Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
Туташхиа опять выпустил дым и велел принести тело Доротэ Тодуа.
Не сказав ни слова, Звамба пошел по краю обрыва, разыскивая место, с которого можно было бы начать спускаться вниз. Он не сделал и десяти шагов, как абраг, вытащив оружие, отправился за ним.
Саврасый взглянул вслед хозяину и опять принялся за траву.
Только оставшись один, я смог собраться с мыслями и прийти в себя. За холмом дети пасли индеек. Я сполз с дерева, добежал до них и рассказал сынишке Кокочиа, что Звамба столкнул в пропасть Доротэ, вытащил из его сумы кисет с деньгами, а Дата Туташхиа отнял у Звамбы эти деньги. Что понял мальчик, а что нет, я сам уже не понимал.
Я вернулся на прежнее место и притаился в кустах.
Дата Туташхиа все еще стоял у края обрыва, не спуская глаз с разбойника. Гремели срывающиеся камни. Раза два до меня донеслась брань Звамбы.
Наконец появился он сам с изуродованным телом Доротэ Тодуа на спине. Он задыхался и все так же искательно смотрел в глаза Даты Туташхиа.
По знаку абрага Звамба опустил тело Доротэ Тодуа на землю и сразу схватился за сердце. Он едва держался на ногах.
— Принеси сюда суму и кисет, — приказал Туташхиа.
Звамба затрусил, спотыкаясь.
— Кисет возьми в зубы, а суму повесь на шею, — сказал Туташхиа, когда Звамба вернулся. Звамба помедлил, но дожидаться повторения приказа не стал, а сделал все, как велел Туташхиа. Только суму он забросил за спину.
— Я сказал — на шею, — напомнил абраг.
Звамба немного удивился, но сделал и это. И опять взглянул на абрага: что еще?
— На спину! — сказал Туташхиа, глазами показав на труп.
Звамба оцепенел на мгновение.
— Не возьму… убей — не возьму! Мертвец!.. Мертвецов боюсь… — Голос его срывался, дыхание, казалось, вот-вот совсем оборвется. — Я его снизу тащил? Тащил… сердце у меня… Не видишь? Сердце!
Одна за другой просвистели две пули. Одна — возле моего уха. Другая — у ног, пыль засыпала мне глаза. Я хотел бежать — ноги не слушались меня. Туташхиа сунул оружие в кобуру, а я вознес молитву господу за то, что спас меня от верной гибели.
С белым лицом, весь дрожа, Звамба ощупал продырявленный под мышкой архалук, потом — разодранные в паху штаны. Оглядел руки — крови не было, и он засмеялся, как безумный.
— Как прикажешь, Дата-батоно!.. Как велишь… — Звамба взвалил на себя тело Доротэ Тодуа и двинулся по тропинке.
Туташхиа долго глядел ему в спину и, негромко свистнув, позвал лошадь.
Согнутый в три погибели, Звамба тяжело переставлял ноги. Кисет, зажатый в зубах, не давал дышать. Ноги Доротэ Тодуа, ничком лежавшего на спине Звамба, волочились по земле, руки свисали, как плети. Сзади, шагах в десяти, шел Дата Туташхиа, а за ним глухо постукивал копытами по каменистой тропе саврасый.
Поравнявшись со мной, Звамба обернулся к Туташхиа:
— Чего тебе надо, Дата-батоно? Долго еще тащить мне его?
— Пока дух свой поганый не испустишь! — ответил Туташхиа и тоже прошел мимо меня.
Не проронив ни слова, Звамба поплелся дальше, кряхтя и спотыкаясь. Тропинка огибала холм, и они скрылись за поворотом.
А я, несчастный, остался лежать в колючем кустарнике, и мысли, одна страшнее другой, проносились в моей голове: наваждение ли это? божий гнев? шабаш сатаны? Да еще мальчонку я в деревню послал… Что будет, когда рассвирепевшие гуртовщики выйдут навстречу Туташхиа и Звамбе? Какая нечисть возьмет верх?
Подобрав рясу, я бросился бежать вверх по склону. Когда выбрался на дорогу, ряса висела на мне клочьями, штаны были в колючках, ноги по щиколотку изодраны в кровь. Я снова бросился в кусты, и потому, что обессилел, бегая по кручам, и потому, что дорога в Луци шла через это ущелье и разбойники неминуемо должны были опять пройти мимо меня.
Отдышавшись, взглянул на дорогу, — никто пока не поднимался' по ней, — но чудны дела твои, господи! — впереди, совсем близко от себя, я увидел четырех гуртовщиков, которые залегли в засаде, выставив на дорогу ружья.
Я окликнул их, и ружья повернулись в мою сторону. Со мной чуть не сделалось дурно.
Захлебываясь словами, я рассказал им, что здесь произошло. Они начали расспрашивать меня, но больше я не мог вымолвить ни слова. Я сам не понимал того, что увидел, и не мог ничего путем объяснить. И тут на подъеме показался Звамба со взваленным на спину телом Доротэ Тодуа.
