Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Как и жилище Катилины, дом был очень старым и на протяжении веков расширялся за счет многочисленных пристроек, поэтому скоро я перестал понимать, где мы, шагая по темным коридорам, где гуляли сквозняки. Всем было известно, что Крассу служит множество искусных рабов, поэтому сама мысль о том, что мы незамеченными доберемся до нужного места, казалась невероятной. Но, похоже, Целий, изучая судопроизводство в Риме, усвоил по крайней мере одну премудрость: как незаметно проникнуть в чужой дом и выскользнуть из него. Мы прошли через внутренний дворик и затаились в прихожей, пережидая, когда пройдет внезапно появившаяся служанка, а потом вступили в большую пустую комнату, стены которой были увешаны шпалерами из Вавилона и Коринфа. В середине комнаты было около двадцати позолоченных стульев, расставленных полукругом, а вдоль стен — множество зажженных ламп и свечей. Целий взял одну из ламп, пересек комнату и приподнял край одной из тяжелых шерстяных шпалер, на которой была изображена Диана, пронзающая копьем оленя. Позади шпалеры находилась ниша — в таких обычно ставят статуи. Там мог поместиться человек, и оставалось еще немного места для лампы. Я вошел в нишу очень своевременно: тут же послышались мужские голоса, и с каждой секундой они становились все громче. Целий поднес палец к губам, подмигнул мне и осторожно опустил край шерстяного ковра. Вскоре звук его торопливых шагов затих в отдалении, и я остался один.
Поначалу мне показалось, что я ослеп, но постепенно глаза привыкли к слабому свету масляной лампы, стоявшей позади меня. Присмотревшись к задней части шпалер, я обнаружил, что в толстой ткани имеется несколько маленьких отверстий, сквозь которые можно было видеть всю комнату. Я вновь услышал шаги, а затем увидел розовую морщинистую лысину. Сразу же после этого раздался голос Красса, такой громкий, что я чуть было не рванулся вперед и не выдал своего присутствия. Красс радушно пригласил гостей войти, а затем отодвинулся в сторону, и я увидел других мужчин. Тут были Катилина, размахивавший руками в такт своим шагам, Гибрида с его физиономией запойного пьяницы, прилизанный и щегольски одетый Цезарь, безупречный Лентул Сура, герой дня Муций и взяткодатели. Все они, похоже, находились в отличном расположении духа, оживленно болтали, шутили, и Крассу даже пришлось хлопнуть в ладоши, чтобы воцарилась тишина.
— Друзья, — заговорил он, стоя лицом к собравшимся и спиной ко мне, — благодарю вас за то, что пришли. Мы должны многое обсудить, а времени у нас мало. Начнем с Египта. Цезарь, тебе слово.
Красс сел, а Цезарь, наоборот, поднялся со своего места. Поднеся руку к голове, он указательным пальцем отвел со лба непослушный локон и заправил его за ухо. Стараясь не производить шума, я достал свои таблички и, когда зазвучал резкий голос Цезаря, который невозможно было спутать ни с каким другим, принялся записывать.
Хвалить себя — не очень скромно, но должен сказать, что изобретенная мной скоропись — это самая замечательная вещь на свете. Согласен, еще за четыре века до меня нечто подобное, в гораздо более простом виде, использовал Ксенофонт. Но то была не полноценная скоропись, а лишь способ сокращения некоторых слов, годившийся к тому же только для греческого языка. Мое же изобретение предназначено для латинского языка с его большим словарным запасом и сложной грамматикой, и я использую около четырех тысяч символов. Моей скорописи можно научить любого, кто этого захочет, даже, например, женщину!
Каждый, кто знаком со скорописью, знает, что худший враг для пишущего — дрожащие руки. От волнения пальцы костенеют, и записи становятся неразборчивыми, а я в те минуты был на взводе. Я боялся, что у меня ничего не получится, но стоило начать, и дело пошло как по маслу. Смысла я не разбирал — все происходило очень быстро. Слыша слова «Египет», «поселенцы», «общественные земли», «уполномоченные», я совершенно не понимал, что за ними стоит. Я заботился лишь об одном: успеть записать все и не пропустить ни слова.
В нише было жарко, как в печи. Пот ручьями стекал мне на глаза, мешая писать, стилус скользил во влажных пальцах. Но лишь однажды, когда я прильнул глазом к дырке в ковре, желая узнать, кто сейчас говорит, до меня дошло, какой ужасной опасности подвергается моя жизнь. Страх усиливался еще и оттого, что сидевшие в комнате, как мне казалось, смотрели прямо на меня, хотя они видели только шпалеру с Дианой. Однако самый ужасный миг наступил позже, после того как Красс объявил, что встреча окончена.
— Когда мы встретимся снова, — провозгласил он, — наша судьба и судьба Рима изменятся раз и навсегда.
Собравшиеся захлопали в ладоши, а когда рукоплескания замолкли, Катилина встал со стула и направился в мою сторону. Я в испуге отпрянул назад и прижался спиной к стене. Он провел рукой по поверхности ковра, и колыхание тяжелой ткани до того напугало меня, что впоследствии я не раз просыпался с криком, снова и снова видя все это в своих тягостных снах. Однако Катилина всего лишь хотел похвалить прекрасную работу. Обменявшись несколькими словами относительно того, где что куплено и — как же без этого? — что сколько стоит, мужчины направились к дверям.
Немного выждав, я посмотрел в отверстие и увидел, что комната пуста. Лишь беспорядочно стоявшие стулья говорили о том, что здесь минуту назад проходило собрание. Мне хотелось выскочить из укрытия и сломя голову броситься к двери, но я обещал Целию ждать его в этом месте. Поэтому я сел на пол, прислонился спиной к стене ниши и обхватил колени руками. Я не знал, как долго длилось совещание, но, видимо, прошло немало времени: я успел заполнить своими знаками целых четыре таблички.
Судя по всему, я заснул: когда за мной пришел Целий, масло в лампах выгорело, свечи догорели, и в комнате царила кромешная темнота. Не говоря ни слова, он протянул руку, помог мне подняться, и
