Морис Метерлинк - Жизнь термитов
В принципе, необходимо, чтобы у царицы вначале были крылья и чтобы она видела дневной свет; но, в случае надобности, они заменяют ее тремя десятками бескрылых «несушек», никогда не выходивших из гнезда. В принципе, они не признают постороннего царя, но, в случае необходимости и если престол свободен, они с готовностью принимают того, кого им предлагают. В принципе, всякий термитник населяет только один весьма характерный вид; но на практике неоднократно было установлено, что в одном и том же гнезде могут «сотрудничать» два-три, а иногда и пять совершенно различных видов. Добавим, что это «ренегатство» нельзя назвать непоследовательным или необдуманным и что, при более пристальном рассмотрении, оно всегда имеет неизменный мотив – спасение или процветание города.
Впрочем, во всех этих вопросах еще много неопределенности, и прежде чем подводить итог, следует дождаться более достоверных наблюдений. Они затрудняются тем, что, как мы уже говорили, существует полторы сотни видов термитов и повадки и общественная организация этих полутора сотен видов совершенно несходны между собой. По-видимому, некоторые из них появились, подобно человеку, в самый критический момент эволюции, начавшейся миллионы лет назад.
III
Итак, обычный «строй» термитов – монархия. Но, будучи гораздо благоразумнее улья, судьба которого, – и это слабое место замечательной организации, – всегда зависит от жизни единственной матки, термитник и его благосостояние практически независимы от царской пары. То, что можно было бы назвать «Конституцией» или основным законом, здесь бесконечно более гибко, «растяжимо», предусмотрительно, изобретательно и знаменует собой безусловный политический прогресс. Если царица термитов, или, скорее, исполняющая обязанности «несушки», которой она на самом деле и является, добросовестно выполняет свой долг, то у нее нет и соперниц. Но как только ее плодовитость падает, ее уничтожают, отказываясь ее кормить, или же приставляют к ней нескольких помощниц. Так, было обнаружено до тридцати цариц в одной колонии, которая не дезорганизовалась, не впала в анархию и не погибла, как погибает улей, если в нем увеличивается число «несушек», а, наоборот, была необычайно сильной и процветающей, благодаря чрезвычайной приспособляемости их организма, обладающего преимуществами самой примитивной, одноклеточной, и одновременно наиболее развитой жизни; возможно также, как следует предположить за неимением другого объяснения, благодаря химическим и биологическим знаниям, пока неизвестным человеку, термиты, по-видимому, могут в любой момент, когда в этом есть необходимость, с помощью питания и соответствующего ухода превратить любую личинку или нимфу в совершенное насекомое, у которого менее чем за шесть дней появятся глаза и крылья, или вывести из первого попавшегося яйца рабочего, солдата, царя или царицу. С этой целью, дабы выиграть время, они всегда хранят в запасе некоторое количество особей, готовых претерпеть последние изменения[17].
Но обычно (несмотря на то, что они, очевидно, могли бы это сделать), по причинам, которых мы пока не постигли, они не превращают ни одно из этих яиц и ни одного из этих кандидатов в совершенную царицу с крыльями и фасеточными глазами, подобную тем, что взлетают тысячами, и готовую к оплодотворению царем на брачном ложе. Почти всегда они ограничиваются тем, что выводят слепых и бескрылых «несушек», выполняющих все функции царицы, в собственном смысле слова, без ущерба для города. У пчел, насколько нам известно, такого нет, и рабочая пчела-«несушка», заменяющая мертвую монархиню, производя на свет одних только ненасытных трутней, через несколько недель приводит к упадку и гибели самую богатую и процветающую колонию.
Насколько можно судить с человеческой точки зрения, между термитником, обладающим подлинной царицей, и тем, где есть только «несушки»-плебейки, ощутимой разницы нет. Некоторые термитологи утверждают, что эти неотенические «несушки» не могут производить ни царей, ни цариц и что их потомки лишены крыльев и глаз, т.е. никогда не становятся совершенными насекомыми. Это возможно, но окончательно не доказано, и в целом не имеет никакого значения для колонии, если учесть, что ей необходима мать рабочих и солдат, а не способность легко обходиться без перекрестного оплодотворения, которое, как мы видели, крайне проблематично. Кроме того, все, что имеет отношение к этим замещающим формам, вызывает споры и остается одной из самых таинственных сторон термитника.
