Мика Валтари - Турмс бессмертный
Греков, конечно, оказалось немного, но зато они были замечательно подготовлены и знали, как надо воевать. Остановившись в одном дневном переходе от Гимеры, они подробно изучили посты нашего лагеря и начали слать вести в осажденный город с помощью египетских почтовых голубей. Мы было решили, что греки из осторожности не хотят вступать в бой с превосходящими силами противника, и Гамилькар совсем уже собрался двинуться им навстречу, но вскоре нам стало ясно, чего они ждали. Ранним утром на горизонте появился объединенный флот Сиракуз и Агригента, и все море стало белым от парусов множества кораблей. Там было двести новехоньких триер, и пришли они с запада, со стороны Панорма, миновав тот пролив на востоке, куда Гамилькар послал свой собственный флот, чтобы преградить врагам путь. Вот почему мы вначале не поверили собственным глазам и приняли приближающиеся корабли за карфагенские. Однако очень скоро нас постигло разочарование, ибо мы увидели греческие щиты и знаки.
Мы не могли взять в толк, что же случилось, и только позднее узнали, что сиракузские суда смело покинули Мессину, оставив свои воды без всякого прикрытия, и возле Агригента соединились с флотом Ферона. Оттуда, не теряя времени, они поплыли в карфагенские воды, разогнали военные корабли, которые охраняли морские пути в Эрике, затопили многие грузовые суда и отправились дальше, не обращая ни малейшего внимания на те карфагенские корабли, которые укрылись в гавани Эрикса. Возле Панорма к ним присоединился флот пирата Дионисия, оставленный там некоторое время назад топить грузовые суда карфагенян, — никто не справился бы с этим делом лучше моего старого знакомого. Вот как получилось, что, ни разу не подняв парусов, идя только на веслах, греческие суда совершенно неожиданно окружили нас под Гимерой, в то время как тяжелые корабли Гамилькара, ничего не подозревая, стерегли Мессинский пролив и ждали врага с другой стороны.
Стоило военным греческим кораблям отрезать нас со стороны моря, как мы получили известие о том, что пришли в движение и войска греков на суше: быстрым маршем они приближались к Гимере. Гамилькар тотчас же принял все необходимые меры и отправил многочисленных гонцов — и морским, и пешим путем к своему флоту возле Мессины с сообщениями о ловушке, в которой мы оказались. Но греки так ловко перекрыли все дороги, что до цели добрались только двое сиканов. К сожалению, командиры кораблей Гамилькара не поверили им и приняли приказ следовать к Гимере за военную хитрость врага. Они снялись с якоря лишь тогда, когда прибрежные рыбаки подтвердили им эту невероятную новость об окружении греческими кораблями Сицилии. И, конечно же, опоздали…
На следующее утро греческая армия выстроилась в боевой порядок под Гимерой таким образом, что один ее фланг был у реки, а другой упирался в лес и горы. Вопреки обычаю греки поставили свою конницу в центре, чтобы побыстрее сломать линию войск Гамилькара и открыть себе путь к осажденному городу еще во время битвы. Заметив врага, в глубине леса начали бить в свои барабаны сиканы, и впервые за много дней весь наш лагерь поднялся на ноги еще на рассвете и наши отряды заняли нужные позиции, старательно выполняя приказы командиров.
Когда Гамилькар увидел, где стоит греческая конница, он решительно изменил план боя и стянул с обоих флангов людей для укрепления нашего центра. Это были тесно сомкнутые шеренги тяжеловооруженных иберийцев и ливийцев, ибо Гамилькар не доверял нам, этрускам, и не верил в наши силы. Мы были обижены и оскорблены, а кроме того, нам очень не понравилось, что соединенные между собой цепями варвары должны были во время битвы толкать нас в спины, отделяя от наших кораблей. Но мы не могли долго раздумывать над всем этим, так как вокруг стоял непрерывный шум, создаваемый длинными трубами и большими медными литаврами карфагенян и трещотками их жрецов. Да и греки не дали нам времени опомниться и пустили на наши ряды конницу, а сами двинулись следом, выстроившись в одну линию.
Как только битва началась, Гамилькар приказал поджечь огромные деревянные козлы, заранее установленные перед городскими воротами Гимеры, чтобы ее жители не смогли напасть на нас с тыла. В самое последнее мгновение нам удалось вбить перед собой в землю ряд заостренных палок и кольев, в то время как метательные машины прикрывали нас, осыпая камнями ряды конницы. И все же скоро лошади нас смяли, ибо немногочисленные карфагенские всадники не могли служить нам защитой и даже немало способствовали панике, когда греки начали попросту вдавливать их в наши ряды.
При первой же атаке было убито и ранено больше половины этрусков; казалось, будто греки изначально стремились уничтожить лучше всего обученную и добровольно сражающуюся часть войск Гамилькара. Увидев, сколь плачевно идут дела, мы расступились и пропустили всадников через наши ряды, а затем снова сомкнули свои поредевшие шеренги — так, словно ничего не произошло.
