Илья Сургучев - Губернатор

Илья Сургучев

Губернатор

Л. Г. Орудина

Перелистывая страницы старой книги…

Первая русская революция, всколыхнувшая самые широкие массы народа, оказала глубокое влияние на развитие передовой реалистической литературы, во главе которой стоял Алексей Максимович Горький. Многочисленный отряд писателей, находившийся в период пролетарского освободительного движения в русле могучего творческого влияния Горького, сосредоточился вокруг книгоиздательского товарищества «Знание». Их всех объединяла тема первой русской революции в городе и деревне. Высокую оценку этим горьковским сборникам дал В. И. Ленин. Он определил их как «сборники, стремящиеся концентрировать лучшие силы художественной литературы»[1]. Основное ядро знаньевцев составляли крупные мастера художественного слова: А. С. Серафимович, А. И. Куприн, И. А. Бунин, Л. Н. Андреев и др. К знаньевцам в 1910–1913 гг. примыкал и ставропольский писатель Илья Дмитриевич Сургучев. В 1910–1913 гг. «Знание» издало два тома его рассказов, а в 1912 году в 39-м томе — «Сборника товарищества „Знание“» с одобрения и при содействии А. М. Горького и И. А. Бунина была напечатана повесть «Губернатор», отразившая жизнь губернского города Ставрополя в эпоху революции 1905 года.

Повесть написана в лучших горьковских традициях критического реализма. Можно с уверенностью сказать, что «Губернатор» писался не без воздействия и помощи Горького. Алексей Максимович первый в 1911 году ознакомился с рукописью повести и дал ей высокую оценку. В письме И. Д. Сургучеву в Ставрополь от 19–20 декабря 1911 года Горький писал: «Дорогой мой Илья Дмитриевич! Сейчас прочитал конец „Губернатора“ и отправил рукопись обратно Миролюбову[2]. Мне кажется, Вы написали весьма значительную вещь, и несомненно, что Вы большой поэт, дай Вам боже сил, здоровья и желаний! Еще раз скажу — человечно написано, матерински мягко, вдумчиво… Взволновал меня Ваш „Губернатор“, с головы до пят взволновал»[3].

В том же письме Горький в дружеской форме сделал конкретные замечания автору повести и дал несколько поучительных советов: «Пометки карандашом на рукописи сделаны не мной, — писал он, — я только в одном месте позволил себе заменить „доски“ — брусьями, ибо тяжесть в 513 пуд доски не выдержат, даже и половые прогнутся, дадут концы вверх, колокол встанет криво. Потом: у Вас как подняли колокол, — верно ли? Надо его повесить на клеть — это дело трудное и тяжкое, скоро его не сделать, иной раз сутки трои возятся с этим. Засим: заголовок „Губернатор“— притягивает мое внимание к этой фигуре, а история полицмейстера, Азы и многое другое еще кажется не связанным с центральной-то фигурой, — как Вы полагаете?

Мир(олюбов) написал в конце: „конец не сделан“ — он, пожалуй, прав в этом: не хватает чего-то, какого-то последнего удара… Остается малозаметным то, что понял, почувствовал в конце пути человек, именуемый губернатором. Эти натуры, не торопясь воинствующие на протяжении 910 жизни, — воинствуют механически, выполняя „волю пославшего“, но остальную десятую жизни воюют сами с собой — в прошлом, очень напряженно, очень безжалостно».

В «Губернаторе» И. Сургучев затронул комплекс вопросов, глубоко волновавших многих писателей-реалистов: добро и зло в сферах общественного бытия губернских городов России — родных братьев горьковского городка Окурова, застой провинциальной жизни, засасывающей и убивающей все живое, светлое; трагическое одиночество страдающей человеческой души; смерть, любовь, красота; отношения между простыми людьми и стоящими у власти; подъем демократических настроений народных масс, их протест против политического гнета, общественных государственных порядков, порождающих косность, бездушие, деспотизм.

В центре повествования — образ губернатора, в прошлом — стража и ревнителя реакции, решительного, не знающего сомнений, «уверенного в своей правоте, силе и непоколебимости» властелина губернии, теперь же — обреченного на смерть человека.

Читатель знакомится с губернатором в тот момент, когда он, смертельно больной, возвращается в город с курорта, чтобы здесь в одиночестве прожить остаток своих дней. И в эти наиболее мучительно-сложные мгновения жизни губернатор заново переосмысливает прожитые годы, пытается оценить их и найти наконец «правду жизни». Неизбежность надвигающегося конца заставила его по-новому увидеть мир и себя в нем: «Стало ясно, что перед смертью нужно исправить все зло, которое он делал на земле. Эта мысль как неожиданным огнем охватила его душу, его мозг и твердым горячим шаром прокатилась внутри по всему существу Надо было сейчас же броситься в жизнь, как в текущую воду, и что-то делать, что-то исправлять, что-то спасать… Если бы протянуть еще год, полтора! — думал губернатор, не слезая с остановившегося фаэтона. — Господи!.. Дай мне почувствовать себя иным, не скверным, не грязным, не жестоким».