IV
Не менее спорным или, по меньшей мере, недостаточно изученным остается вопрос о паразитах (я не имею в виду внутрикишечных паразитов, поскольку помимо этих законных обитателей термитник предоставляет кров большому количеству приживал, которые, в отличие от приживал муравейника, до сих пор не перечислены и не изучены). Известно, что у муравьев паразиты играют чрезвычайно интересную роль и фантастически быстро размножаются. Великий мирмеколог Васманн насчитал в муравейнике одну тысячу двести сорок шесть их видов. Одни приходят сюда лишь затем, чтобы во влажном тепле подземных ходов найти пищу и кров, и их милосердно принимают, поскольку муравей вовсе не такой мещанин и скряга, каким считал его добряк Лафонтен; но большое число других полезны и даже необходимы. Есть там и такие, чьи функции абсолютно необъяснимы, в частности Antennophorus, которых носит на себе большинство Lasius Mixtus, столь хорошо изученных Шарлем Жане. Это своего рода вши, огромные по пропорциям, поскольку по величине они равны голове муравья, которая, опять-таки по пропорциям, в два раза больше нашей. Обычно на одном из этих муравьев насчитывается по три таких вши, размещающихся старательно и планомерно: одна – под подбородком, а две других – по обе стороны брюшка своего хозяина, чтобы не вывести его из равновесия при ходьбе. Lasius Mixtus вначале отказывается их принимать, но после того, как они усядутся, уступает им и больше не стремится от них избавиться. Найдется ли в наших легендах мученик, который всю свою жизнь безропотно носил бы на себе столь тяжкую и громоздкую тройную ношу? А «скупой муравей» из басни не только смиряется со своим бременем, но и заботится о нем и кормит его, как своих детей. Когда один из этих Lasius, «украшенный» своими мерзкими паразитами, находит, например, ложку меда, то наедается до отвала и возвращается в гнездо. Привлеченные вкусным запахом, другие муравьи подходят к нему и просят поделиться находкой. Lasius великодушно срыгивает мед во рты просителей, а их паразиты на ходу перехватывают по несколько капель драгоценной жидкости. Вместо того чтобы помешать этому, муравей облегчает им взимание «десятины» и вместе со своими товарищами ждет, пока насытившиеся нахлебники дадут сигнал к отправлению. Надо полагать, что, таская на себе этих гигантских, избыточных вшей, согнувших бы нас под своим весом, он испытывает странное наслаждение, которого мы даже не в состоянии понять. Впрочем, мы понимаем очень мало вещей в мире насекомых, которыми руководит дух и чувства, не имеющие почти ничего общего с теми, что управляют нами.
Но оставим муравьев и вернемся к нашим древоядным. По подсчетам профессора Э. Уоррена, число «гостей» термитника, известных к 1919 году, достигает 496, из которых 348 жесткокрылых, причем каждый день находят новые типы. Их делят на истинных «гостей» (Symphiles), с которыми обращаются по-дружески; безразличных «гостей» (Synoeketes), которых просто терпят; преследуемых непрошеных «гостей» (Synechtres) и собственно паразитов (Ectoparasites). Несмотря на научные названия, которые им даны, вопрос еще до конца не прояснен, и мы ждем более полного исследования.
