Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
Из кустов бесшумно появилась тень, подошла к сторожу и ударила его короткой дубинкой по голове. Шпынь и не охнул, повалился на бок. Сразу из кустов вышли еще трое или четверо. У одного в руках была длинная палка, он поднял ее над шатром, поймал петлю, спускавшуюся с сосны, и, подергивая, накинул ее на навершие шатра.
Все делалось в полной тишине, словно это и не люди были, а тени. И с поляны и из шатра доносился лишь храп да чье-то сонное почмокивание.
Когда навершие было захлестнуто петлей, а колья растяжек шатра почти выдернуты из земли, человек положил палку на землю, взялся за рукоять меча и негромко гукнул филином. В тот же миг шатер дернулся, подпрыгнул и взвился вверх, вырвав из земли колья и унося их туда же, ввысь, вместе с растяжками.
Шпынь очнулся, когда уже было светло, в лесу вовсю щебетали птицы. От росы все отсырело, костер окончательно угас.
Голова Шпыня гудела, он потрогал затылок и ощутил под рукой кровь, уже склеившую волосы. Осмотрелся. Все спали. Ничего вроде не изменилось.
«Кто же это меня?» — подумал Шпынь и оглянулся на княжий шатер. И не поверил своим глазам. Шатра не было.
Князь вроде на ложе, рядом на земле милостник, но шатра нет. Испуганно взглянув выше, он увидел скомканный шатер, вскинутый на Перунову сосну.
— Свят, свят, свят, — забормотал испуганно Шпынь и, вскочив, кинулся туда, где лежал князь. Подбежал и увидел, что и князь и милостник мертвы, а князь — без головы, ложе и потник залиты уже загустевшей кровью.
В ужасе заорал Шпынь во все горло и кинулся бежать прочь.
Почти нечеловеческий крик сторожа разбудил воинов. При виде случившегося всех обуял ужас. Никто ничего не мог ни понять, ни объяснить.
— Перун! Это Перун! — вдруг закричал кто-то.
— С чего ты взял?
— А глянь на сосну.
И в самом деле, на верхушке сосны, в которую когда-то ударил Перун, тряпкой болтался княжий шатер. Кто же мог его туда затащить? Конечно, Перун. Он же и убил князя с милостником.
— Шпынь! Где Шпынь? — орал сотский, но никто его не слушал.
Все бегали по лагерю, хватая седла, потники, сумки и убегали к логу, где паслись кони. Все словно обезумели, и никто никого не слушал.
Эймунд со спутниками приехал к ставке Ярослава уже ввечеру. Слез с коня, отвязал от луки кожаный мешок и пошел с ним в шатер к князю.
— Ну? — поднялся ему навстречу Ярослав. — Привез брата?
— Привез, — ответил Эймунд и вытряхнул из мешка голову. — Узнаешь?
Голова подкатилась к ноге князя, окропя кровью носок сапога. Ярослав побледнел, прикрыл глаза, словно боясь смотреть на нее, спросил осипшим голосом:
— Ты что натворил?
— Как что? — удивился варяг, — То, что ты мне велел.
— Разве я мог это велеть?
«Ах ты лиса желтохвостая, — подумал Эймунд. — Извернулся-таки».
— Ты приказал. Мы исполнили. Борис вот у тебя.
— Плохо исполнили, — проворчал Ярослав.
— Как умеем.
— Вас никто не видел?
— Откуда? Все дрыхли без задних ног, как и сам князь.
— А сторож?
— Этого пришлось усыпить дубинкой.
Ярослав вгляделся в лежавшую у его ног голову брата, носком сапога повернул ее к себе лицом:
— А ведь я его видел лишь отроком. А он уж вон как возмужал, забородел, не узнать. Эймунд!
— Слушаю, князь.
— Пошли кого-нибудь на Торг в Киев, пусть пустят слух, что князь Борис убит подсылами Святополка.
— А голову куда? Может, подкинуть Святополку же?
— Это будет слишком. Отчаянье Святополка будет неподдельным, а это ни к чему. Возьмем Киев, похороним Бориса с честью, а отсутствие Святополка на похоронах лучше всего подтвердит слухи о его вине.
— А когда на Киев-то пойдем?
— Вот теперь можно хоть завтра. Теперь главное — не упустить Святополка.
— Не упустим.
Слух о том, что князь Борис убит людьми Святополка, распространился по городу со скоростью огня, охватившего пересохший сушняк. Мало того, к вечеру уже называли имена убийц.
А вскоре подоспели и отроки Бориса, так глупо прозевавшие своего господина. Эти долдонили, что князя поразил Перун, утащив с собой на небо лишь голову. Хотел и шатер унести, да раздумал.
Сотский ни живой, ни мертвый предстал перед великим князем.
— Ну, раззява, сказывай, как погубили моего брата? — спросил, хмурясь, Святополк.