Он уже не плелся, как прежде, а бежал не переводя духа. За ним, верхом, наступая ему на пятки и погоняя, следовал Дата Туташхиа.
Видно, Звамба и вовсе обессилел — он сбавил бег. «Не прикидывайся!»— крикнул Туташхиа и огрел его кнутом.
И опять побежал несчастный убийца, волоча на себе убитого.
Они были уже почти рядом, а мы глядели друг на друга, и господь не посылал нам разумения — что делать, как поступить?
Вдруг раздался выстрел — с нашей стороны. Звамба схватился за сердце и рухнул ничком на утоптанную землю. Ясон Карчава ударил прикладом по голове духанщика Джонджолиа, а Туташхиа, сидя в седле, выстрелил на пороховой дым. Пуля просвистела в листве над нашими головами. Соскочив с лошади и укрывшись за ней, Дата Туташхиа прицелился, уже видя, кто перед ним. Оба брата Чочиа исчезли, как видение, будто и не было их здесь. Я попросил у господа отпущения грехов и стал ждать своего часа.
— Не стреляй, Дата! — закричал Ясон Карчава, вскочив на ноги. — Это Джонджолиа стрелял, вон он валяется, сукин сын!
Я поднял голову и поглядел вниз. Туташхиа стоял на дороге. Левая рука его была в крови. В правой, собираясь перевязать рану, он держал платок.
— Выходите на дорогу! — громко сказал Туташхиа, зажимая платком рану. — Эй, вы там!.. Джонджолиа, и ты выходи!
Джонджолиа и не думал подниматься, пока Ясон Карчава не пнул его.
Мы вышли из кустов.
Дата Туташхиа разглядывал лежащего ничком Звамбу и труп Доротэ Тодуа рядом с ним.
— Почему ты стрелял в меня, Джонджолиа? Правду говори! Только правду, если хочешь, чтобы я простил тебе эту кровь!
Духанщик опустил голову.
Звамба был недвижим. Я вспомнил, как он жаловался Туташхиа на сердце и как схватился за сердце перед тем, как упасть.
Я нагнулся к нему, пощупал пульс, приложил ухо к груди. Он был мертв. От него поднималась легкая испарина, а в зубах был зажат кисет Доротэ Тодуа. Я прочитал молитву и отошел от покойника.
— Я тебя спрашиваю, что тебе от меня было нужно, — Туташхиа не думал отступаться от Джонджолиа. — Говори сейчас же, зачем стрелял.
— Прости, Дата-батоно! Дурь нашла!.. Жадность обуяла! — запричитал он. — Не оставь детей сиротами! Правду говорю — жадность…
Лицо Туташхиа покрылось бледностью.
— Те пять тысяч, которые назначены были за мою голову, правительство отменило, — промолвил он и отошел в сторону.
Он размышлял долго, переводя взгляд с лавочника на тело Звамба, опять на лавочника, пока, наконец, взор его не остановился на мне. Он сверлил меня глазами и молчал, ожидая, чтобы я заговорил.
А что мог я сказать?
— Отдал богу душу грешник, — выдавил я из себя… — Видно, сердце не выдержало. — Я говорил о Звамба.
Абраг вынул оружие и навел его на Джонджолиа. Я бросился между ними и вознес молитву господу нашему Христу:
— Господи, умиротвори душу вознамерившегося убить человека, и погаси гнев души его, и сдержи гнев сердца его, ибо останутся после смерти одного Джонджолиа пятеро Джонджолиа, сирот нищих, беззащитных, и, гонимые недоброй судьбой, станут все пятеро на путь неправедный, греховный, исполненный ненависти и зла.
— А если сам Джонджолиа будет растить своих пятерых, думаешь, отец Димитрий, хоть один из них станет лучше отца? Раз у тебя душа болит за судьбу его детей, просить надо, чтобы убил я этого скота!
Я бросился абрагу в ноги и опять вознес молитву:
— Господи, открой око разума и отвори врата истины рабу твоему, Туташхиа Дате, дабы не взял он греха на душу. Вразуми его: искоренять зло злом — неразумно и неправедно, ибо зло, совершенное даже во имя добра, породит много нового зла, и не будет этому конца, и гибельно это…
Внял господь моей молитве, внушил абрагу отречься от своего помысла. Спрятал Туташхиа оружие.
— Джонджолиа, — сказал он, — Звамба не сделал ничего хуже того, что вознамерился делать ты. Знай это! Плачет по тебе пуля, но нельзя, чтоб послала ее моя рука. Скажут, Туташхиа убил Джонджолиа, потому что Джонджолиа в него стрелял. А кончать с тобой надо не за это, а за то, что деньги могут заставить тебя убить человека. Оттого и стоишь ты смерти — запомни мои слова. Подлость твоя и вероломство доконают тебя — и очень скоро!
Туташхиа вскочил в седло и стал подниматься в гору.
Доротэ Тодуа лежал на спине. В открытых глазах его стояли гнев и ярость. Крепко сжатые кулаки были воздеты к вечернему небу.