Опустошение
I
Термитники, простирающиеся и множащиеся на фоне тропического пейзажа, со своими невероятно изобретательными и неумолимыми законами, своей жизнеспособностью и чудовищной плодовитостью, представляли бы опасность для рода людского и вскоре покрыли бы всю нашу планету, если бы случайность или какой-то каприз природы, обычно менее милостивой к нам, не пожелали, чтобы это насекомое было весьма уязвимым и чрезвычайно чувствительным к холоду. Оно не может жить даже при умеренном климате. Ему нужны, как я уже говорил, самые жаркие районы земного шара. Оно нуждается в температуре от 20 до 36°С. Ниже 20-ти его жизнь останавливается, а выше 36-ти погибают простейшие, и оно умирает от истощения. Но там, где он водворяется, термит производит страшные опустошения; еще Линней писал: «Termes utriusque Indiae calamitas summa»[18]. «В жарких и тропических частях земного шара нет другого семейства насекомых, члены которого вели бы такую же беспрерывную войну с творениями человека», – добавляет У. У. Фроггатт, знающий их, как никто другой. Дома рушатся изнутри, источенные от фундамента до крыши. Пропадает мебель, белье, бумага, одежда, обувь, продукты, дерево и растительность. Ничто не укроется от этого грабежа, в котором есть что-то ошеломляющее и сверхъестественное, потому что грабители всегда остаются невидимыми и показываются только в момент катастрофы. Огромные деревья, кажущиеся живыми и кору которых тщательно оберегают, валятся целиком, стоит лишь к ним прикоснуться. На острове Святой Елены двое полицейских беседовали под огромной мелией с пышной кроной; один из них прислонился к стволу, и гигантское жаропонижающее растение, полностью изъеденное изнутри, рухнуло на них и погребло их под своими обломками. Порой разрушительная работа выполняется с молниеносной быстротой. Один фермер из Квинсленда оставил вечером свою телегу в поле; на следующий день он нашел только металлические части от нее. Колонист вернулся домой после пяти или шести дней отлучки; все цело, внешне ничего не изменилось и не выдает присутствия врага. Он садится на стул, и тот обрушивается под ним. Он хватается за стол, но тот рассыпается по полу. Он цепляется за центральную балку, но она рушится, увлекая за собой весь потолок в облаке пыли. Все будто околдовано неким проказливым духом, как в феерии Шатле. За одну ночь они сжирают во время сна рубашку прямо на теле Смитмена, поселившегося рядом с одним из их гнезд с целью его изучения. За два дня, несмотря на все принятые меры предосторожности, они уничтожают постели и подстилки другого термитолога – доктора Генриха Барта. В бакалейном магазине Кембриджа, в Австралии, их добычей становятся буквально все товары: исчезают ветчина, сало, макароны, фиги, орехи и мыло. Они пробуравливают воск и оловянные колпачки, венчающие бутылки, чтобы добраться до пробок, и жидкость вытекает. К жести консервных банок они подходят по-научному: вначале стирают покрывающий ее слой олова, затем намазывают обнажившуюся жесть специальным соком, от которого она ржавеет, после чего без труда ее пробуравливают. Они просверливают свинец любой толщины. Считается, что чемоданам, ящикам и постельным принадлежностям не грозит опасность, если поставить их на перевернутые бутылки с воткнутыми в землю горлышками, поскольку их маленьким лапкам не за что будет зацепиться. Несколько дней спустя стекло незаметно крошится, словно под воздействием наждака, и они спокойно передвигаются вдоль горлышка и брюшка бутылки, потому что выделяют жидкость, которая, растворяя кремнеземы, содержащиеся в стеблях травы, служащих им пищей, воздействует также и на стекло. Этим, между прочим, объясняется необычайная прочность их отчасти остеклованного цемента. Иногда у них рождаются «фантазии», достойные юмористов. Английский путешественник Форбс рассказывает в своих «Oriental Memoirs»[19] о том, как, вернувшись домой спустя несколько часов, проведенных у друга, он обнаружил, что все гравюры, украшавшие его квартиру, полностью съедены, равно как и их рамки, от которых не осталось и следа; в то же время покрывавшие их стекла остались на месте, старательно прилепленные к стене цементом, очевидно для того, чтобы избежать опасного и слишком шумного падения. Этим предусмотрительным инженерам удается даже укрепить с помощью своего цемента балку, которую они так глубоко прогрызли, что она грозит лопнуть еще до конца их экспедиции.
