Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
Добравшись до башни Оковских ворот, спустились в город, пересекли торговую площадь, двинулись в сторону княжьего двора. Если у самой крепостной стены и вблизи осадных клетей, тянущихся с ее внутренней стороны, было довольно оживленно (менялись стражи на стене, смерды из беженцев подносили боезапас, бабы жгли костры для кипятка и смолы, а заодно готовили еду для домочадцев, бегали неугомонные ребятишки), то подальше, в самом городе, народу на улицах встречалось совсем чуть.
Город затаился в ожидании вражьего приступа. Редкие встречные прохожие с тревогой и надеждой вглядывались в лица Ратислава и его спутников: как там за стенами, как силен супротивник, выдюжим ли? Княжича в лицо знали все горожане, Ратьшу – многие. Оттого и вглядывались в них, пытались понять, что грядет впереди…
Неуютно было Ратиславу под этими взглядами, отворачивался, хмурясь. А Андрей ничего, улыбался. С парой-тройкой девиц, из боярышень, судя по одежде, перекинулся шутками. Неуж и впрямь не понимает, что грозит городу? Может, и так…
Дошли до великокняжьего двора. Судя по выезжающим из его врат гонцам и снующей меж дворовыми строениями прислуге, Юрий Ингоревич был здесь.
– Сходите в гридницу, поснедайте, – распорядился Ратислав, а сам зашагал к крыльцу княжеского терема.
Позади послышался звук быстрых шагов, и с ним поравнялся Гунчак.
– Позволишь с тобой? – спросил.
– Коли князь не прогонит… – Памятуя удачный выстрел половецкого хана, Ратьша был настроен к тому благодушно.
Гунчак шумно вздохнул и пошел рядом с воеводой. Поднялись на крыльцо, кивнув начальнику охранного десятка, караулившего вход; минуя коридоры и лестницы, добрались до княжьих покоев. Здесь, похоже, только закончился совет: из дверей выходили десятка полтора вятших людей. Кто просто кивнул Ратиславу, кто поздравствовался, но поприветствовали его все.
Пропустив выходящих, вошли в покои. На воеводу и хана пахнуло застоялым теплом, запахом масла горящих светочей и горячего сбитня. За столом, в центре которого стояла объемистая серебряная корчага с питьем, восседал великий князь. Рядом – тысяцкий Будимир. Больше в покоях никого не было, если не считать пары теремных девок, убирающих со стола пустые чаши и тарелки с заедками.
– А, Ратьша! – В голосе князя слышалась неподдельная радость. – Проходи, хоробр! Говорят, ночью на вылазку ходил, изрядно татар потрепал, полон отбил. Проходи, садись, рассказывай, как дело было.
На Гунчака Юрий Ингоревич особого внимания не обратил. Кивнул только легонько в ответ на его поясной поклон.
– Дозволишь тоже присесть, великий князь? – с плохо скрытой обидой в голосе спросил половец.
– И ты садись, хан, – без особой теплоты ответил ему Юрий. – Садись, угощайся.
Гунчак присел, не чинясь, налил себе сбитня в чистую чашу, только что принесенную теремными девками, пригубил, крякнул довольно: видно, хорошо пошло горячее питье с мороза. Ратислав же сам наливать не стал, дождался, когда ему нальют – положение обязывало. Погрел сначала руки о теплые стенки серебряной чаши, раздувая ноздри, вдохнул терпкий запах и только потом глотнул. И впрямь, хорошо пошел сбитень с морозца, сразу согрел сжавшиеся в ком потроха! Не спеша, но и не слишком медля – князь с тысяцким ждут – выцедил питье. Отставил чашу, тут же наполненную девкой вновь, откашлялся и сказал:
– Правда. Ходили в эту ночь за стену.
– С кем ходил? В какой силе?
– С ближниками своими да охотниками из стражи и ополчения.
– Что, и княжича с собой потащил? – На только что довольное, веселое даже лицо Юрия Ингоревича словно набежала туча. Глаза недобро блеснули. Показалось ли, нет Ратиславу: что-то жуткое, затмившее тогда, после приграничной битвы, разум князя снова глянуло на него через черные его зрачки.
– Тащить не тащил, – словно и не заметив ничего, спокойно ответил Ратьша. – Сам пошел.
– А ты и позволил? – повысил голос Юрий. – Аль не помнишь, о чем с тобой сговаривались!
– А попробуй не позволь! – тоже возвысил голос Ратислав. – Разве переупрямишь такого! Да еще и смел без меры. И, кстати, показал себя достойно. В отца, видно, пошел.
