Уильям Кейн - Пенсионерка

Уильям Кейн

ПЕНСИОНЕРКА

Мисс Крюи родилась в 1821 году. В возрасте двадцати лет, получив что-то вроде образования, она сделалась гувернанткой восьмилетней девочки по имени Марта Бонд. Минуло десять лет. Марта вышла в свет, а мисс Крюи — в отставку, искать кого-нибудь еще, кому нужна гувернантка. Марта стала супругой мистера Уильяма Харпера. Двенадцать месяцев спустя в их семье появился сын. Мальчика назвали Эдвардом. Шел 1853 год.

Когда Эдварду исполнилось шесть, на горизонте вновь возникла мисс Крюи. Через четыре года Эдвард отправился в школу, а мисс Крюи — в отставку, искать кого-нибудь еще, кому нужна гувернантка. Шел сорок третий год ее жизни.

По прошествии двенадцати лет миссис Харпер обрела покой, завещав мужу заботиться о мисс Крюи, которую незадолго до того сразила неизлечимая болезнь, исключавшая дальнейшие поиски кого-нибудь, кому нужна гувернантка.

Страстно любивший жену мистер Харпер поручил своему стряпчему выплачивать мисс Крюи пенсию в размере ста пятидесяти фунтов в год. Задумавшись сперва об оформлении пожизненной государственной пенсии, в дальнейшем он отринул эту мысль — столь плоха была мисс Крюи. Эдварду исполнилось двадцать два.

В 1888 мистер Харпер скоропостижно скончался. Каждый день на протяжении этих тринадцати лет он ждал вести о смерти мисс Крюи, но та не оправдала его надежд, так что он счел своим долгом передать ее под опеку Эдварда. Вот как он это сделал:

— Помни о старой карге, Эдди! Тебе придется приглядеть за ней. Плати ей столько же, сколько платил я, но, ради всего святого, не выкупай для нее государственной пенсии, не то и недели не пройдет, а она помрет у тебя на руках! — и вскоре престарелый джентльмен отошел в мир иной.

В тот год Эдвард справил тридцатипятилетие. По общему мнению, дни шестидесятисемилетней мисс Крюи были сочтены. Следуя совету отца, Эдвард не выкупал для нее государственной пенсии. Привычные сто пятьдесят фунтов перечислялись на ее банковский счет ежегодно — уже, однако, не стряпчими покойного мистера Харпера, но самим Эдвардом.

У Эдварда имелись особые соображения относительно того, как распорядиться своим немалым наследством. Соображения эти нельзя назвать толковыми. Первое из них заключалось в установлении единоличного контроля над всеми делами. Итак, стряпчим было поручено избавиться от всех закладных, акций британских железных дорог и прочих великолепных вложений, сделанных мистером Харпером, и передать всю наличность Эдварду. Наследник тратился и кутил, как только мог. Годовой доход его, как следствие, понизился за двенадцать лет с почти трех тысяч до четырехсот фунтов. Эдвард превратился в нищего.

Будучи хоть и дураком, а честным, он неукоснительно выплачивал мисс Крюи причитающиеся ей сто пятьдесят фунтов в год. Сам он, таким образом, оставался с двумястами пятьюдесятью фунтами. Этот грандиозный капитал Эдвард вложил в мексиканскую пивоварню, в которую безоговорочно верил. Вместе с тем ему пришло в голову, что он мог бы поправить свои дела, начав хоть сколько-то зарабатывать самостоятельно.

Все, чему он научился к сорока семи годам — плохонько рисовать акварелью. Преисполнившись терпения, Эдвард стал брать уроки у знакомого молодого художника. Тем временем мисс Крюи стукнуло семьдесят девять. Начался двадцатый век.

Ко всеобщему изумлению, Эдвард поразительно быстро осваивал искусство живописи. В самом деле, его нынешние рисунки совершенно не походили на прежнюю мерзость. Он отослал одну работу в королевскую академию. Работу приняли и продали, хотите — верьте, хотите — нет, за десять фунтов. Эдвард сделался художником.

Вскоре он стал выручать по тридцать-сорок фунтов в год. Потом сумма выросла до сотни фунтов. Потом — до двух сотен. А потом кто-то — не иначе, сам Прародитель Зла, так, шутки ради — спалил дотла мексиканскую пивоварню.

Случилось это весной девятьсот четырнадцатого, когда Эдварду был шестьдесят один год, а мисс Крюи — девяносто три. Выплатив пенсию мисс Крюи, Эдвард мог пошиковать на оставшиеся пятьдесят фунтов — рисунки его расходились по-прежнему бойко. Кое-какие деньги, на которые неженатый мужчина мог кое-как сводить концы с концами.

И тут разразилась война.

