Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам
Митрополит все же сумел проехать к себе в Галицию и сейчас, когда австро–германские армии хлынули в прорыв, оказался по ту сторону фронта — под эгидой Габсбургов и Гогенцоллернов: обещание он выполнит, может быть спокойны…
И Грушевский, считая, что наступил момент решительного вмешательства, обратился непосредственно к хозяину дома:
— Глубокоуважаемый Михаил Иванович! Мы с вами — люди одной крови, оба киевские аборигены. Если экстремисты в наших правительствах, — он повел глазами на Петлюру и Винниченко, на Керенского и Церетели, — не могут сойти со своих платформ, то мы с вами, я верю, найдем почву для соглашения…
В это время лакей с осанкой дипломата вкатил столик с напитками. Хозяин окинул взглядом поданное:
— Простите, высокочтимый профессор, я внимательно вас выслушал, и сейчас мы с вами отведаем моей запеканки и моего спотыкача. Вот это, скажу я вам, платформа так платформа! Ни один запорожец не одолел, бы и кварты! А мы — с лимончиком и сифончиком: после трехдневных споров это будет симпомпончик!
Он захохотал.
Тогда Петлюра положил на стол бумагу:
— Вот, господа. Это — последняя редакция–минимум наших требований. Если Временное правительство согласно удовлетворить их, я немедленно отдаю приказ, и через полчаса пятьдесят тысяч украинских воинов выступят, чтоб своей геройской грудью встретите шваба!..
Он снова сунул палец за борт френча и остался стоять, чувствуя себя в этой позе уверенно и неуязвимо — выше всех.
4
Петлюра был доволен. Осуществлялась мечта всей его жизни: он решает дела государственной важности, перед ним заискивают большие люди, от него зависит — «быть или не быть»! Он — генерал.
Что же касается поражения на фронте, то на это у Петлюры был свой оригинальный взгляд, обнаруживавший в нем недостатки стратега. Он полагал, что нынешнее поражение на фронте по существу является победой. Наступление Керенского здесь, на востоке, оттянуло на себя немецкие силы с Западного фронта, и США, которые только что начали на западе свое первое наступление с еще не обстрелянной в боях армией, смогут легко добиться победы. Следовательно, роль батальонов Центральной рады, гнавших в наступление целые полки, победителями не должна быть забыта. Пятьдесят тысяч, остающиеся под началом Центральной рады, конечно, тоже надо бросить в бой, чтоб под желто–голубым знаменем довести войну до победного конца. Но согласиться на это сразу было бы недипломатично, так как снизило бы его, Петлюры, престиж. Ведь неизвестно, подвернется ли еще потом столь подходящий случай обеспечить свои интересы?
На бумаге рукой Петлюры были начертаны четыре пункта:
«1. Немедленное издание приказа об украинизации всех гарнизонов находящихся на Украине.
2. Замена всего военно–административного начальствующего состава на Украине украинцами.
3. Передислокация на украинские фронты с других фронтов всех украинизированных частей.
4. Признание автономии Украины».
Керенский взял бумагу. Вчера австро–германцы заняли Зборов, сегодня вечером пал Тарнополь… Керенский был загнан в угол.
Голос его дрожал, когда он произнес:
— Я согласен… поставить эти вопросы… на обсуждение Временного правительства.
Грушевский радостно всплеснул руками:
— Вот видите, господа! Видите! Значит, согласны, согласны!..
— Я не согласен! — высокомерно ответил Петлюра. — В такой редакции не пройдет, господин министр! Вы поставите «на обсуждение», пятьдесят тысяч моих казаков сложат головы, а Временное правительство после этого отклонит наши требования! — Он взял бумагу и стал засовывать ее обратно в карман. — Как хотите, господин министр! Пока вы будете обсуждать вопрос, австро–германцы могут дойти и до Киева… Решайте сразу: или — или!
— Я готов гарантировать! — крикнул Керенский. Он торопился, пока бумага не исчезла, в кармане у Петлюры. — Но необходимы кое–какие уточнения. Процедура потребует времени, а дорога каждая минута! Прежде, всего — приказ, поиска выступают, а, мы тем временем обсуждаем здесь все детали. Вы со мной согласны? — Он обратился к Терещенко и Церетели, впервые поинтересовавшись чьим–то мнением, кроме своего.
— Я согласен! — поспешил Грушевский. — А вы, Владимир Кириллович?
Винниченко пожал плечами.
— Я возражать не буду, если богдановцы и полуботьковцы остаются здесь и каждый из этих полков немедленно разворачивается в дивизию.
