Наоми Френкель - Дети
Однажды на улице появились парни, шагающие строем и поющие. Все были в форме скаутов. Улица полна была звучанием их голосов, и некоторые песни они пели на иврите. Так неожиданно они вторглись в пространство узкой улочки, словно прямо из мира Зераха за черными очками. Но парни были настоящими, и песни звучали реально.
С их появлением, Зерах забыл очки Залмана, исчезла переплетная мастерская дяди Срулика. Зерах вышел наружу и присоединился к парням, шагающим в сторону ближайшей рощи – праздновать там Лаг Баомер – тридцать третий день сбора урожая, вязки созревших злаков в снопы по древней традиции Израиля.
Зераху было четырнадцать лет, год он работал у дяди, и тут грянула большая война, принесшая столько бед людям и несказанное везение его отцу. В течение двух военных лет отец обзавелся капиталом. Торговля кожей с русской армией принесло ему богатство. Он тотчас потребовал от первенца – вернуться домой. Чем он будет заниматься у дяди Срулика в возрасте шестнадцати лет, когда дяде война совсем не пошла впрок. Шнурок от ботинка не мог он добавить к приданому дочерей. И все же Зерах не оставил дом дяди Срулика, и не вернулся к отцу. Он продолжал каждый вечер составлять из стульев в кухне ложе, на котором проводил ночи, только добавлял скамеечку, по росту. Он уже стал инструктором сионистского Движения, и шагал во главе строя парней. Именно из-за Движения он не вернулся к отцу даже после окончания войны.
В восемнадцать лет он был совершенно самостоятельным, правда, с той же юношеской шевелюрой и пылающими глазами. Также и в отношении штанов ничего не изменилось. Правда, он ходил в шортах, и не было нужды их приноравливать к обуви, но и короткие штаны были ему не по мерке. Отец решительно требовал, чтобы Зерах вернулся домой. Отец воплотил свою мечту и основал в городке школу на иврите, и Зерах должен был там преподавать, ибо был единственным, кто владел священным языком. Но Зерах готовился осуществить абсолютно другие, свои мечты. В тот год исчезли очки с лавки Залмана. Он ушел из жизни, и его вдова Зельда открыла в лавке небольшую чайную для извозчиков и мелких рыночных торговцев. Зерах торопливо распрощался со всеми – даже с отцом, матерью, братьями и сестрами, и вырвался в большой мир, не выбирая дороги, с одним желанием – добраться до Израиля. Скитался Зерах по всевозможным дорогам Европы. Сертификата на въезд в страну Израиля у него не было, а скитаться он мог вдоволь. Денег у него не было, но это его меньше всего волновало. В одежде он был неприхотлив, вел аскетический образ жизни, немного еды и немного наличных он мог найти везде, где проживали евреи, ибо странствовал он только в их среде. Ему было о чем им рассказать, знал он их язык или не знал, выражения на идиш, восклицание из молитвы – «Слушай, Израиль» – «Шма, Исраэль», связывало с ними мгновенно в любой стране. Зерах довольствовался малым, не пил вина и не курил, проповедовал возвращение к природе, к земле, к простому труду на Святой земле, и обычно завершал свои речи песней на иврите, если не мог получить то, что ему требовалось. Не то, чтобы у него был приятный голос, но в нем всегда ощущалась душевность.
Побывав в Вене, он решил попытать счастья – попасть в Германию. Дорогу туда проделал в товарняке, в вагоне с нехорошим запахом и надписью на дверях: «Осторожно! Скот!» Большого удовольствия поездка не принесла, но, несмотря на все это, он благополучно и в хорошем расположении духа добрался до намеченной цели – Берлина. Сразу же выяснилось, что не он один халуц в германской столице. Из того же Движения опередило его тринадцать парней, большинство из которых странствовало, как и он, по Европе, в надежде добраться до Израиля. Некоторые же из них прибыли из Израиля в Европу от рабочего движения – для учебы или по разным поручениям. Все, естественно, собрались в одну группу и вместе поселились в квартире, в западной части Берлина, назвав место «Гнездом тринадцати».
Все члены гнезда начали прочесывать город, собирая каждую крупицу доброй воли, каждую песчинку Торы, каждую крошку мысли. Все приносили в дом. Гнездо было похоже на амбар. И он наполнялся впечатлениями, идеями, теориями. Германия двадцатых годов была большим плавильным котлом идей, течений, мнений во всех областях жизни. Чего только не было в этом котле!
В нем варились и тринадцать молодых халуцев. В Германии Зерах до того похудел, что шорты, которые были узкими на него, стали широкими. Куда он только не заглядывал пылающими своими глазами! За какой только теорией не гнался в своих порванных туфлях и дырявых носках: освобождение ребенка, подростковая культура, юношеские движения, культура обнаженного тела и свободная любовь, новый театр, экспрессионизм и футуризм. И от всей этой новизны ложившейся на голову Зераха, он просто терял дыхание. С пылающими глазами он шатался по Берлину, и тротуары горели под его подошвами. Он сиживал на жестких скамейках парков не для отдыха, ибо покой ему даже не снился, особенно, когда он слушал лекцию о новой теории – «Секта, а не общество». Речь шла о сообществе, соединяющем людей не на основе взаимной пользы и логики сформулированного закона, а на основе эмоций и интимной связи, взаимопонимания и живых каждодневных отношений. Лидеры не избираются общим голосованием, а как бы естественно возникают из среды сообщества, ибо оно признает, что эти по своему уровню, как личности, выше всех остальных.