По сей день еще говорят, что осенью 1914 в Британии наступило царствие стариков. По всей стране молодые и трудоспособные исчезали с полей, уступая место взвалившим на себя бремя ведения сельского хозяйства отцам и дедам, которые подчас неплохо зарабатывали. В городах кто-то покидал кабинет и уходил на фронт сам, а кого-то забирали. Главы отделов держались за свои посты до последнего, но вот на смену им явились девушки. Сорокалетние оказались причислены к молодежи. Восьмидесятилетние выходили на работу и получали зарплату. Даже кинотеатры охотно принимали престарелых, одевали их в униформу и ставили на ступеньках при входе.

Эдвард, однако, был способен только рисовать недурные акварели. И вот рынок подобной продукции рухнул. Патриотически настроенная нация экономила на всем, чтобы отдать пять процентов дохода на военный заем. Люди перестали делать друг другу свадебные подарки в виде недорогих акварелей. Лишь мастера кисти, чьи картины рассматривались как выгодное капиталовложение, продолжали сбывать свои работы.

В лицо Эдварду скалилась голодная смерть — и не только, как вы понимаете, его смерть, но и смерть мисс Крюи. А Эдвард был хоть и дураком, но честным.

Ненависть к мисс Крюи пылала в нем все сильнее день ото дня, но, взяв на себя ее содержание, он чувствовал, что обязан о ней позаботиться, даже если не сумеет при этом позаботиться о себе.

Завернув образцы своих рисунков в коричневую бумагу, он принялся обходить лондонские типографии и предлагать услуги оформителя рождественских открыток, календариков и тому подобной мелочи.

Нужда обострила его чутье. Даже типографии теперь не отказывали соискателям в силу возраста. В пользу Эдварда, к тому же, свидетельствовало отнюдь не дурное содержимое его свертка. Раз тридцать развернув и снова свернув обертку, он, наконец, получил работу. Его рисунки и в самом деле оказались вполне сносны. Работу предложили сдельную, по вызову из любой точки города. Вкалывая день и ночь, он мог рассчитывать на четыре фунта в неделю. И вот он ездил туда-сюда и вкалывал. В типографии были довольны рисунками, что он приносил каждый понедельник. Его просили не сбавлять темпа и, не поднимая оплаты, брали почти все, что он предъявлял. Удача повернулась к Эдварду лицом и улыбалась до ушей.

В первый год войны он жил, как святой и пахал, как проклятый, зарабатывая ровно столько, чтобы держать душу в теле и выплачивать мисс Крюи ее сто пятьдесят фунтов. Во второй год войны его положение не изменилось. Четвертый год войны застал его все еще живым и все еще скрупулезно исполняющим свои обязательства по отношению к мисс Крюи.

Мисс Крюи меж тем стало казаться, что сто пятьдесят фунтов раньше и теперь — совсем не одно и то же. Цены росли ввысь и вширь. Она написала Эдварду письмо, в котором поделилась своими наблюдениями за экономической ситуацией и осведомилась, не сможет ли он хоть сколько-нибудь увеличить ее пенсию. Призвав на помощь светлую память о его дорогих родителях, она также добавила пару абзацев о счастливых часах, проведенных вместе с ним в старом милом учебном классе и напоследок заверила его в своей горячей, бескорыстной любви.

Эдвард попросил об увеличении гонорара и поделился с руководством типографии своими наблюдениями за ценами, растущими ввысь и вширь. Прекрасно зная истинную цену труду Эдварда, руководство немедля исполнило его просьбу. Отныне он получал пять фунтов в неделю. Добавив к пенсии мисс Крюи еще пятьдесят фунтов, он стал пахать, как проклятый навеки. Цены на бумагу и краску неумолимо ползли вверх. Он работал почти безостановочно, прерываясь лишь на сон, который к нему не шел, и на обед, которого не мог себе позволить. Ему было шестьдесят четыре, мисс Крюи исполнялось девяносто семь.

Эдвард давно уже хворал. В день капитуляции врага он на час оставил работу, чтобы прогуляться по улицам и разделить всеобщее ликование, и сильно простудился. На следующий день, вместо того, чтобы лежать дома в постели, состоящей из двух одеял, он поплелся с несколькими только что законченными эскизами в Сити. Тем вечером у него поднялась температура. К следующему вечеру он горел. На третий вечер его мучениям пришел конец. Эдварда не стало.

За два дня до смерти он успел, однако, отослать мисс Крюи чек на сезонную выплату в размере пятидесяти фунтов. Таким образом, на его счете в сберегательной кассе почтового отделения осталось ровно четыре шиллинга и два пенса.

Эдварда похоронили на средства церковного прихода.

Мисс Крюи получила чек. Страшно обрадовавшись, она сразу же написала Эдварду дежурное письмо, полное выражений любви и благодарности. В постскриптуме она добавила, что если бы только Эдвард в благородстве своем смог — если бы он только смог! — еще хоть капельку увеличить ее пенсию, это было бы поистине восхитительно, ведь жизнь ее с каждым днем становилась все труднее и труднее.