, и не будь Элизабет такой, какая она была, — натурой, в которую никакие обстоятельства не в силах внести дисгармонию, — этот эксперимент мог бы закончиться плачевно.
И все же он искренне надеялся, что путешествие его осчастливит. Преодолевая большие расстояния с огромной быстротой, лишенный общения с кем-либо, кроме Элизабет, которая с каждым днем все больше очаровывала его мягкостью своего нрава, он почти забыл о черве, глодавшем его душу, и, чувствуя себя свободным, решил, что счастлив. Увы, это было не так; он перешел роковой Рубикон совести, отделяющий невинную жертву от преступника, и, хотя порой удавалось приглушить остроту чувств, как и отсрочить неизбежное наказание — последствие вины, — на его душе по-прежнему лежал груз и лишал его жизнь всякой радости, а его попытки получать удовольствие больше напоминали эксперименты врача, пытающегося смягчить симптомы болезни, чем яркие ощущения здорового человека.
Но потом он стал думать не о себе и существовать не ради себя, а ради излучающего счастье создания, находившегося рядом с ним. Жизнерадостность была преизобильна. Элизабет напоминала поникший в холоде экзотический саженец, который недавно срезали и в начале теплой южной весны вернули в родной климат. На благодатном воздухе молодые нежные листочки раскрылись, средь листвы показались цветы, а вскоре можно ждать появления сладких плодов. Она привязалась к своему благодетелю не только из-за его доброты; это теплое чувство во многом сложилось благодаря их необычному образу жизни. Поселись они в одном месте, в стране, городе или цивилизованном государстве, Элизабет виделась бы со своим опекуном в определенные часы, иногда гуляла бы с ним или играла рядом в саду; у них были бы разные цели и занятия и мало общего. Теперь же они никогда не разлучались и сидели рядом в дорожном экипаже; вместе приезжали в новое место и вместе его покидали, и в каждом городе посещали достопримечательности. Все радости и неприятности путешествия они делили поровну, и каждая превратность усиливала в ней доверие к нему, а в нем — желание ее защищать; а бывало, они менялись местами, и, несмотря на юный возраст, она успокаивала его нетерпение, а ее веселый голосок и улыбающееся личико избавляли его от раздражительности. Элизабет явственно ощущала скреплявшую их нить. Порой ночь заставала их в дороге; бывало, на пути у них разливалась река, попадалась плохая гостиница, где они вместе терпели неудобства, или вовсе приходилось ночевать в карете. Дрожащая от страха или измученная усталостью Элизабет всегда находила в приемном родителе опору, приют и защиту. Когда она подбиралась к нему ближе и он сжимал ее маленькую ручку в своей ладони или нес девочку на руках, она ничего не боялась, ведь он был рядом. Если на море поднимался шторм, он загораживал ее от свирепого ветра и нередко сам подставлял лицо непогоде, лишь бы укрыть ее и спасти от дождя и холода. Он всегда был готов ей помочь, и помощь эта словно исходила от высшего существа, способного уберечь ее от вреда и вдохнуть в нее мужество. На других детей подобные обстоятельства, возможно, не произвели бы впечатления, но душевные струны Элизабет были столь чувствительны и деликатны, что реагировали на малейшие изменения гармонии.
Она не забыла время, когда, всеми брошенная, ходила едва ли не в лохмотьях, слышала лишь брань да упреки и одна прокрадывалась по берегу к могиле матери. Случись буря, никто не укрыл бы ее и не унял ее страхи. Она вспоминала маленькие неприятности, что иногда с ней приключались и казались страшными опасностями. Некому было спасти ее от бед и спрятать в безопасном месте. Однажды на церковном дворе ее застигла гроза; она поспешила домой, поскользнулась, пытаясь спуститься с утеса по мокрой тропинке, испугалась, снова вскарабкалась наверх и пошла по дороге. Там она заблудилась; сгустились сумерки; промокшая, уставшая, дрожащая от холода и страха, она пришла домой, но вместо приветствия ее отругали, хоть и не со зла, но громко, грубо и обидно. Какой же контраст с этой прошлой жизнью составляло ее нынешнее существование! Ее защитник предугадывал любое ее желание и читал ее мысли, был вечно бдителен и готов помочь, и все его старания сопровождались нежностью, добротой и даже уважением, на которые была щедра его пылкая и благородная душа. Так в детском сердце постепенно родилась благодарность, предвестница чувства морального долга, которому предстояло развиться в последующие годы. С каждым часом ее любовь к нему крепла, привычка взращивала верность и привязанность, которую никакие обстоятельства не смогли бы поколебать.
Однако их соединяла не только его доброта. Элизабет почувствовала его печаль и пыталась развеять уныние. Порой его неистовый нрав обрушивался на других людей, но Элизабет не пугалась, а лишь жалела; если же ей казалось, что его гнев несправедлив, она заступалась за обиженного и лаской побуждала своего покровителя опомниться. Она рано усвоила, что имеет над ним власть, и из-за этого любила его еще сильнее. Таким образом между ними существовал постоянный взаимообмен благодеяниями, внимательной заботой, терпением, ласковым сочувствием и благодарностью. Если вам кажется, что сиротка по возрасту не была способна на такое, не забывайте, что в чрезвычайных обстоятельствах у людей развиваются чрезвычайные способности, а если какое-то свойство пока не проявилось полностью, это не значит, что его нет. Элизабет не могла выразить цепочку описанных здесь чувств и даже не осознавала, что их испытывает, но все они являлись частью микрокосма растения, пока еще свернувшегося внутри семечка. Порой мы смотрим на зеленую, не сформировавшуюся почку и размышляем, как та становится листом определенной формы и почему лист другого растения не может вырасти на этом темном стебле; а стоит крошечному листочку развернуться, он предстает перед нами во всей своей неповторимости, но вместе с тем сохраняет отличительные признаки вида. Так и Элизабет, хоть и была беспечной и невинной, как все дети, уже проявляла некоторые признаки внутренних качеств: нежность, верность и непоколебимая честность пока дремали в ее сердце, как нераспустившиеся цветы, но обещали раскрыться по мере того, как ее ум наполнялся идеями, а смутные ощущения формировались в окрепшие убеждения.
Опишем, как она менялась с годами. Ей было шесть, когда они покинули Париж, и исполнилось десять, когда после долгих скитаний, преодолев огромные расстояния, они прибыли в Одессу. Элизабет всегда отличало особое сочетание детской игривости и задумчивости, и, даже повзрослев, она его сохранила. Ей нравилось то, что обычно любят дети намного младше, — гоняться за бабочками, собирать цветы, играть с любимыми животными и с интересом слушать волшебные сказки о самых невероятных приключениях; и вместе с тем она замечала все перемены в том, кого называла своим отцом, подстраивалась под его мрачное или разговорчивое настроение, обнимала его, когда ей казалось, что он раздражен, и старалась скрывать дискомфорт, так как его сильно расстраивало, если она уставала или вынуждена была мокнуть и мерзнуть в непогоду.
