Евгений Анисимов - Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны
Как это часто бывало в нашей истории, власть объявила войну, а армия к ней не подготовилась. Кое-как могли начать поход размещенные в Лифляндии, Псковской и Новгородской губерниях полки, которые и раньше, согласно англо-русским конвенциям, готовились для «субсидных» походов на Рейн. Эти войска насчитывали максимум 40–50 тысяч человек. Остальные же полки стояли по всей России, и их военная подготовка была плохой. Лишь летом 1755 года, на пороге войны, Военная коллегия установила, что некомплект в полевой армии составлял не менее одной десятой части солдат. Рекрутский набор 1755 года решить проблему также не мог — в полки поступали необученные и не приспособленные к тяжелым походам новобранцы.
Плачевным оказалось и положение кавалерии. Главной бедой ее в течение всего XVIII века было отсутствие в России хороших конных заводов. Власти ограничивались тем, что пригоняли из Поволжья табуны степных лошадей, которые удивляли всех в Германии своей мелкопородностью. Немецкий мемуарист писал о русских войсках в Германии: «В телегах у них лошади до того мелкие, что их принимают за собак». Эти слова в устах немца не должны казаться особенно обидным преувеличением (точнее, преуменьшением). Возможно, вид русских упряжных лошадей напомнил немецкому наблюдателю привычную картину на улицах северогерманских и голландских городов, когда маленькие тележки для перевозки овощей, воды и мелких грузов тащили одна-две мощные дворовые собаки.
Особенно нуждалась в породистых статных конях тяжелая кавалерия — кирасиры. Плохо обстояло дело и с боевой выучкой кавалеристов. Занятые заготовкой сена и выпасом лошадей, драгуны подолгу не садились на коней, мало занимались вольтижировкой в манеже, не отрабатывали приемы ведения индивидуального и коллективного кавалерийского боя. Поэтому самой боеспособной и подготовленной частью русской кавалерии оказывались казаки — настоящие удальцы и смельчаки. Под стать им были калмыки, башкиры и татары, которые не нуждались ни в чем — лишь бы не мешали грабить окрестных жителей.
Но и казаки, и башкиры, как великолепная легкая конница, не привыкшая действовать в строю, хороши были лишь для диверсий, налетов, охранения бивуаков, разведки. Кстати, потом, во время войны, немцев потрясало зрелище переплывающих Шпрее или Одер неоседланных татарских лошадей, за гривы которых держались абсолютно голые ездоки с одними лишь луками за спиной и кривыми саблями; казалось, что возвращаются времена Атиллы и гуннов. Но при этом казаки не выдерживали натиска тяжелой кавалерии пруссаков. Не случайно в Гросс-Егерсдорфском сражении 1757 года русская кавалерия была сразу же опрокинута кавалерией генерала Финкенштейна и лишь мужество пехотинцев спасло положение.
Пехота была подготовлена лучше. При Елизавете уделяли особое внимание гренадерам. В гренадеры брали самых подготовленных и физически крепких солдат, их выделяли из рот и сводили в отдельные привилегированные подразделения. В 1753 году в каждом батальоне была одна гренадерская и четыре обычные мушкетерские роты. Чуть позже были сформированы отдельные гренадерские полки — ударная сила русской пехоты. Наблюдатели отмечали, что в гренадеры брали людей только сильных и высоких. В боях Семилетней войны гренадеры показали себя с наилучшей стороны. Содержали гренадер, естественно, лучше, чем обыкновенных мушкетеров и, как это часто бывало, за счет последних. В гренадерских соединениях реже случался и обычный для армии некомплект — о пополнении гренадерских полков особо заботилось начальство.
В целом русская армия не воевала уже четырнадцать лет — срок по тем временам огромный. У солдат, офицеров и даже генералов не было боевого опыта.
