Блез Сандрар - Ром
И все это вдруг сорвалось.
Вердикт о закрытии дела за неимением состава преступления, четкий и ясный, в конце концов увенчал этот ряд хитросплетений.
Тем не менее тучи продолжают сгущаться. Несколько газет не прекратили нападок на депутата от Гвианы, вновь ожидая лишь удобного случая. Президент комиссии по делам рынков, мсье Симьян, и докладчик по «ромовому делу» мсье Станислас де Кастеллан, вот-вот, кажется, внесут в канцелярию палаты резолюцию, призывающую возобновить следствие и найти виновных в этой «ромовой афере»…
И что же? Теперь общественное мнение не понимает решительно ничего. Так утвердил судебный следователь приговор о закрытии дела или не утвердил? Ведь первый-то докладчик по этому вопросу, мсье Мерсье, заявлял, что господин Жан Гальмо был перекупщиком, мошенником, что он нечестным путем получил двадцать миллионов прибыли.
А сейчас что? А судебный следователь? А его решение?
И — нежданная развязка: Жан Гальмо бежал!
Через два дня приходится публиковать опровержение. Больной, выпотрошенный, Жан Гальмо уехал на несколько дней отдохнуть в Пельи, на ту итальянскую Ривьеру, которая напоминает ему годы молодости и которую он так любит. Спешно приехавший туда навестить его один из друзей застанет Гальмо отнюдь не за подготовкой своей защитительной речи, которую ему предстоит произнести в палате депутатов, — Жан Гальмо заканчивает книгу «Жил меж нас мертвец».
В назначенный день он явится в Бурбонский дворец.
Впервые в жизни он поднимается по ступеням на трибуну, чтобы представиться 560 парламентариям, жаждущим судить его.
«Длинный, тощий, с костлявым лицом, черной шевелюрой… Как он похож на неприкаянного бродягу, полупоэта, полуделягу, одного из тех, кто способен воскресить в памяти облик «береговых братьев», чью тягу к приключениям умело использовал Людовик XIV, превращая их в пионеров расширения французского влияния в мире», — напишет на следующий день «Тан», газета солидная.
Они ждали апелляции, которую с елейной улыбкой подаст разжиревший барыга, или долгих витиеватых речей хищной акулы — ведь уже родилась легенда, именно так изображающая нажившихся на войне коммерсантов.
А человек, который стоит перед ними, бледен и взволнован, но при этом преисполнен решимости и хладнокровия, и, хотя он говорит голосом тихим и глуховатым, в нем слышно глубокое волнение. Ни жеста, ни возгласа — зато пронзительный и пугающе умный взгляд.
«Если мне изменит голос, если моя неопытность в выступлениях с трибун подчас повергнет вас в тоску — я прошу вас подумать о том, что, куда более привыкший бродить по свету, нежели произносить речи, и к тому же только начинающий выздоравливать после болезни, я предстаю перед вами в весьма плачевном физическом состоянии», — вот с каких слов начинает он и тут же, с непривычной для такой аудитории ясностью, переходит к объяснению «ромового дела».
Такой тон производит впечатление на собравшихся, которым приходится поджать когти: этим человеком движет такое бесспорное чувство собственного достоинства и умение владеть собой, что поневоле не получается стричь его под общую гребенку.
«Согласно приказу Ставки верховного командования, принятому вследствие эпидемии гриппа, службы Министерства снабжения 10 октября 1918 года реквизировали все, что было ими обнаружено [речь о роме] как в таможенных пакгаузах, так и на частных складах. 20 октября требование о реквизиции было отменено в том, что касалось запасов, хранившихся на частных складах, то есть запасов оптовых торговцев, и сохранялось только относительно запасов в таможенных пакгаузах, то есть запасов производителей, которые хранились в портах… Оптовые торговцы, хранившие свои запасы в частных складах, разумеется, поспешили реализовать закупленное немедленно, к своей выгоде».
Так, в нескольких словах, объясняется суть дела: Жан Гальмо оценивает в 30 миллионов те прибыли, которые получили крупные оптовые торговцы — обильное потребление, вызванное эпидемией гриппа, и в то же самое время блокирование товаров на таможне позволят им взвинтить цену с 600 до 1200 франков за гектолитр.
«Теперь необходимо отыскать, и в этом состоит уже ваш долг, в чьи карманы ушли эти как минимум 30 миллионов… Из заявлений уважаемого докладчика Комиссии по делам рынков самым недвусмысленным образом следует, что выгодоприобретателем бенефициаром от этой операции являюсь я. А теперь — правда.
