Второго Рима день последний - Мика Валтари
За ранеными ухаживали несколько турецких фельдшеров и пожилых дервишей. Им помогали греческие монашки, обращённые в невольниц. Их заставили заниматься этой грязной, дурно пахнущей работой, потому что из-за старости и неказистой наружности они не прельщали победителей. Несколько чаушей поддерживали порядок и не допускали, чтобы турки грабили собственных раненых.
Среди монашек я узнал Хариклею. Её ряса была порвана, всё тело в синяках, а некрасивое лицо опухло от слёз.
– Хариклея,– позвал я. – Значит, ты жива? Что ты здесь делаешь?
Она взглянула на меня, будто не было ничего странного в том, что я стою возле неё, и ответила:
– Этот недобрый турок схватил меня за руку и не хочет отпускать. Не понимаю, что он говорит.– И, всхлипывая, добавила: – Он такой молодой и красивый, что у меня не хватает духу вырвать руку. Ведь он скоро умрёт.
Свободной рукой она вытерла предсмертный пот со лба юноши и погладила его по-детски округлую щёку, так что лицо его, искривлённое болью, разгладилось. Хариклея разрыдалась от сострадания и, давясь слезами, произнесла:
– Бедненький, не может даже пограбить в своё удовольствие, хотя заслужил это доблестью. У него много ран и кровь не хочет останавливаться. Может, ему бы удалось найти ценные вещи и деньги и много хорошеньких девочек, но он не получил в награду ничего кроме моей старой костлявой руки.
Юноша открыл глаза, посмотрел мимо нас и что-то тихо прошептал по-турецки.
– Что он говорит?– живо заинтересовалась Хариклея, ведомая своим извечным любопытством.
– Говорит, что бог один,– перевёл я. – Спрашивает, действительно ли он заслужил себе рай.
– Само собой, разумеется,– сказала Хариклея. – Конечно, он его заслужил. Наверно, у турок свой рай, ведь у нас, христиан, есть наше небо. И он, несомненно, попадёт в рай, бедный мальчик.
Дервиш, который проходил мимо, прижимая к груди вонючую козью шкуру, наклонился над умирающим и прочёл строфы Корана о прохладных водах рая, райских плодах и совершенно не тронутых девушках. Когда дервиш отошёл, юноша дважды произнёс ломающимся голосом:
– Мама, мама.
– Что он говорит,– спросила Хариклея.
– Он думает, что ты его мать,– ответил я.
Хариклея снова разрыдалась и воскликнула:
– У меня ведь никогда не было сына, потому что ни один мужчина даже не взглянул на меня. Но если ему так кажется, то я не могу его разочаровывать. И не грех это вовсе.
Она поцеловала руку юноше, прислонила свою щеку к его щеке и удивительно нежным голосом стала шептать ему на ухо ласковые слова, будто среди опустошительного хаоса и бессмысленных убийств хотела выплеснуть всю нежность, таившуюся у неё в сердце. Юноша, крепко сжимая её руку, закрыл глаза и дышал тяжело, болезненно.
Тогда я кое-что вспомнил. Не глядя по сторонам, я направился через весь город к монастырю Пантократора. Я должен был удостовериться. Я должен был увидеть это собственными глазами.
Занятые грабежом турки разожгли во дворе монастыря костёр из порубленных икон и готовили на нём себе еду. Я прошёл мимо них к пруду, поднял с земли копьё и тут же загарпунил одну из ленивых, серых как болото рыб. Когда я вытащил её из воды, то увидел, что она стала красной как ржа. Ржавчиной отливала её чешуя в лучах заходящего солнца, как и предрекал монах Геннадиус.
Наступили сумерки. Впереди была ночь беспредела и зверств. С опущенной головой я вернулся домой и сел за свой дневник.
30 мая 1453.
К полудню пришёл чауш, чтобы охранять мой дом. Я понял, что султан не забыл обо мне. Мануэль готовил ему еду. Никто из них мне не мешал. Чауш не остановил меня, когда я направился в город. Он только шёл сзади на расстоянии двадцати шагов.
На улицах и площадях трупы начали пухнуть. Вороньё из Европы и Азии собралось в чёрные, бьющие крыльями стаи. Собаки воют во дворах. Некоторые из них уже одичали, слизывают кровь и рвут трупы.
За ночь войско султана преобразилось удивительным образом. Только чаушей ещё можно было узнать по их зелёным кафтанам и янычар по их белым фильцевым шапкам. Кроме них, всё выглядело так, будто мужчины на улицах переоделись к какому-то удивительному и страшному празднику.
Пастух, ещё вчера ходивший босиком, сегодня щеголяет в мягких ботинках, в плаще из шёлка или бархата. Носатый негр набросил на плечи тяжёлый, шитый золотом плащ. Все помылись и почистились, как велит Коран. Но трупный запах пропитал весь город. Он проникает всюду.
Грабёж проводится сейчас более организованным образом. Дом за домом очищаются от мебели и вещей. Бесчисленное множество возов и повозок, запряжённых волами, загруженных до отказа, выезжают через городские ворота. Повсюду идёт торговля. Повсюду навьючивают ослов и верблюдов. Те из турок, которые похитрее, обыскивают подвалы в домах зажиточных горожан, простукивают стены, разбивают их кирками и молотками. Время от времени громкие крики свидетельствуют, что найдены новые тайники. Прятавшихся людей выволакивают за волосы из замурованных ниш и пустот, цистерн для воды.
Голова кесаря Константина лежит между копытами конного памятника императору и смотрит погасшими глазами на свой город. Султан Мехмед приказал положить её на цоколе колонны посреди города, чтобы греки убедились: их император мёртв и власть принадлежит султану.
Мехмед без устали ездит по городу, осматривая дворцы и храмы. На мысу Акрополя он сказал:
– Здесь будет мой сераль.
Под колонной Аркадиуса он устроил место для казней. Там среди казнённых я увидел вспухшее тело байлона Минотто.
«Это место для меня» – подумал я и сел, чтобы дождаться, когда прибудет султан устанавливать правительство греков.
Мне пришлось ожидать до полудня. За это время телохранители и чауши султана привезли около пятидесяти греков, выкупленных за деньги султана в лагере и на кораблях. Им дали воду, пищу и одежду, соответствующую рангу. Но это не изменило их подавленного настроения. Лишь некоторые из них осмеливались в страхе перешёптываться друг с другом. Время от времени чауши приносили всё новые головы сановников и ставили их в длинный ряд на мраморной балюстраде площади. Пленники показывали на них пальцами и шептали известные имена. Многие полегли на стенах и их останки были найдены и обезглавлены. Другие пали, защищая свой дом.
Наконец, прибыл султан в сопровождении молодых визирей и, покачиваясь, сошёл с коня. Его лицо опухло от бессонной ночи и вина. Солнце било ему в глаза, и он вынужден был заслонять их рукой.
Пленники бросились ему под ноги и прижали лбы