Сразу же после объявления войны главнокомандующим армией был назначен пятидесятичетырехлетний Степан Федорович Апраксин. Он служил в Преображенском полку, воевал в Русско-турецкой войне 1735–1739 годов и закончил ее генерал-майором. Однако военную карьеру Апраксина предопределили не его военные подвиги, а родство: он был сыном известного петровского генерал-адмирала Ф.М.Апраксина и зятем канцлера Г.И.Головкина. Ближайшими друзьями Апраксина были Шуваловы, принимали его и Разумовские, а также Бестужев-Рюмин. Апраксин умел угодить всем и слыл за человека пронырливого, склонного к интриганству. В 1746 году он стал генерал-аншефом, а в 1756 году — генерал-фельдмаршалом. Он не был талантлив как полководец, но императрице не приходилось выбирать: старые военачальники либо умерли, либо пребывали в отставке. Кроме Апраксина в России были еще три фельдмаршала — один другого хуже. А.Г.Разумовский не служил даже фендриком (свежеиспеченным офицером) и получил высший чин лишь по большой любви к нему императрицы Елизаветы. Князь Н.Ю.Трубецкой был таким же фельдмаршалом, как раньше боярином. Последний чин ему почему-то дал Петр Великий, когда Боярской думы не существовало уже лет двадцать. Наконец, последний кандидат в главнокомандующие — А.Б.Бутурлин — также не имел опыта командования войсками и был полной бездарностью в военном отношении. Не побеспокоилась Елизавета заранее, как это делал некогда ее отец, и о найме на русскую службу талантливых иностранных генералов. Словом, опыта пришлось набираться в ходе сражений, не щадя людей.
Перед походом императрица приободрила Апраксина наградой — собольей шубой и серебряным сервизом в несколько пудов. Получив инструкцию о ведении войны, Апраксин в октябре 1756 года отбыл в Ригу, поближе к театру военных действий. Как отмечал военный историк Д.М.Масловский, Апраксин, еще до отъезда, как полководец допустил «капитальную ошибку… заключавшуюся в принятии инструкции, выполнить которую он не мог». Инструкцию составлял канцлер Бестужев-Рюмин, полки никогда не водивший. Это была, скорее, дипломатическая инструкция, которая предписывала во всех случаях… ждать из Петербурга новых инструкций. От армии, пересекшей границу империи, требовалось, чтобы она «обширностью своего положения и готовностию к походу такой вид казала, что все равно, прямо ли на Пруссию или влево чрез всю Польшу в Силезию маршировать» (то есть на помощь австрийцам). Бестужев-Рюмин полагал, что, увидев это грандиозное выдвижение русских богатырей, Фридрих II начнет метаться в панике, не зная, куда же пойдут эти непобедимые русские. Тем самым, полагал хитроумный канцлер, «королю Прусскому сугубая диверзия сделана будет».
Одновременно Бестужев предписывал Апраксину не только стоять, но «непрестанно такой вид казать», что «скоро и далее маршировать будет». «Нужда в том настоит крайняя, — отмечалось в инструкции, — дабы атакованных наших союзников ободрять, короля Прусского в большой страх и тревогу приводить и наипаче всему свету показать, что не в словах только одних состояли твердость и мужество, которые мы учиненными… инструкциями оказали».
Противоречие заключалось в том, что Апраксину до весны 1757 года запрещалось вступать в бой, ибо не признавалось «за удобно всею нашею команде армии действовать противу Пруссии или какой город атаковать». И тут же отмечалось: «Ежели б вы удобный случай усмотрели какой-либо знатный поиск над войсками его (Фридриха. — Е.А.) надежно учинить или какою крепостию овладеть, то мы не сумневаемся, что вы оного никогда из рук не упустите… Но всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно, всегда избегаемо быть имеет». Как резюмирует этот важный документ Д.М.Масловский, «в общем выводе по инструкции, данной Апраксину, русской армии следовало в одно и то же время и идти, и стоять на месте, и брать крепости (какие-то), и не отдаляться от границы. Одно только строго определено: обо всем рапортовать и ждать наставительных указов».
Инструкция отражала мышление Бестужева — скорее интригана, чем крупного государственного деятеля, который поставил бы перед полководцем простые и ясные военные задачи и тем самым взял политическую ответственность за исход всего дела на себя. Не таков был Бестужев. Согласно его инструкции, вся политическая и военная ответственность тяжким грузом ложилась на плечи Апраксина, который по мере приближения рокового часа начала боевых действий постепенно терял мужество. Насколько он был готов к войне, видно из того, что в поход полководец захватил и подаренный сервиз, и множество других предметов роскоши. За ним ехал огромный обоз с припасами, мебелью, слугами. Последних, в том числе лакеев, было 150 человек. В личном обозе фельдмаршала насчитывалось 250 лошадей. Однако вскоре выяснилось, что карты театра военных действий он забыл в Петербурге. Одновременно Апраксин писал панические письма сановникам в столице и всячески пытался оттянуть начало похода. Ивана Шувалова он просил «при случае Ее императорскому величеству внушить, чтобы со столь рановременным и по суровости времени и стуже более вредительным, нежели полезным, походом не [следует] спешить».
