Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
— Вы музыканты?
— Да, были, до сегодняшнего дня. В данный момент, по милости вот этих вот белых сумок, которые вы видите перед собой, мы — беглецы от закона, и если награда за нашу поимку еще не достигла двадцати тысяч долларов, то я сильно ошибаюсь.
— А что в сумках? — с любопытством спросила Ардита.
— Ну, — сказал он, — давайте назовем это песком… Пусть пока это будет обычный флоридский песок.
III
Спустя десять минут после беседы Картиса Карлиля и испуганного судового механика яхта «Нарцисс», уже на всех парах, шла на юг сквозь нежные тропические сумерки. Миниатюрный мулат Бэйб, пользовавшийся, по-видимому, полным доверием Карлиля, взял командование на себя. Кок, а также камердинер мистера Фарнэма, единственные оказавшие сопротивление из всего экипажа (если не считать механика), теперь получили достаточно времени для пересмотра своего решения, оказавшись крепко привязанными к собственным койкам в трюме. Тромбон Моуз, самый рослый негр, с помощью банки краски занялся удалением надписи «Нарцисс» с носа судна с тем, чтобы на ее месте засияло новое имя — «Хула-Хула», а все остальные собрались на корме и были заняты жаркой игрой в кости.
Распорядившись о том, чтобы еда была приготовлена и сервирована на палубе к семи тридцати, Карлиль снова присоединился к Ардите и, разлегшись на канапе, полузакрыл глаза и впал в состояние глубокой задумчивости.
Ардита критически осмотрела его и немедленно причислила к романтическим личностям. Его возвышенная самоуверенность покоилась на хрупком фундаменте: за всеми его действиями она разглядела нерешительность, которая противоречила высокомерному изгибу его рта.
«Он не похож на меня, — подумала она. — Есть какие-то отличия».
Будучи убежденной эгоисткой, Ардита всегда думала только о себе; она никогда не думала о своем эгоизме и вела себя совершенно естественно, так, что ее бесспорный шарм находился в полном согласии с этой чертой характера. Хотя ей было уже девятнадцать, она выглядела взрослым, не по годам развитым ребенком, и в отблесках ее юности и красоты все люди, которых она знала, были всего лишь щепками, колеблемыми рябью ее темперамента. Она встречала и других эгоистов — и выяснила на практике, что самоуверенные люди надоедают ей гораздо меньше, чем неуверенные в себе, — но до сих пор она не встречала человека, над которым рано или поздно не взяла бы верх и не бросила бы к своим ногам.
Несмотря на то, что она узнала эгоиста в сидевшем на соседнем канапе, она не услышала обычного безмолвного «Свистать всех наверх!», означавшего полную готовность к действию; напротив, ее инстинкт подсказал ей, что сам этот человек был крайне уязвим и практически беззащитен. Когда Ардита бросала вызов условностям — а последнее время это было ее основным развлечением, она делала это из-за жгучего желания быть самой собой; этот же человек, наоборот, был озабочен своим собственным вызовом.
Он был интересен ей гораздо более создавшегося положения, взволновавшего ее так, как только может взволновать десятилетнего ребенка перспектива побывать в театре. Она была безоговорочно уверена в своей способности позаботиться о себе в любых обстоятельствах.
Темнело. Линия берега становилась все более тусклой, темные тучи, как листья, кружили на далеком горизонте, и бледная, неполная луна сквозь туман улыбалась морю. Лунная мгла неожиданно окутала яхту, а в кильватере появилась лунная дорожка. Время от времени, когда кто-нибудь закуривал, вспыхивала спичка, но — если не считать низкого рокочущего звука работающего двигателя и плеска волн — яхта шла безмолвно, как корабль сновидений, рассекающий небесные просторы. Вокруг царил запах ночного моря, неся с собой безграничное спокойствие.
Наконец Карлиль решил нарушить тишину.
— Вы — счастливая девушка, — вздохнул он. — Мне всегда хотелось быть богатым, чтобы купить всю эту красоту.
Ардита зевнула.
— А я бы с удовольствием стала вами, — откровенно сказала она.
— Конечно — на день, не больше. Но для эмансипе вы, кажется, обладаете завидной смелостью.
— Прошу вас так меня не называть.
— Прошу прощения.
— Что касается смелости, — медленно продолжила она, — то это моя единственная положительная черта. Я не боюсь ничего ни на земле, ни на небе.
— Хм-м, да…
— Чтобы чего-то бояться, — сказала Ардита, — человек должен быть либо очень большим и сильным, либо просто трусом. Я — ни то, ни другое, — она замолчала на мгновение, затем в ее голосе послышалось напряжение. — Но я хочу поговорить о вас. Что такого, черт возьми, вы сделали — и как вам это удалось?
— Зачем вам знать? — хладнокровно ответил он. — Вы что, собираетесь писать обо мне книгу?
— Говорите, — настаивала она. — Лгите мне прямо здесь, под луной. Расскажите мне какую-нибудь потрясающую сказку!
Появился негр, включил гирлянду маленьких лампочек под навесом и начал сервировать для ужина плетеный столик. Они ели холодную курятину, салат, артишоки, клубничный джем из богатых судовых кладовых, и Карлиль начал говорить, поначалу смущенно, но по мере нарастания ее интереса его речь становилась все увереннее. Ардита едва притронулась к пище и все время смотрела на его смуглое юное лицо — красивое, ироничное, немного детское.
Он начал жизнь бедным ребенком в Теннесси, рассказывал он, по-настоящему бедным, так как его семья была единственной белой семьей на всей улице. Он никогда не видел белых детей — но за ним всегда ходила дюжина негритят, страстных его обожателей, которых он привлекал живостью своего воображения и ворохом неприятностей, в которые он их затаскивал и из которых вытаскивал. И, кажется, именно эти детские впечатления направили выдающийся музыкальный талант в странное русло.
Жила там чернокожая женщина, которую звали Белль Поп Калун, игравшая на пианино на вечеринках у белых ребят — милых белых ребятишек, которые всегда проходили мимо Картиса Карлиля, презрительно фыркая. Но маленький «оборвыш» неизменно сидел в назначенный час около пианино и пытался ему подыгрывать на дудочке, какие обычно бывают у мальчишек. Ему еще не исполнилось и тринадцати, а он уже извлекал живые и дразнящие звуки регтайма из потрепанной виолончели в небольших кафе пригородов Нэшвилла. Через восемь лет вся страна от регтайма с ума сходила, и с собой в турне «Сиротки» он взял шестерых негров. С пятерыми из них он вместе вырос; шестой был маленький мулат, Бэйб Дивайн, который работал в Нью-Йоркском порту, а до этого работал на бермудской плантации, до тех пор, пока не вонзил восьмидюймовое лезвие в спину хозяина. Не успел еще Карлиль осознать, что поймал удачу за хвост, как уже оказался на Бродвее, и предложения подписать контракт сыпались со всех сторон, и денег было столько, сколько ему и не снилось.
Как