Соединенные цепями варвары за нами встретили конницу пиками, которые одним концом упирались в землю, а другим были косо направлены в брюхо лошадей, так что греки понесли очень большие потери и многие из них должны были продолжать борьбу пешими. Молодые аристократы из Сиракуз и Агригента, несомненно, покрыли себя неувядаемой славой, пав в этой битве под копьями, стрелами и камнями иберийцев; что же касается тиранов из городов, то они от удовольствия потирали руки, так как без малейших усилий со своей стороны избавлялись от многих юных представителей знатных родов.
После конницы на нас стремительно налетели греческие гоплиты, и силы ненадолго стали равны. Закаленные мечи этрусков беспощадно разили противника, однако греков было так много и они действовали с таким напором, что мы подались назад; уцелевших оказалось немного, и спасались они чудом, а вовсе не потому, что умели воевать и знали какие-то хитрости. Истекая кровью, роняя из рук щиты, этруски взывали к своим улыбающимся богам и, падая на землю, отдавались во власть духов.
Потом я уже перестал что-либо понимать, ибо очень утомился. Битва все не кончалась, она длилась с раннего утра до позднего вечера, и ни одна сторона не хотела уступить другой. Я сам вместе с последними оставшимися в живых этрусками оказался на правом фланге, недалеко от опушки леса. Здесь мы наконец смогли остановиться, чтобы перевести дыхание, в то время как набравшиеся сил воины из Эрикса бросились мимо нас в атаку. Гамилькар поступил так, как и следовало поступить вождю: он прислал гонца с вестью о том, что освобождает нас от дальнейшего участия в битве. Едва держась на ногах от усталости, покрытые кровью и потом с головы до ног, с помятыми щитами и затупившимися мечами мы, шатаясь, пошли в тыл под защиту вспомогательных отрядов, чтобы немного отдохнуть.
Гамилькар воздвиг высокий алтарь на самом высоком холме лагеря и следил оттуда за ходом битвы. Сверкая глазами, он протянул к нам руки в знак приветствия и поблагодарил за самоотверженную борьбу, а также приказал рабам бросать нам золотые цепи, которые, однако, никто из нас не поднял, ибо слишком велика была наша скорбь о погибших товарищах.
Когда мы слегка утолили жажду, перевязали раны и наскоро перекусили, мы направились на берег к нашим судам, надеясь встретить там уцелевших этрусков. Брат звал брата, друг — друга, капитаны кораблей призывали своих рулевых, а гребцы — соседей по лавкам, но редко кто откликался на зов. Наконец мы поняли, что из нас едва ли можно наскрести команду для двух военных кораблей… впрочем, это не имело никакого значения, потому что выход в море закрывали греческие триеры. Как же велики были наши потери! Как наглядно доказывали они, что этруски умеют сражаться и не привыкли отступать! Однако в те мрачные часы, что мы провели на пустом побережье неподалеку от Гимеры, большинство из нас предпочло бы отказаться от воинской славы, если бы это помогло вернуть к жизни наших погибших друзей и сородичей.
Солнце начало клониться к горизонту, и мы, часто моргая слезящимися от дыма глазами, увидели, что греки оттесняют левый фланг карфагенян к реке и морю, а воины из Гимеры, сметая с дороги обугленные деревяшки, ударили с тыла по победоносному правому флангу Гамилькара. Внутри нашего лагеря какие-то мерзавцы напали на стражников, поубивали их и начали грабить все подряд. Именно это показалось мне самым верным признаком поражения. Напрасно Гамилькар приказывал трубить в трубы и поднимать полевые знаки, чтобы собрать убегающих воинов и снова выстроить их в боевые порядки. Варвары в испуге кинулись на собственных военачальников и растерзали тех, кто пытался их остановить. Некоторые, крича от страха, бросились к берегу и стали занимать грузовые суда в надежде укрыться в море. Им даже удалось спустить несколько кораблей на воду, но вражеские триеры легко разбросали их в разные стороны, протаранили и пустили ко дну. После этого триеры снова отошли в открытое море. Треск ломающихся мачт и страшные крики утопающих убедили варваров в том, что на этом пути спасения нет. Мы же, поглядев на ужасающую картину, посовещались и решили, что самое разумное — это остаться возле своих кораблей и защищать их как можно дольше, чтобы потом под покровом темноты попытаться уйти в море. Греческие воины были уже в порту и на берегу; они бросали зажженные факелы на карфагенские суда, так что их защитники погибли в огне ночного сражения. Гелон из Сиракуз полагал, что все вражеские корабли надобно сжечь или захватить, и примчался верхом к морю, окруженный своей мавританской стражей в сверкающих панцирях, желая подбодрить греков громкими обещаниями денег за каждое сожженное или захваченное судно.
