Итало Кальвино - Наши предки
Прокаженные устроили что-то вроде концерта – как мне показалось, в мою честь. Одни играли на скрипках и, стоило мне на них взглянуть, кланялись, задерживая смычок на одной ноте, другие, поймав мой взгляд, принимались квакать по-лягушачьи, третьи дергали за нитки марионеток очень странного вида. Каждый гнул свое, но было у них еще что-то вроде припева, который они повторяли все вместе:
Как повадился цыпленокЕжевику клевать.Был цыпленок беленьким,Стал цыпленок рябеньким.
– Я ищу свою кормилицу, старую Себастьяну! – закричал я. – Где она, ответьте!
Прокаженные покатились со смеху, вид у них был лукавый и насмешливый.
– Себастьяна, – завопил я что есть мочи. – Себастьяна! Где ты?
– Она тут, мальчик, хороший мальчик. – И какой-то прокаженный показал мне на одну из дверей.
Дверь эта распахнулась, появилась очень смуглая женщина, возможно сарацинка, полуголая, с татуировкой, за ней, как хвост, волочился бумажный змей. Она пустилась в пляс, делая непристойные жесты. Я не очень хорошо понял, что последовало за тем: мужчины и женщины смешались в кучу, и началось то, что, как я потом узнал, называется оргией.
Я съежился в комок, и тут ко мне пробилась Себастьяна.
– Грязные развратники! – возопила она. – Хоть бы ангельской души постыдились!
Себастьяна схватила меня за руку и потащила за собой.
Как повадился цыпленокЕжевику клевать.Был цыпленок беленьким,Стал цыпленок рябеньким, -
неслось нам вдогонку.
На Себастьяне было светло-лиловое платье, похожее на монашескую рясу, на лице ее, без единой морщинки, уже выступило несколько уродливых пятен. Я был счастлив, что нашел кормилицу, но терзался мыслью, что теперь обязательно заболею проказой – ведь Себастьяна взяла меня за руку. Я признался ей в этом.
– Не бойся, – успокоила меня Себастьяна, – мой батюшка был пиратом, а дедушка отшельником. Я все травы знаю, любую болезнь вылечу, даже басурманскую. Прокаженные дурманят себя душицей и мальвой, а я потихоньку готовлю отвары из бурачника и сурепки, так что, пока ноги меня держат, проказа мне не страшна.
– А что за пятна у тебя на лице? – спросил я, успокоившись, но все же не до конца.
– Канифоль. Пусть думают, что я тоже заболела. Пойдем ко мне, выпьешь теплого отвару на всякий случай – береженого Бог бережет.
Она отвела меня в свою хижину, на отшибе, удивительно чистенькую и аккуратную.
– Что Медардо? Как он? – накинулась она с расспросами, но мне и двух слов не дала сказать, сразу перебила: – Ах, негодяй! Ах, разбойник! Влюбился, видите ли! Ах, бедная девушка! А здесь-то, здесь такое творится, вы там и представить себе не можете! Они все пускают на ветер. Мы отрываем от себя последние крохи, а они все разбазаривают. И Галатео этот хорош гусь! Отъявленный мошенник, и не он один. А что тут творится по ночам! Впрочем, и днем ничуть не лучше. Женщины бесстыдницы, в жизни таких не видела. Платья себе и то не зашьют. Рвань беспутная! Я ведь все это так прямо им и выложила... Если бы ты только слышал, что они наговорили мне в ответ...
Очень довольный свиданием с кормилицей, я на следующий день пошел ловить угрей.
Закинув удочку в заводь, я задремал. Сколько проспал, не знаю, разбудил меня какой-то шум. Открыв глаза, я увидел над своей головой чью-то руку, а на ней мохнатого красного паука. Я обернулся – за мной стоял дядя в своем черном плаще.
Я в ужасе вскочил на ноги, и в это мгновение паук тяпнул дядю за руку – и был таков. Дядя припал к руке губами и отсосал немного крови.
– Я вижу, что ядовитый паук спускается с ветки прямо тебе на шею, а ты спишь, – объяснил он, – я подставил свою руку, вот он меня и укусил.
Ясное дело, ни одному его слову я не поверил – дядя уже раза три вот так пытался отправить меня на тот свет. Правда, сейчас его действительно укусил паук, и рука распухала на глазах.
– Ты, наверно, мой племянник? – спросил дядя.
– Да, – ответил я, несколько удивленный: до сих пор дядя виду не подавал, что знает меня.
– Я сразу тебя узнал, – сообщил он и добавил: – Эх ты, паук! У меня ведь всего одна рука, ты что же, совсем безруким меня хочешь оставить? Но пусть уж лучше мучаюсь я, чем этот мальчуган.
До сих пор, насколько мне известно, дядя таких речей никогда не вел. Меня даже сомнение взяло: а вдруг он говорит правду, вдруг он и впрямь стал добрым, но я тут же спохватился – что ему стоит, этому искусному обманщику, меня вокруг пальца обвести.