Редко кто может устоять перед лестью. Не был исключением и Юрий Ингоревич.
– Достойно, говоришь, показал себя, – проворчал он, успокаиваясь. – Но смотри у меня, чтоб больше никаких вылазок с ним.
– Ладно, княже, как соберусь, пришлю его к тебе, будешь сам его держать, ибо никто другой не удержит.
– Ладно, не журись, – опять придя в благодушное настроение, произнес князь. – Ну, давай, рассказывай, как все было.
Ратислав не спеша, в подробностях рассказал о ночной вылазке. Юрий Ингоревич часто перебивал, переспрашивал, уточнял, довольно улыбался. Будимир слушал молча. Только время от времени одобрительно крякал в скомканную в кулаке бороду.
– Так, значит, своих всего нескольких потеряли? – переспросил в самом конце рассказа великий князь.
– Да, княже.
– И полона отбили едва не сотню?
– Где-то так.
– А татарвы посекли сотню, не меньше?
– И это так, княже.
– Ой, привираешь, небось, воевода!
– Ежели и привираю, так самую малость, – засмеялся Ратьша.
– Ну, молодцы, – отсмеявшись вместе с ним, промолвил великий князь. – А главное, показали, что бить их можно! Молодцы.
Ратислав скромно пожал плечами и отхлебнул сбитня. Потянулся к сдобному калачу.
– Ну а ты, хан, тоже за стену с воеводой хаживал аль как? – обратился Юрий к Гунчаку.
Тот, только что отхлебнувший из чаши, запивая сдобу, аж подавился. Раскашлялся. Откашлявшись, сиплым еще голосом пожаловался:
– Так не взял меня с собой воевода. Счел недостойным такого подвига, должно быть.
– Не взял аль сам не пошел? – Этот вопрос князь обратил к Ратиславу.
Тот тоже едва не подавился: не ожидал, что Юрий устроит разбирательство. Шумно сглотнул полупережеванный кусок калача, перхнул, прочищая горло, ответил:
– Я не взял, княже.
– Что так?
– Береженого Бог бережет, – усмехнулся Ратьша. Быстро погасил улыбку, добавил: – Хоть, может, зря не взял. Сегодня, когда на стену ходили, на Подоле хан с первой стрелы татарина за изгородью достал.
Сказал и глянул на Гунчака. Потом на князя. Губы Гунчака тронула довольная улыбка, на высоких скулах заиграл румянец. Юрий с оценивающим прищуром посмотрел на хана, отвел взгляд, сказал:
– Что ж, молодец, хан. Может, хорошо я сделал, что не вздернул, когда тебя связанным из степи приволокли.
Улыбка Гунчака стала кривой, а румянец стал гуще, темнее. Не по нраву пришлись бывшему вольному хану слова русского князя. Однако обиду проглотил, кивнул едва заметно, то ли благодаря, что не вздернули, то ли отвечая на похвалу. Посидели еще немного. Обсудили расстановку сил на стенах, посетовали, что трудно будет бороться с пороками татарскими. На сем расстались. Вышли из покоев все вместе. Князь с тысяцким отправились на обход стен, а воевода с ханом – в сторону гридницы, поснедать: княжескими заедками только чуток червяка заморили.
Поели быстро, но плотно: сразу после обеда опять собрались на стену, а как там сложится, когда придется поесть снова, кто знает…
Вышли во двор. Короткий зимний день подходил к концу, а плотные тяжелые облака, сплошь затянувшие небо, не давали толком пробиться живительным лучам Ярило-солнца. Потому уже наступали ранние сумерки. Хорошо, мороз ослаб, да и ветер почти стих. Снег сыпать тоже перестал. От главного крыльца княжьего терема, увидев выходящих из гридницы Ратьшу и Гунчака, к ним направились княжич с меченошами и Первуша.
– Куда сейчас, воевода? – подойдя, поинтересовался Андрей.
– На стену, куда ж еще, – повел плечами Ратислав. – На напольную сторону.
Сели в седла, тронулись не спеша к воротам. Ратьша посмотрел под крышу терема, где поблескивало слюдой небольшое окошко евпраксиевой горенки. Показалось? Нет, в окошке было видно лицо. Чье, не рассмотреть, но хотелось верить, что ее, Евпраксии. Кивнул головой в тяжелом шлеме, не слишком надеясь на ответ. Но… Показалось, или и в самом деле та, что смотрела сейчас в окошко, кивнула. Ратьша почувствовал, что губы сами расползаются в глупой счастливой улыбке.