— Но ведь это уже уточнения! — заметил Церетели. — Александр Федорович ясно сказал…
— Я не согласен! — снопа заявил Петлюра и даже притопнул ногой. — Или — или, а тогда — приказ!
Керенский вздохнул с облегчением: украинский лагерь раскололся — один за, один против, один воздерживается.
В этот момент в комнату влетел пшютоватый недоросль лет пятнадцати, в визитке, с белой розой в петлице. Это был Терещенко–сын, он выполнял при отце функции личного секретаря.
— Господа! Неприятные известия! В Киеве восстание!
— Что?
Все поднялись с мест, а Петлюра сел. Только Терещенко–отец продолжал спокойно разливать спотыкач в бокалы. Он наливал до половины — долить содовой сможет каждый по своему вкусу.
— Какое восстание? Что за восстание? — засуетился Грушевский, и глаза его испуганно забегали.
— Что ты городишь! — спокойно одернул сына Терещенко–отец. — Ты что, опять на взводе?
Терещенко–сын передернул плечом:
— Солдаты какие–то на хуторе Грушки…
— Машину мне! — крикнул Керенский.
— Успокойтесь, Александр Федорович! — проворковал Терещенко–отец. — Зачем машину? Куда вы ночью? Надо выяснить…
— Поручик Нольденко! — заметался Грушевский. — Где барон Нольденко? Панна София!
Двери в соседний зал открылись, и на пороге показалась София Галчко. Она дежурила за дверью, готовая к услугам. Одета она была как обычно, только теперь на воротнике поблескивали звездочки, а рядом с ними еще и золотые трезубцы: со дня учреждения генерального секретариата военных дел Софии Галчко был возвращен воинский чин хорунжего, присвоенный ей в австрийском легионе «украинских сечевых стрельцов».
Панна Галчко доложила:
— Пршу пана презеса: поручик Нольденко у аппарата. Через минутку будет точная информация. То правда; на Сырцe случился какой–то беспорядок.
— Оберучева! — приказал Керенский. — Командующего лично к аппарату! — Терещенко–сын вихляющей походкой отправился выполнять приказ. — Где мой адъютант?
Лихой корнет появился в дверях и вытянулся у порога.
И из–за спины Галчко появился еще офицер — во френче без погон, с золотыми трезубцами на воротнике. Это был начальник разведки и контрразведки при Генеральном секретариате поручик Нольде, то бишь нынче — сотник барон Нольденко. Он отрапортовал:
— Бунт произошел в полку имени гетмана Полуботько на хуторе Грушки. Причины бунта и цель его пока неизвестны.
Впрочем, о причинах можно было догадаться. Первый батальон полка, отказавшись ехать на фронт, вернулся в казармы — уговорить его так и не удалось. Очевидно, остальные два батальона, получив в свою очередь приказ выступить на фронт, предпочли начать активные боевые действия, не находи за пределы Киева. А цель? Какая же могла быть цель? Раз полк, пребывающий на территории, подвластной Центральной раде, отказался выполнить приказ Центральной рады, то — сомнений не было — восстать он мог только… против Центральной рады.
Сообщение поразило Грушевского в самое сердце. Украинские воины восстали против украинской власти — как он запишет это на скрижалях истории Украины?.. Кроме того, все киевские Грушевские происходили с хутора Грушки. Это можно было счесть символом, и притом — символом весьма неприятным…
Тем временам военные стали принимать меры.
Ближайшим телефоном, тут же на втором этаже, завладел Петлюра. Он позвонил в Бендерские казармы, в штаб полка имени Богдана Хмельницкого: к оружию! Вывести полк, преградить путь повстанцам, ликвидировать эксцесс в зародыше!
К телефону на первом этаже поспешил Керенский: пускай Оберучев выведет четыре школы прапорщиков, три юнкерских училища, желтых кирасиров! Разоружить, ликвидировать в зародыше!
Грушевский побежал за Керенским, Церетели — за Петлюрой. В каждой паре — представители противных лагерей, однако — члены одной партии.
Церетели уговаривал Петлюру:
— Товарищ! Как коллега по партии умоляю вас — не делайте этого! Ваши богдановцы могут присоединиться к полуботьковцам, и тогда вспыхнет общее восстание? Пускай лучше действуют русские части Оберучева!..
Грушевский уговаривал Керенского:
— Александр Федорович! Ради бога! Послушайтесь партийного единомышленника! Если полуботькоцев станут усмирять русские солдаты, другие украинские части поддержат их, и произойдёт всеобщее восстание. Пускай уж лучше Петлюра посылает против украинских бунтовщиков наши украинские части.
