Жорж Роденбах - Выше жизни
Борлюту хотелось знать, объяснить себе свое состояние.
Он не понимал ясно свою жизнь с тех пор. как поднялся на башню. В сущности, эти колебания делали его очень несчастным. Он хотел утешиться, успокоиться…
Ах! как люди несчастны, думал он. Как все дурно устроено! Как непостоянны элементы нашей судьбы! И как трудно угадать ее! Известна только одна деталь. цвет глаз Или волос. Так, например, он ожидал давно для себя этих глаз оттенка воды, которые были у обеих девушек, Барбары и Годеливы. Ему представлялась его судьба, идущая к нему навстречу с этими глазами. Но какое лицо, какой ротик, волосы, какое тело, в особенности какую душу надо подобрать к этим глазам? Мы так мало знаем об этом, что и мы можем заблудиться! Угаданный элемент, внушенный нам инстинктом или случайным предчувствием, является как бы ключом, бросаемым нам судьбой. И мы начинаем искать дом от этого ключа, который будет домом нашего счастия. К сожалению, ключ подходит только к одной двери. Начинаются поиски… Поиски ощупью! Осязание в темноте!
Движения, желание остановить удаляющийся горизонт! Затем мы входим случайно. Чаще всего мы обманываемся: это ос дом нашего счастья! Он только похож на него. Иногда ни Iлетен мысль, что можно было бы войти в еще худшее жилище. Но мы также думаем, что можно было бы, как это и случается иногда с некоторыми, проникнуть как раз в единственный привилегированный дом, обитель своего счастья и сознания, что он существовал где-нибудь, достаточно, чтобы почувствовать отвращение к тому, где мы живем…
Впрочем, большею частью люди покоряются.
В таком случае, — рассуждал Борлют, — если нам ничего неизвестно, выбирать бесполезно! К тому же судьба совершает все. Наша воля предается только иллюзии. Таким образом, когда он анализировал себя в последний раз, ему казалось, что, если бы он был свободен, он, правда, продолжал бы отдавать предпочтение Годеливе, но что его судьба побуждала его стремиться к Барбаре и что, в конце концов, он женится именно на ней…
Глава VIII
Ах. эта тщетность наших надежд!.. Наша жизнь идет сама собой Все. что мы комбинируем по мелочам, в последнюю минуту исчезает или изменяется…
Мы следуем по большой дороге в лесу событий, где всегда темно. В конце виднеется небольшой огонек, который мы считаем добрым пристанищем. И вдруг мы приходим к распутью, идем в сторону, по дороге, ведущей к другим освещенным окнам. Все происходит не так, как мы думаем. И почти всегда женщина управляет нами, смешивает наши пути, сообразуясь с линиями своей руки. Наше счастье или паше несчастье происходит или исчезает исключительно по ее капризу, состоянию ее нервов в какое-нибудь утро или вечер…
Судьба Жориса решилась в одну минуту. Он считал свое положение безвыходным. Один взгляд Барбары все изменил, решил бесповоротно. Однажды, в понедельник, вечером, в день их еженедельных собраний у старого антиквария, он пришел пораньше. Произошло ли это от рассеянности, от того, что он забыл настоящий час, или он ото сделал нарочно, чтобы, придя первым, быть одному, очутиться в тесной семейной обстановке? Он более, чем когда-либо, мечтал в этот день о Барбаре, был охвачен ею. Это было точно предупреждение, предчувствие чего-то рокового, что приближается… Когда он вошел в старый, хорошо ему знакомый зал, он нашел там Барбару, расставлявшую стаканы и чашки для чая. Она была одна и имела озабоченный вид. Сначала Жорис немного смутился, но обрадовался ее одиночеству. И как бы для того, чтобы убедиться в его продолжительности, он спросил: А ваш отец?
Ах! он очень занят сегодня… Он убирает свой музей часов, куда он не пускает прислугу. Он заперся там на целый день с Годеливой.
— А вы?
— Ах! я… я, как всегда, одна… Я им вовсе не нужна!.. Барбара глубоко вздохнула.
— Что с вами? — спросил Жорис, вдруг охваченный непонятным волнением, очень нежным состраданием, видя ее такой печальной, готовой почти заплакать.
Скрытная, как всегда, она ничего не отвечала.
— Скажите мне, что с вами? — снова спросил Жорис немного взволнованным голосом.
Тогда Барбара призналась с большой живостью: слова слетали с ее уст, как брызги, как каскады слишком сдержанного и гневного источника:
— Меня… меня тяготит моя жизнь! Я хотела бы изменить ее!
