Александр Дюма - Красный сфинкс

— Которого она не любит, — сказал Буаробер, — потому что любит Аримана.

— Ты верно угадал, Лё Буа, — рассмеялся Ришелье. — Вам ясна ситуация, господа?

— Это очень просто, — сказал Кольте. — Мирам любит врага своего отца и предает отца ради любовника.

Ротру снова толкнул Корнеля коленом.

Тот понимал все меньше.

— О, как вы торопитесь, Кольте! — сказал кардинал. — Предает, предает… Это годится для жены — предать своего мужа; но дочь, действительно, реально предающая своего отца, нет, это будет слишком. Она ограничится во втором акте тем, что примет своего любовника в садах дворца.

— Как некая французская королева, — сказал л’Этуаль, — принимала милорда Бекингема!

— Ну что ж! Но не лучше ли вам помолчать, господин де л’Этуаль? Если бы ваш отец услышал вас, он вписал бы это в свой дневник как исторический факт. Наконец, доходит до драки. Ариман вначале побеждает, но в результате одного из поворотов фортуны, столь обычных в анналах войн, оказывается побежден Азамором. Мирам узнаёт последовательно о победе и поражении любимого, и это позволяет ей предаться самым противоположным чувствам. Побежденный Ариман не захотел пережить свой позор и бросился на меч; его считают мертвым. Мирам хочет умереть и обращается к своей наперснице госпоже де Шеврез… — я оговорился: как имя госпожи де Шеврез оказалось у меня на языке в связи с Мирам? — обращается к своей наперснице Альмире; та предлагает ей вместе отравиться с помощью травы, привезенной ею из Колкоса. Обе, надышавшись травы, падают бездыханными. Тем временем удалось залечить раны Аримана, оказавшиеся несмертельными. Он приходит в себя, но лишь для того, чтобы впасть в отчаяние из-за смерти Мирам. Тут Альмира прекращает всеобщие тревоги, признавшись, что дала принцессе не ядовитую, а снотворную траву — такую же, какой Медея усыпила дракона, стерёгшего золотое руно; следовательно, Мирам не мертва, а только спит; она приходит в себя, чтобы узнать, что ее любимый жив, что король Колкоса предлагает мир, что Азамор отказывается от ее руки и ничто больше не препятствует ее союзу с Ариманом.

— Браво! — хором воскликнули Кольте, л’Этуаль и Буаробер.

— Это великолепно! — добавил Буаробер, решив превзойти всех.

— Из этой ситуации действительно можно многое извлечь, — сказал Ротру. — Что ты скажешь, Корнель?

Корнель кивнул.

— Кажется, вы остались равнодушны, господин Корнель, — сказал Ришелье, несколько задетый молчанием самого молодого из слушателей, от кого он ждал бурного энтузиазма.

— Нет, монсеньер, — отвечал Корнель, — я только думал о концовках актов.

— Они четко обозначены, — сказал Ришелье. — Первый акт кончается сценой Альмиры и Мирам, когда Мирам соглашается принять Аримана в дворцовых садах.

Второй — когда, приняв его, она с ужасом осознаёт свою неосторожность и восклицает:

Что я наделала! Преступна я безмерно!Творю неверности, чтобы казаться верной!

— О! Браво! — воскликнул Буаробер. — Прекрасная антитеза! И мысль великолепна!

— Третий, — продолжал кардинал, — кончается отчаянием Азамора, видящего, что, хоть и побежденного, Мирам предпочитает Аримана. Четвертый — решением Мирам умереть, а пятый — согласием короля Билинии на брак своей дочери с Ариманом.

— Но тогда, — сказал Буаробер, — раз план готов, монсеньер, то и трагедия готова!

— Готов не только план, — сказал Ришелье, — но и какое-то количество стихов, и им — я считаю это важным — надо будет найти место в моем произведении.

— Посмотрим эти стихи, монсеньер, — сказал Буаробер.

— В первой сцене короля и его наперсника Акаста король, жалуясь на любовь дочери к врагу его королевства, говорит:

Развеются как дым проекты Аримана —Большою армией ему хвалиться рано.Причина сей войны куда страшней: онаМеня касается и мною рождена.Ведь это кровь моя; мне страх терзает душу.

АкастКровь ваша, государь?

КорольЯ объясню, послушай.Дочь — это лучшее создание мое;Небесным светочем зовете вы ее,Но светоч этот стал — тебе могу сказать я —Для царства и семьи лишь факелом проклятья.Да, иноземца страсть теперь ее влеет;Зовя ею сюда, беду мою зовет.Когда я бью врага уверенной рукою,Она сдается!