Я отношусь к разряду производителей, импортирующих через таможенные пакгаузы. В тот день начала октября 1918 года, когда была произведена реквизиция, ни литра моего рома не хранилось в частных складах. Готов побиться об заклад с любым, кто сомневается в точности сказанного мною: с 10 октября 1918 года по 1 февраля 1919 я не заключал контрактов о размещении ни на литр рома. Я ни литра не продал и не поставил».
И тут Жан Гальмо переходит в наступление: эти запасы рома на таможне, на которые распространялся указ о реквизиции, когда запасам на частных складах была предоставлена льгота, по гарантии, данной Комиссией по торговле ромом и сахаром, трогать были не должны, поскольку они были остатком того урожая, 75 % которого уже было реквизировано в колониях. Иными словами, эти запасы рома на таможне должны были быть оплачены Министерством снабжения по цене от 600 до 650 франков за гектолитр, а вот находившиеся уже в руках оптовых торговцев — должны были быть реквизированы, будучи произведенными ранее, по базовой стоимости от 300 до 400 франков за гектолитр.
Но депутату от Гвианы мало и этого: он утверждает, что Ставка верховного командования никогда не отдавала приказа о такой реквизиции, поскольку склады в тылу ломились от рома, и вся ответственность за это ложится на службы снабжения.
В этот момент в невозмутимости палаты пробита брешь: депутаты начинают внимательней приглядываться к этому высокому и загадочному человеку, который защищает себя с таким спокойствием, а если нападает, то не ради удовольствия ответить ударом на удар, а проявляя при этом трезвомыслие настоящего коммерсанта. Отдельные реплики докладчика или президента Комиссии по делам рынков, изредка прерывающие выступление Жана Гальмо, вызывают у ассамблеи растущее раздражение.
Депутат от Гвианы идет еще дальше: на миг приподняв завесу, он показывает происходящее за кулисами. Он заявляет, что «ромовое дело» — не что иное, как фаза той борьбы за обладание мировым рынком зерновых культур, каковую заместитель министра снабжения мсье Вильгрен ведет как со своим министром мсье Виктором Боре, так и с бывшим союзником, мсье Луи Дрейфусом…
«Поскольку реквизиция лишила меня всей совокупности моих запасов рома, всего моего товара, то 15 октября я обнаружил, что нахожусь в безвыходном финансовом положении», — продолжает депутат от Гвианы. И он доказывает, что в такой же ситуации оказались и все импортеры, ибо «поскольку сроки оплаты по чекам были не определены и иногда составляли более восемнадцати месяцев после поставок, — им было крайне затруднительно прийти к соглашению с их банкирами. Потому и была принята формулировка мирового соглашения, предложенная Портовым профсоюзом, о «немедленной поставке 50 000 гектолитров Интендантской службе, а Интендантская служба переуступает нам, во Франции и в колониях, весь забранный ею у нас товар». А поскольку необходимой технической инфраструктурой и оборудованием, чтобы в течение одиннадцати месяцев принять товары от Интендантской службы и переправить их во Францию, обладали одни только предприятия Жана Гальмо, то им поневоле и пришлось выкупить весь запас у других импортеров, что являлось единственным условием для реализации полюбовной сделки.
«Весь доклад господина де Кастеллана, все приведенные им здесь подробности сводятся к тому, чтобы сказать вам: «После реквизиции господин Гальмо скупил всю ромовую торговлю».
Всякий, кто был свидетелем этого, скажет вам: «О скупке не может быть и речи, поскольку вы сами вменили принятие этой меры в обязанность господину Гальмо».
ДОКЛАДЧИК. И что же, вы не имели никакого своего интереса в этой операции? Вы сделали это исключительно из любви к таким же, как вы, честным налогоплательщикам?
ГАЛЬМО. Господин докладчик спрашивает у меня, каким был мой личный интерес во всей этой операции. Я стоял перед необходимостью уплатить долг в 9 миллионов, тогда как сам лишился всех товаров и не получил никакой компенсации. Мне сделали предложение, позволившее мне просить банкиров профинансировать дело. Я его принял, вынужденно и под нажимом».
Пятьсот депутатов присутствовали там, и взгляды их были прикованы к этому человеку, выражавшему свои мысли так ясно и отчетливо, интонации которого были проникнуты неподдельной человечностью, обычно несвойственной выступлениям на финансовые или коммерческие темы. Они явились сюда как облеченные властью судьи, со вполне определенным наказом, изначально уверенные в виновности этого человека. И вот теперь, взволнованные, возмущенные, они с трудом сдерживали недовольство, когда его речь перебивали реплики и злобные выкрики господ Станисласа де Кастеллана и Симьяна.
