Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
О.: …Скрывать от следствия я ничего не намерен. Если вспомню еще факты антисоветской деятельности участников организации, показания продолжу.
Допрос сняли 10 ноября 1937 г. начальник 7 отделения 4 отдела УГБ УНКВД по Горьковской обл. лейтенант госбезопасности Кострынин и помощник оперуполномоченного 7 отделения 4 отдела Нестеров».
* * *
Темно и холодно. На сердце стынь, в душе мрак и морок. Сколько еще будут мучить? Без малого полгода – допросы, избиения, истязания. Допросов было десять, один длился непрерывно больше недели. Следователи старались запутать бесконечно повторяющимися вопросами, подловить, загнать в ловушку чужими показаниями. Фальшивыми или вынужденными, предательскими, бьющими в спину – поди разбери.
Отец Алексей поднялся с колен, сел на устланные соломенным матрасом нары. Молитва больше не помогала, и это было хуже всего. Хуже пыток и постоянного голода. Хуже переполненной камеры с вонючей отхожей бадьей у двери. Все это можно претерпеть, когда молитва теплит в душе огонек, освещает внутренние потемки. Но в последние дни свеча, съежась до огарка, гасла. И вот, кажется, потухла совсем, оплыла бесформенным куском воска. В душу, как в пробитый трюм корабля, хлынули темные, гневные воды отчаяния.
Под тусклой мигающей лампочкой на потолке камера спала, полнясь раскатистым, переливистым, рычащим храпом. Но к священнику сон не шел. Впервые за эти полгода в тюрьме он испытывал страх. Было страшно, что снова поведут на допрос. И что снова будет выбор: предать себя и других, изменить Церкви и Христу, выторговать послабление – или терпеть до конца, как терпели древние столпники, забираясь на узкую скалу, проводя там дни и ночи, равнодушно отдаваясь солнечному зною, буйным дождям и ледяным ветрам. Было страшно, что больше не выдержит, надломится. Себя не спасет и других погубит.
«Господи, отчего Ты оставил меня?»
Отец Алексей поднял взгляд и увидел близко старца-священника. Светлый подрясник, белая борода и кипарисовые четки в руках – все в точности такое, как было лет двенадцать – пятнадцать назад, когда старенький епископ на покое, владыка Анастасий, учил его священническому служению. «Отче! Сон или явь это?» В тот же миг он вспомнил, что узнал о смерти своего духовника в одном из северных лагерей года четыре назад, когда сам отбывал «трудовое исправление» в пермских лесах.
Старец присел рядом.
– Тяжко и горько тебе, сыне. Памятуй, что все скорбные обстояния преподаются хотя и через людей, но Господом. Что тебе мучители твои и предатели из своих? Господь попускает их как тяжкую болезнь для очищения от грехов. Этой чаши не избудешь, если хочешь спасти душу. Не следователи и тюремщики тебя терзают, а Христос тянет тебя за руку в Царство Божие. Не отвергай Богом тебе данное. Неси свой подвиг со смирением, и ноша твоя станет легкой. К земле она давит, когда противишься ей. Господь дает чашу горьких страданий. Испив ее до дна, вкусишь сладости небесной…
Старец умолк, но уходить не спешил. Ощутив исходящее от него тепло, отец Алексей вдруг почувствовал, что ни страха, ни опасений, ни отчаяния больше нет. Точно в родную гавань зашла душа, заякорилась у пристани, к которой стремилась долгие годы. Сами собой возникли в уме слова, произнесенные некогда апостолом: «Хорошо нам здесь быть, Господи… Хорошо нам тут с тобой, отче…»
Внезапно камера затряслась. Тесное и темное пространство заполнил свирепый крик. Старец исчез, а вместо него появилось злое лицо тюремщика, от которого остро пахло жареным салом с луком. Тот дергал отца Алексея за плечо:
– Крепко дрыхнешь, поп! К следователю.
Разбуженная вместе с ним камера недовольно бурчала, кашляла, со скрипом ворочалась на нарах и шепотом проклинала.
* * *
Следователь Малютин этой ночью был почти добродушен.
– Ваше активное участие в церковной диверсионно-террористической организации полностью подтверждено показаниями муромского благочинного попа Гладилина. В ваших собственных признаниях следствие больше не нуждается. Сегодня вас этапируют в Горький. От себя скажу, хотя не имею на это права, что вас, вероятнее всего, расстреляют, и очень скоро.
– Так вот отчего вы сегодня так довольны, – грустно усмехнулся отец Алексей. – Рады, что наконец избавитесь от меня. Да и я, по чести сказать, тоже этому рад. Но почему же вы не имеете права сказать мне о моей ближайшей участи?
– Осужденным не полагается знать приговор до момента его исполнения. – Цепким взглядом Малютин всматривался в священника, но и при всем старании не смог увидеть то, на что рассчитывал. – А все же непонятно. Для чего вам вся эта игра в стойкого оловянного солдатика? Как будто не знаете, что против лома нет приема. Вы полностью в нашей власти, и мы сделаем с вами все, что нам прикажут.
– Если считаете, что я виновен, выносите какой угодно приговор. Но я никогда не признаю за собой никаких политических преступлений.
– Да почему?! – сорвался Малютин, испытывая досаду от того, что никак не может уяснить мотивы неподатливого попа. – При царях политкаторжане были в чести. Махровый реакционер Достоевский и то за политику в цепях сидел.
– Пилат спрашивал Иисуса Христа на допросе: Он ли Царь Иудейский? Христос отвечал, что Царство Его не от мира сего. Сына Божия обвиняли в том, что Он хочет поднять народ на бунт. Богочеловека повесили на крест как политического преступника, которым Он не был, – терпеливо разъяснял священник. – Как же вы хотите, чтобы я, служитель Христов, был замешан в политических деяниях, тем более запрещенных властью? Наша вера – не в партийные идеи и политические учения. Мы, иереи, не вожди слепых человеческих мнений. Мы пастыри душ. И если наша вера неугодна власти… то должно нам взойти на свой крест.
– Надеетесь, что вас объявят святым? – Малютин пренебрежительно скривил рот. – О вашем геройстве никто не узнает. Сейчас не древние времена, никто не будет почитать вас мучеником за Христа. Вы умрете не на публике, не на арене со зверями, а в подвале или глухом безлюдном месте. Никто не будет знать, где гниют ваши останки. Вас расстреляют как бандита и убийцу, злоумышлявшего против государства и народа. Ваши прихожане будут знать только это, мы доведем до них эти сведения. Вас забудут очень скоро.
– Что нам принадлежит, то от нас