Затем она рассказала о своем однообразном существовании молодой девушки. Ее отец, как ей казалось, не любил ее. Он отдал все свое сердце младшей сестре, похожей на него. Беспрестанно они сговариваются о чем-то, из чего она исключена. Друг к другу они внимательны, нежны, ласковы… И всегда согласны… всегда вместе… Они проводят, например, целые дни вместе в музее часов, ее отец работает на своем станке, разбирая колеса, отдаваясь весь своей мании; Годелива возле него с подушкою для плетения кружев, и время от времени они улыбаются друг другу посреди работы. Она же она не создана для этих нежностей… Вот почему ни ее отец, ни ее сестра не любят ее. Она живет у них, как посторонняя.
Барбара снова собиралась заплакать.
— Ах! да, я хотела бы переменить жизнь! — повторила она.
Жорис заволновался, видя ее горе. Она была так красива, еще более красива от огорчения, когда ее глаза, в попытке заплакать, делались особенно глубоки.
Жорис чувствовал себя глубоко тронутым. Сильное желание, чтобы она была счастлива и обязана ему своим счастьем. вдруг охватило его. Ее ротик, по которому протекло несколько слез, казался влажным цветком, страдающим и отдающимся…
Вскоре Жорис не видел больше ничего, кроме этого соблазнительного и привлекательного ротика. Ему казалось, что ее губки давно были с ним неразлучны, как будто имели свою отдельную жизнь, точно заброшенный цветок, который можно сорвать в саду ее тела. Люди любят всегда за одну подробность, какой-нибудь оттенок. Это — точка опоры, которую они создают себе в беспорядке, бесконечности любви. Самые сильные страсти происходят от таких маленьких причин! За что мы любим? За цвет волос, интонацию голоса, крупицу красоты, вызывающую волнение, за выражение глаз, очертание рук, некоторый трепет ноздрей, которые дрожат, точно они всегда находятся у моря. Жорис полюбил Барбару за ее ротик, который в эту минуту дрожал под влиянием ее огорчения, был еще живее от накопившихся слез, имел вид цветка, орошенного слишком обильным дождем.
Барбара замолкла: она заметила волнение Жориса, его внутреннюю дрожь… Она взглянула на него решительно, устремив на него свои глаза, точно давала согласие.
В то же время ее ротик, точно вдруг созревший, превратившийся из цветка в плод, обещал свою красоту. Жорис, чувствуя, что он поддается неизбежному закону, подошел к ней.
— Вы хотели бы изменить жизнь? — сказал он после паузы… Его голос дрожал, немного прерываясь, как после бега, вполне соразмерно со своим пульсом, как бы биением своего сердца, звуки которого он отчетливо слышал.
Ах, да, сказала Барбара, не переставая смотреть на него.
— Ну, что же! Это не трудно, — продолжал Жорис. Барбара ничего не ответила; она опустила глаза, немного смущаясь, печальная, сознавая, что наступала важная минута, когда все решится. Оттого, что она вдруг побледнела, несмотря на свой всегда матовый цвета лица, губки казались еще более красными.
Весь ее вид давал согласие…
Тогда Жорис не выдержал, он чувствовал себя неспособным найти еще слова. Вдруг, подойдя к ней, он взял ее за руки, прижал их вдоль ее тела, и охваченный волнением, безумной смелостью, не зная почему, слишком очарованный ее ротиком, он прильнул к нему своими устами, слился с ними, пожирая их… Евхаристия любви! Пламенная облатка! В эту минуту он как бы овладел ею весь, с помощью ее губ, которые были олицетворением ее красоты!
Через несколько минут вошли вместе Ван-Гюль и Годелива, окончив, наконец, уборку, мелочное уничтожение ныли в музее, часов. Они не были вовсе удивлены, найдя Барбару с Жорисом. Он был свой человек! К тому же Ван-Гюль оставался рассеянным, занятым еще своими дневными работами, сделанными им изменениями, так как переставлять предметы для коллекционера, значит — почти возобновлять их. Он ничего не заметил, Годелива тоже; казалось, она всегда смотрела вдаль, думала о постороннем. Борлют пробовал заговорить о чем-нибудь. Машинальные фразы, ничего не значащие, совершенно бесцельные слова!.. Ах, эта попытка возвратиться к жизни, когда человек вдруг достиг глубины любви!..
Борлют сейчас же ощутил то впечатление странной беспорядочности, какое он испытывал, спускаясь с башни, он спотыкался теперь в словах, как там — о мостовую. Ему представлялось, что он возвратился из путешествия, чувств вовал себя плохо, с ощущением внутреннего одиночества и неопределенности. Разве полюбить — то же самое, что взойти на башню?.. Но любовь казалась башнею с светлыми лестницами! Ему представлялось, что он покинул жизнь, поднялся очень высоко, еще раз оказался выше жизни. Головокружительный подъем, лестница, по которой поднимаются вдвоем, чтобы отправиться на поиски своих душ, точно каких-нибудь неведомых колоколов… В продолжение целого вечера Борлют оставался рассеянным, равнодушным, меланхолическим оттого, что спустился на землю.
