Элизабет Гаскелл - Руфь (Без указания переводчика)
— Почему же Руфь? вы — мы можемъ отправиться туда если хотите въ будущее же воскресенье послѣ вечерни!
Она взглянула на него, просіявъ удовольствіемъ отъ этой мысли.
— Какъ сэръ? развѣ я успѣю сходить туда между вечернею и возвращеніемъ мистриссъ Мезонъ? Мнѣ бы только взглянуть… Если бы можно было войти въ домъ — ахъ сэръ! и я опять увидала бы маменькину комнату!
Онъ сталъ придумывать какъ бы доставить ей это удовольствіе, имѣя въ виду и свое собственное. Если онъ повезетъ ее въ своемъ экипажѣ, то вся прелесть прогулки пропадетъ и ктому же они будутъ въ нѣкоторой степени связаны присутствіемъ слугъ и подвергнутся ихъ пересудамъ.
— Хорошій ли вы ходокъ, Руфь? можете ли вы пройти шесть миль? Если мы отправимся въ два часа, то не спѣша будемъ тамъ къ четыремъ или къ половинѣ пятаго. Тамъ мы отдохнемъ часа два И вы покажете мнѣ всѣ ваши бывшія любимыя мѣста и прогулки. Погулявъ, мы вернемся домой. Итакъ, это рѣшено.
— Но хорошо ли все это будетъ, сэръ? Это такое большое удовольствіе, что я боюсь нѣтъ ли въ немъ чего нибудь дурного.
— Полноте, трусиха, что же тутъ дурного?
— Вопервыхъ, мнѣ придется пропустить вечерню, чтобы пойти въ два часа, замѣтила Руфь довольно серьозно.
— Одинъ-то разъ — бѣда не велика. Вы сходите къ обѣднѣ.
— Едва ли мистриссъ Мезонъ позволила бы это.
— Полагаю, что нѣтъ. Но развѣ мистриссъ Мезонъ указчица вамъ въ томъ что дурно и что хорошо? Вѣдь она находитъ, что хорошо поступать съ бѣдною Бальшеръ такъ какъ вы мнѣ расказывали, а вы находите, что это дурно. Значитъ каждый думаетъ и чувствуетъ посвоему. Помните, Руфь, не глядите чужими глазами; судите посвоему. Вамъ предстоитъ совершенно невинное удовольствіе и притомъ же удовольствіе не эгоистическое, потомучто я буду наслаждаться имъ столько же сколько и вы. Мнѣ будетъ пріятно взглянуть на тѣ мѣста, гдѣ вы провели свое дѣтство; я вѣрно полюблю ихъ такъ же какъ и вы.
Онъ понизилъ голосъ и говорилъ тихо, убѣдительно. Руфь наклонила голову, пылая отъ избытка счастія; она не могла говорить и не настаивала болѣе на своихъ сомнѣніяхъ. Такимъ образомъ дѣло было условлено.
Сколько счастія доставилъ этотъ планъ Руфи на всю недѣлю! Она слишкомъ рано лишилась матери, чтобы получить какія нибудь совѣты и наставленія касательно положенія женщины, касательно того, о чемъ умные родители если и говорятъ прямо, то все же едва ли могутъ вполнѣ объяснить словами; — что имѣетъ подразумѣваемый смыслъ, но не имѣетъ вида и формы, извѣстныхъ людямъ, хотя неопровержимо существуетъ и доказывается намъ, прежде нежели мы успѣемъ сознать и опредѣлить сущность этого. Руфь была невинна и чиста какъ первый снѣгъ. Она слыхала, что люди влюбляются, но не знала еще симптомовъ этого чувства, да и не задумывалась о немъ. Горе наполнило жизнь ея до исключенія изъ нея всякой свѣтлой мысли, кромѣ сознанія своихъ настоящихъ обязанностей и воспоминанія о прошлыхъ, счастливыхъ дняхъ. Пробѣлъ, наступившій въ ея жизни послѣ смерти матери и впродолженіе ипохондріи отца, какъ нельзя болѣе подготовилъ ее отозваться на сочувствіе, которое она нашла сначала въ Дженни, потомъ въ мистерѣ Беллингемѣ. Видѣть себя снова дома и видѣть себя тамъ съ нимъ, показывать ему (вѣря въ его участіе) всѣ ея любимыя мѣста, каждое отмѣченное какимъ нибудь воспоминаніемъ, какимъ нибудь давно-миновавшимъ случаемъ! Ни малѣйшая тѣнь не помрачила для нея счастія этой недѣли, счастія, слишкомъ свѣтлаго, чтобы быть высказаннымъ постороннимъ, равнодушнымъ ушамъ.