В голове губернатора чередой проходят воспоминания его неправильно прожитой жизни. Несчастья, которые он причинил близким, которые произошли по его вине в городе и губернии, не дают ему покоя ни днем, ни ночью. От прежних устоев и понятий, от мнимой его славы и могущества не осталось ничего, кроме внутренней тревоги, жгучего стыда и позора от своих поступков, порождавших произвол, насилие, уничтожение человеческой личности.

Когда-то, в момент неуправляемой, неудержимой ярости, в селе Далеком, где бунтовали мужики, губернатор ударом ноги в живот убил безземельного и нищего крестьянина Волчка, «перепорол всю Кистеневку… из двора во двор», и эти трагические события навсегда лишили его покоя. Мысленно беседуя с неродной дочерью Соней губернатор раскрывает свое душевное терзание: «У меня болит, сильно болит душа, Сонюшка. Я измучился. Я убил ногою человека, Сонюшка; он корчился на земле, как червяк. Теперь перед смертью я почувствовал правду жизни; вот она где-то близко от меня, но где она, — своим стариковским испорченным умом понять не могу. Я живу, как птица, у которой выкололи глаза».

Пелена, укрывавшая взор губернатора от истинной природы всего окружающего, спадает постепенно, и ему открывается мир доселе неведомой стороной. Его разбуженная совесть обостренно видит, что он защищал устои, где «втихаря драли натурой с купцов», а среди «правоверных ревнителей порядков» оказываются хапуги, «растратчики казенных сумм», взяточники, лихоимцы.

В конце повести губернатор решил освободить из тюрем всех заключенных, а сам приготовился идти за это в Сибирь.

Образ губернатора, к концу жизни осознавшего неминуемость кары за преступления против справедливости, человечности, добра, наполнен большим трагическим смыслом.

В повести Сургучева запечатлена жизнь русского провинциального общества конца XIX — начала XX вв. во всем многообразии сословий, профессий, социальных групп: чиновничество, мещанство, купечество, мелкий городской люд. Со всей откровенностью и прямотой автор раскрывает в своих героях темноту, забитость, жестокость, доходящую до животных, звериных форм проявления. Хладнокровный убийца, садист Пыпин отбивает внутренности у заключенных, а по вечерам в пьяном бреду подсчитывает свои жертвы («Зайцева убил. Учителя Емельянова убил. Поляка Пташевского, псякрю, убил…»); выдает девушкам желтые билеты помощник полицмейстера омерзительный Крыжин; а сам «загадочный» и «таинственный» для окружающих полицмейстер, на совести которого расстрел группы рабочих, берет взятки, «о которых даже в газетах пишут»; коверкает от скуки русские слова алчный, корыстолюбивый, с юркими прыгающими глазками архиерей Герман, «про скупость, льстивость и угодливость которого знала вся губерния»; лакейски раболепствует в тайной злобной приниженности ротмистр Клейн, который и «на губернатора донести может, может убить кого угодно, если это будет выгодно»; доносят друг на друга чиновники, и эти, же «образованные люди десятки раз могут переругаться меж собой из-за неправильно поданного валета, а в биллиардной из-за того, как правильно произнести игорный термин — круазе или краузе — разбивают друг другу черепа».

Сурово разоблачает Сургучев торговые спекулятивные сделки, нечестный, зачастую кровавый путь наживы местных богатеев, именитых купцов города — Теряевых, Алексеевых, Картузиных, Канаджиевых, Петри.

«— Алексеевы-то? — рассказывает трактирщик Иван Васильевич, — знаем мы, с чего богатеть пошли эти Алексеевы! Казначейство-то Трынкевич ограбил в 68 году? Ну? А дед-то их, Алексеевых, в те поры извозчиком был? Кто увозил Трынкевича с деньгами? Ну? Вот то-то и оно! И смекай. С того самого и пошло оно, это самое богатство…

— А Теряевы? Вели торговлю в степях, с калмычьем. Калмык-то… цены деньге не знал и не понимал. Даст в лавке четвертной билет, а сдачу с трешницы получит. Заартачится калмык, — в шею из лавки, по мордасам! Такие ребята, нарочно звери, для этого дела и держались. Пошел калмык к начальству, — там свой народ, одна чашка-ложка. Еще добавят… И носи, калмычина, на здоровье!»