Возникло в нем странное чудесное чувство, что под пасмурным небом Берлина натягивается для него одного твердый неколебимый потолок из гладкого и крепкого материала, который невозможно сдвинуть. Из-под него можно было лишь смотреть в туманные дали, темные и полные тайн. Вырвался Зерах из лекционного зала на улицы Берлина, которые, казалось, пылали от новых теорий, и глаза еще сильней засверкали. Зерах, который словно бы украсил себя пестрым нарядом из всевозможных политических идеологий, нашел выход из этой большой свалки. Он и его тринадцать товарищей халуцев составят секту, сообщество, теплый дом, абсолютно новый, по своей сути, и построят они его сами снизу доверху своими руками. Среди массы безработной и голодной молодежи, его товарищи были единственными, нашедшими прочный дом с надежной крышей. Такое же сообщество он построит в стране Израиля – он и тринадцать его товарищей. Да, он не купил себе в Германии даже пару чистых и целых носков, но зато приобрел массу идей и теорий.
Все это Зерах откровенно рассказал Гейнцу, чувствуя на себе его любопытный взгляд. Но оленьи рога на стенах, Фортуна, которая улыбалась ему холодной мраморной улыбкой, строгая изысканная атмосфера гостиной, обшитой дубовыми панелями, которые еще не встречались Зераху даже в дни проживании в Берлине двадцатых годов, сдерживали его откровения. И это несмотря на то, что и Гейнц в те годы тоже гонялся за идеями и теориями, но не только за ними. Может, поэтому они тогда не встретились, и случай свел их лишь сейчас, когда Зерах вернулся из Израиля, и лоб его и лицо избороздились первыми морщинами, а Гейнц давно перестал шататься по улицам и закрылся в стенах своего роскошного дома.
– Пожалуйста, – Гейнц проводит ладонью по лбу, – пожалуйста, разреши помочь тебе, понести чемодан, он, очевидно, очень тяжел.
– Да нет же! – покачивает Зерах огромным своим чемоданом. – Ты же видишь, я совсем не устал и чемодан не тяжел, он почти пуст. Вообще не было нужды в таком большом чемодане, просто другого не нашли у нас в коммуне.
Услышав такое роскошно звучащее слово «коммуна», дед тоже подошел к Зераху, пожал ему руку, сказав, что нет у них в доме более желанного гостя. Тем временем, все домочадцы вернулись в свои комнаты, привести себя в порядок к ужину. Дед и Гейнц ведут Зераха в кабинет покойного господина Леви, который превратился в комнату для приема гостей. В гостиной остался лишь черный чемодан, Фрида и Иоанна, которая рассказывает Фриде о болезни гостя. По дороге он ей рассказал, что иногда нападают на него такие боли, что необходимо вызвать врача и сделать ему успокоительный укол.
– Он нуждается в хорошем лечении, – говорит Иоанна и торопится присоединиться к гостю в кабинете отца.
– Только его здесь мне не хватало в доме, – бормочет Фрида, глядя на огромный чемодан – человека с песком в почках!
В кабинете дед ставит на стол бутылку коньяка. Боже! Иоанна в ужасе. Только этого не хватало. Дед вечно должен заставлять ее краснеть. Он что, не знает, что халуцы в Израиле не пьют крепких напитков и не курят сигар! Иоанна еще испытывает стыд за деда, как глаза ее расширяются от изумления: Зерах берет в руку рюмку коньяка, поднимает ее, и произносит на иврите:
– Лехаим!
– Прозит! – гремит дед.
Иоанна не верит своим глазам и ушам. Хорошо, что никто слышит отчаяния, звучащего в ее душе: «Халуц из страны Израиля пьет коньяк! Как любой человек!»
Но коньяк деда очень согрел израильского первопроходца. Только сейчас он снимает куртку, вешает ее на стоящее рядом кресло, и остается в белой вышитой рубахе – русской косоворотке. Пришел черед деда – удивиться. Ведь лишь сегодня он видел такие косоворотки в кино! Бумба пожелал видеть вестерн о диком Западе. Но во всем Берлине такой фильм не шел. Нашли замену – русский фильм. Там тоже была бесконечная стрельба, война, знамена и кавалеристы, несущиеся галопом в бой. Бумба остался довольным этим фильмом. И вдруг видит дед, как один из бойцов тех войн сошел с экрана и предстал перед ним в стенах его дома, в облике Зераха. Радостное удивление охватывает деда. Ему кажется, что парень появился, чтобы втянуть его в увлекательную авантюру, а кто, как не дед, любит авантюры! Он обходит Зераха со всех сторон, делает вид, что ищет что-то на письменном столе, изучая Зераха со спины.