ГЛАВА IV
Наступило воскресенье; наступило оно такое свѣтлое, какъ будто бы въ мірѣ не было ни горя, ни смерти, ни преступленія: одинъ или два дождливыхъ дня сдѣлали землю такою чистою, свѣжею и веселою, какъ голубое небо что было надъ нею. Руфи показалось, что желаніе ея исполняется уже слишкомъ точно и она ожидала, что къ полдню снова соберутся облака; однако солнце не переставало свѣтить, и въ два часа Руфь была въ Лисауесѣ. Сердце ея шибко и весело билось и ей хотѣлось остановить часы, которые пронесутся слишкомъ быстро въ этотъ день.
Медленно пошли молодые люди душистыми алеями, какъ будто тихая ходьба могла продлить время и приудержать рьяныхъ коней его, быстро несшихся къ концу счастливаго дня. Былъ уже шестой часъ когда они пришли къ большому мельничному колесу, еще не обсохшему отъ дождя, лившаго наканунѣ, и недвижимо въ праздничной лѣни стоявшему въ глубинѣ прозрачной воды, среди густой массы тѣни. Они взобрались на пригорокъ не совсѣмъ еще покрытый тѣнью вязовъ, и тутъ Руфь остановила Беллингема легкимъ движеніемъ руки, лежавшей на его рукѣ, и заглянула ему въ лицо, чтобы видѣть что оно выражало при видѣ Мильгемъ-Гренджа, мирно лежавшаго передъ ними въ эту минуту, покрываясь вечерними тѣнями. Это былъ въ полномъ смыслѣ жилой домъ; въ сосѣдствѣ находилось обиліе строительныхъ матеріаловъ, и каждый владѣлецъ находилъ необходимымъ дѣлать какую-нибудь пристройку или улучшеніе, такъ что все это составило живописную, неправильную массу переломленнаго свѣта и тѣней и дало въ цѣломъ полнѣйшій образецъ того что называется «жильемъ». Всѣ его выемки и углубленія были заплетены сплошною тканью вьющихся розъ и другихъ растеній. Въ домѣ, пока онъ еще не былъ нанятъ, жила какая-то престарѣлая чета, но она занимала заднюю часть его и наружная дверь никогда не отворялась, такъ что птички спокойно вили гнѣзда на портикахъ оконъ и крыльца и молодые птенцы безбоязненно сидѣли на нихъ и на старомъ каменномъ водоемѣ, куда стекала съ крыши вода.
Молодые люди молча шли по запущенному саду, усѣянному бѣлыми, весенними цвѣтами. Паукъ распустилъ паутину по наружной двери. Этотъ видъ внушилъ Руфи грустное чувство. Ей подумалось, что можетъ-быть никто еще не переступалъ порога этой двери съ тѣхъ поръ какъ чрезъ него вынесли тѣло ея отца, и быстро отвернувшись, она обошла вокругъ къ другой двери. Мистеръ Беллингемъ молча послѣдовалъ за нею, не совсѣмъ понимая ея движенія, но любуясь игрою выраженія на ея лицѣ.
Старуха еще не возвращалась отъ вечерни, или изъ гостей, куда она пошла. Мужъ ея сидѣлъ въ кухнѣ, читая псалмы того дня въ своемъ молитвенникѣ и произнося слова вслухъ, — привычка, приобрѣтенная имъ въ двойномъ уединеніи его жизни: онъ былъ глухъ. Онъ не слышалъ тихаго входа молодыхъ людей, которыхъ поразило странное эхо, раздававшееся въ пустыхъ и необитаемыхъ покояхъ.