Правда, он и на себя был что-то непохож: лицо никакое не злобное, а скорее хмурое и печальное, да и одет немножко по-другому – весь в пыли, черный плащ разорван и облеплен сухими листьями и каштановой скорлупой, камзол не из черного бархата, как обычно, а из облезлой линялой бумазеи, на ноге вместо кожаного тугого сапога – шерстяной чулок в сине-белую полоску.
Я решил дать ему понять, что мне до него дела мало, и пошел проверить, не попался ли на удочку угорь. Угря я не поймал, зато на крючке блестело золотое кольцо с бриллиантом. Сняв его, я увидел герб виконтов Терральба.
Виконт следил за мной издалека.
– Не удивляйся, – сказал он, – я проходил мимо и увидел, как бьется угорь, попавшийся на крючок, и так мне стало его жаль, что я его тут же выпустил, но потом подумал, ведь из-за этого пострадает рыболов, и решил возместить ему ущерб, а кольцо – это единственная оставшаяся у меня ценная вещь.
Я слушал его разинув рот.
– Тогда я еще не знал, что рыболов – это ты. А потом увидел тебя в траве, ты спал, но радость от встречи с тобой тут же прогнал испуг, когда на твоей шее я увидел паука. Остальное тебе известно. – И он с грустью взглянул на свою опухшую руку.
Скорее всего, это было сплошное вранье, но я все думал: как было бы прекрасно, если бы он вдруг действительно переменился, и сколько радости принесло бы это Себастьяне, Памеле и всем тем, кто страдал от его жестокости.
– Дядя, – предложил я Медардо, – жди меня здесь. Я сбегаю к кормилице Себастьяне: она все целебные травы знает и наверняка даст мне что-нибудь от паучьих укусов.
– Кормилица Себастьяна... – протянул виконт, лежа на спине и прижимая руку к груди. – Кстати, как она поживает?
В то, что Себастьяна не заболела проказой, я решил его не посвящать, только пробормотал второпях:
– Да так себе. Ну, я побежал. – И помчался что есть духу: мне не терпелось узнать мнение Себастьяны насчет всех этих странных превращений.
Кормилица была у себя. С трудом переводя дыхание и запинаясь от волнения, я довольно сбивчиво рассказал ей, в чем дело. К моему удивлению, Себастьяну больше заинтересовал паучий укус, чем добрые поступки Медардо.
– Красный паук, говоришь? Да-да, я знаю, какая здесь нужна трава... Помню, у нашего лесника разнесло руку... Так он подобрел, говоришь? Что я могу тебе сказать, он и в детстве был такой, сразу его не разберешь. Просто к нему тоже надо иметь подход... И куда же я задевала эту траву? Одной примочки будет достаточно. Озорник с малых лет... Ага, вот она, я нарочно припрятала этот мешочек... Вот всегда так: случись с ним что, бежит к своей кормилице... А что, глубокий укус?
– Кажется, глубокий, левая рука ужасно распухла...
– Хе-хе, малыш! – засмеялась кормилица. – Левая! Да где она у Медардо, левая-то? Он ее в Богемии оставил, у турок, дьявол их забери, ведь всю левую половину так там и оставил...
– Да-да, конечно!.. Только я что-то не понимаю: он стоял там, я здесь, руку он протянул вот так... Что же это получается?
– Похоже, ты левую руку от правой отличить не можешь? – набросилась на меня кормилица. – Я тебя в пять лет этому научила.
Я окончательно запутался. Конечно, Себастьяна права, но у меня, хоть тресни, перед глазами стоял Медардо с распухшей левой рукой.
– Скорей отнеси ему траву, скорей, – поторапливала меня кормилица, и я помчался обратно.
Еле дыша, я прибежал к речке, но дядя, видно, меня не дождался. Я поглядел по сторонам: его и след простыл.
Под вечер я гулял в оливковой роще. И снова встретил дядю: закутанный в свой черный плащ, он стоял на берегу реки спиной ко мне и смотрел куда-то вдаль. При виде его меня вновь, как и прежде, охватил страх, с превеликим трудом мне удалось выдавить из себя:
– Дядя, вот трава... от паука...
Половина лица, искаженная ужасной гримасой, мгновенно обернулась ко мне.
– Какая еще трава? Какой паук? – обрушился он на меня.
– Трава для лечения... – пролепетал я.
Лицо у него было уже не такое, как днем, исчезли печаль и кротость, правда, он пытался, улыбаясь через силу, их вернуть, но притворство было слишком очевидным.
– Ах, ну да, да... Молодец... Положи пока травку вот сюда, в дупло... я потом ее заберу.
Я послушался и сунул руку в дупло. И угодил прямо в осиное гнездо. Разъяренные осы набросились на меня. Спасаясь, я метнулся к реке и нырнул. Пришлось некоторое время поплавать под водой, пока осы не отстали. Высунув голову из воды, я услышал зловещий смех удаляющегося виконта.