— Князь, — пал на колени сотский. — Не губил я. Прости.
— Кто был сторожем?
— Сторожем был Шпынь.
— Один?
— Один, князь.
— А почему не два-три?
— Так велел князь Борис, все были утомлены переходом, — догадался сотский свалить на покойного собственную промашку.
— Как думаешь, кто это мог сделать?
— Не знаю, князь, не ведаю.
Никто не ведал, но он-то зная, догадывался. А на Торге уже нашли всему объяснение: для того и позвал великий князь брата, чтоб в пути без помех убить. И говорят в открытую, того гляди, скоро запоют гусляры о его, Святополковом, злодействе.
Не выходить же ему на Торжище и не кричать же во весь голос: «Нет. Это не я!» Ну а кто? Ты ж звал Бориса, ты знал, что он в пути, ты все и подстроил.
Сотскому по велению князя было всыпано пятьдесят плетей, чему он был рад, так как ожидал худшего. Шпыня приказано было повесить, однако в последнюю минуту он был прощен.
Святополк догадывался, по чьему приказу убили Бориса, и поэтому именно теперь ждал прихода Ярослава под стены Киева. Так что для казни, хотя и заслуженной, это время было не самое удобное. Киевляне устали от крови, огня, потасовок и, конечно, примут сторону того, кто сможет принести на их многострадальную землю тишину и покой.
Святополк считал, что это мог бы сделать он, если б не этот воинственный Ярослав. Ярослав был убежден, что умиротворится Русская земля только с его вокняженьем на отчем великом престоле. Правда, где-то там еще Судислав маячил на окоеме, но его можно было и в поруб упрятать…
И оба по-своему были правы. Но рассудить их должно было поле, как воля Всевышнего. Поле ратное.
Вознесение
Они уходили от погони лесом. В горячке Святополк, как и все его спутники, нахлестывая коня, почти не ощущал боли. Он только чувствовал, как теплел бок от сочившейся под сорочкой крови, как текла она в порты и далее в сапог.
Волчок скакал рядом и время от времени спрашивал озабоченно:
— Ну как?
— Ничего, ничего, — отвечал князь односложно.
Однако постепенно потеря крови начала сказываться, перед глазами вдруг поплыли желтые круги, и он почти не видел дороги. Надо бы было остановиться, перевязать рану, но страх, обуявший всех их, не позволял даже заикнуться об остановке. Надо было уходить дальше, дальше в дебрь, в самую глушь, чтобы сбить погоню со следа. Именно для этого Волчок, взявший команду на себя, время от времени покрикивал:
— Налево! Круто!
И все поворачивали и ехали какое-то время в сторону, пока не следовала очередная команда:
— Направо! Круто!
Но как ни запутывали они следы, основное направление было на запад, в’ сторону Турова. Постепенно крики преследователей стали затихать, удаляясь, и наконец совсем пропали.
— Кажись, отстали, — сказал Ляшко.
— А мне сдается, это мы отстали, — отвечал Еловит.
— Как это «мы отстали»?
— А просто. Они обогнали нас. И теперь если догадаются, будут ждать у Овруча. Мы же, эвон, петляли как зайцы, а они гнали напрямки. Хорошо, если у них ловчего нет.
— Ну а если есть, так что?
— Если есть, так нас очень просто выследят.
— Мы обойдем Овруч с юга, — сказал Волчок.
Святополк молчал, ему становилось все хуже и хуже.
Потом сильно закружилась голова, и он, бросив поводья, вцепился в луку седла, чтобы не свалиться.
Волчок подскочил, обнял его, пытаясь удержать прямо в седле, крикнул:
— Останавливаемся. Князю худо.
Еловит с Ляшко соскочили с коней, подбежали к раненому, помогли слезть с коня. Едва оказавшись на земле, Святополк тут же упал и закрыл глаза.
— Что с тобой? — спросил Волчок.
— Не видишь, он кровью изошел, — сказал сердито Еловит. — Снимай кафтан, бахтерец. Ляшко, поищи паутину.
— Где?
— В лесу, дурак.
Волчок с Еловитом стали стягивать с князя кафтан, с великим трудом удалось стащить бахтерец, да и то едва не до ворота пришлось располосовать основу, угадывая ее промеж пластин.
— Вишь, где угодило, — показал Еловит. — Не иначе копье, чуть бы выше — сердце б достало.
— Выше пластина была, с нее и вскользнуло вниз.
— У тебя есть сорочка? Снимай, будем перевязывать.
— Зачем? У меня в тороках две — одна моя, другая княжья.
— Тащи свою, да и его тоже.
Они стянули со Святополка окровавленную сорочку, обнажив его до пояса. Ее же сухим концом Еловит отер кровь с тела. Потом, надрезая ножом, стал разрывать свежую сорочку на полосы.