Старикъ произносилъ слѣдующій стихъ:
«Вскую прискорбна еси душе моя, и вскую смущавши мя; уповай на Бога, яко исповѣмся Ему, спасеніе лица моего и Богъ мой.»
Выговоривъ эти слова, онъ закрылъ книгу и вздохнулъ съ довольствомъ исполненной обязанности. Слова святой истины, хотя можетъ-быть не вполнѣ имъ понятыя, излили миръ вѣры въ глубину его души. Поднявъ глаза, онъ увидалъ стоящую среди комнаты молодую чету. Онъ поднялъ на лобъ очки и привсталъ съ мѣста, привѣтствуя дочь своего бывшаго господина, своей постоянно-уважаемой покойной госпожи.
— Благослови тебя Богъ, дѣвочка, благослови тебя Богъ! Съ радостью видятъ тебя опять мои старые глаза.
Руфь бросилась и схватила мозолистую руку, протянутую къ ней для благословенія. Она сжимала ее въ своихъ, засыпая старика распросами. Мистеру Беллингему было не совсѣмъ ловко видѣть ту, которую онъ начиналъ уже считать своею, въ такихъ нѣжно-фамильярныхъ отношеніяхъ съ простымъ, грубымъ работникомъ. Онъ направился къ окну и сталъ глядѣть на поросшій травою дворъ фермы, но ему пришлось выслушать часть разговора, происходившаго, по его мнѣнію, уже черезъ чуръ въ фамильярномъ тонѣ.
— А это кто же такой? спросилъ наконецъ старикъ: — не другъ ли твой сердечный? — Вѣрно сынъ твоей хозяйки? Вишь какой важный!
Кровь всѣхъ Гоуардовъ, бросилась въ голову Беллингема и произвела такой звонъ въ его ушахъ, что онъ не разслышалъ отвѣта Руфи.
Отвѣтъ этотъ начинался такимъ образомъ:
— Молчи, Томъ, молчи пожалуста!
Но далѣе Беллингемъ не разслышалъ.
Принять его за сына мистриссъ Мезонъ! Это уже черезъ чуръ смѣшно; но подобно многимъ смѣшнымъ обстоятельствамъ, это обстоятельство его очень взбѣсило. Онъ былъ уже не совсѣмъ прежнимъ Беллингемомъ, когда Руфь робко подошла къ окну, спрашивая его желаетъ ли онъ осмотрѣть залъ, куда вело парадное крыльцо. Многіе находили этотъ залъ очень красивымъ, робко сказала она, видя на его лицѣ суровое и надменное выраженіе, котораго онъ не могъ скрыть. Однако онъ послѣдовалъ за нею, но выходя изъ кухни, взглянулъ на стоявшаго старика, который также глядѣлъ на него съ страннымъ, серьознымъ выраженіемъ неудовольствія.
Они прошли каменнымъ коридоромъ, извилистымъ и пропитаннымъ сыростью, и вошли въ главный залъ или диванную, обыкновенную въ домахъ фермеровъ этой части Англіи. Въ эту комнату вело главное крыльцо и въ нее же выходили двери изъ другихъ покоевъ, какъ-то: изъ молочни, изъ спальни (бывшей отчасти и гостиною) и изъ маленькой комнатки, принадлежавшей послѣдней мистриссъ Гильтонъ, гдѣ та постоянно сидѣла, или чаще лежала, распоряжаясь, сквозь отворенную дверь, всѣми дѣлами хозяйства. Въ то время залъ былъ самою веселою комнатою, самою оживленною; по ней то и дѣло проходили то хозяинъ, то ребенокъ, то слуги; въ ней каждый вечеръ, до лѣтнихъ жаровъ, пылалъ и трещалъ въ каминѣ веселый огонь, такъ какъ толстыя каменныя стѣны, глубокія окна и наружные обои хмѣля и плюща заставляли постоянно освѣщать и нагрѣвать эту комнату, устланную плитами.