АкастЗевс! Возможно ли такое!

КорольДа, это так, Акаст. Враги со всех сторонДержаве нанести стараются урон;Ни подкуп, ни подкоп — ничто не позабыто,Готовят гибель мне и тайно и открыто!

Ответом на эти стихи, произнесенные с подчеркнутой выразительностью, были аплодисменты пятерых слушателей. В ту эпоху драматургическое стихосложение далеко еще не достигло той степени совершенства, на какую подняли его Корнель и Расин. Антитеза деспотически царствовала в конце периода; эффектным стихам отдавали предпочтение перед прекрасными, как позже стали предпочитать прекрасные стихи хорошим, пока не поняли, что хорошие стихи, то есть стихи, близкие к действительности, — лучшие из всех.

Возбужденный этим всеобщим одобрением, Ришелье продолжал:

— В этом же акте я набросал сцену с Мирам и отцом; ее должен будет целиком сохранить тот из вас, господа, кто займется первым актом. В этой сцене заключена вся моя мысль, притом мысль, в которой я не хочу ничего менять.

— Прочтите, монсеньер, — сказали л’Этуаль, Кольте и Буаробер.

— Мы слушаем вас, монсеньер, — присоединился к ним Ротру.

— Я забыл сказать вам, что Мирам вначале была невестой колкосского принца, — сказал Ришелье, — но принц умер, и она пользуется этой первой любовью как предлогом, чтобы остаться верной Ариману и не выходить замуж за Азамора.

Вот сцена между нею и отцом. Каждый волен увидеть здесь намеки, какие ему заблагорассудится.

КорольСомненье, дочь моя, мне успокоить нечем:Надменный Ариман со мною ищет встречиИ, раб пустых надежд, вас хочет увидать.С надеждою на мир могу ль ею принять?

— Следует читать: милорд Бекингем прибывает послом к его величеству Людовику XIII, — сказал Буаробер.

Ротру в первый раз положил руку на колено Корнеля; тот ответил ему таким же прикосновением: он начинал понимать.

— Мирам отвечает, — сказал Ришелье, — так:

Коль с миром он придет — пусть смотрит, буду рада;Вы заключите мир, мне большего не надо.А если он нам враг — я умереть решусь,Но гостю этому вовек не покажусь.КорольА вдруг король его наследником назначит?МирамЧто ж, ненависть мою получит он в придачу.КорольОн подданным рожден, но хочет выше стать.МирамСтремлениям врага придется помешать.КорольТвердит: у Марса он и у любви любимец.

— Я очень дорожу этим стихом; он должен остаться таким как есть, — сказал Ришелье, прерывая чтение.

— Тот, кто посмел бы к нему прикоснуться, — сказал Буаробер, — был бы не способен понять его красоту. Продолжайте, продолжайте!

Кардинал стал читать дальше, с удовольствием повторив, скандируя, последнюю строку:

Твердит: у Марса он и у любви любимец.МирамКто много хвастает, тот часто проходимец.

— Я надеюсь, что вы не позволите тронуть и этот стих, — сказал Кольте.

Ришелье продолжал:

КорольПро счастье тайное он любит говорить.МирамДостойная любовь должна скромнее быть.

— Прекрасная мысль, — пробормотал Корнель.

— Вы так считаете, молодой человек? — спросил довольный Ришелье.

КорольВесьма прекрасная его, мол, дама любит.МирамИ что? Ведь не мою в плену он душу губит.Зачем краснеть, коль вы не любите его?МирамМне щеки красит гнев, и больше ничего.

— Вот где я остановился, — дочитав, сказал Ришелье. — Во втором и третьем актах я набросал сцены, которые сообщу тем, кто будет заниматься этими актами.

— Кто займется двумя первыми? — спросил Буаробер. — Кто отважится поставить свои стихи впереди и после ваших, монсеньер?

— Знаете, господа, — сказал Ришелье, переполненный радостью (столь строгий к себе в политических вопросах, он был чувствителен как ребенок к литературным похвалам), — знаете, если вы считаете работу над первыми двумя актами слишком тяжелой, мы можем разыграть все пять актов по жребию.

— Молодость не сомневается ни в чем, монсеньер, — сказал Ротру. — Мой друг Корнель и я займемся двумя первыми актами.