Паринуш Сание - Книга судьбы
– Ничего ужаснее? Я задумала что-то безнравственное, против Бога и веры?
– Против традиции, мама, а это нисколько не лучше. Подобная новость – это будет все равно что взрыв бомбы. Неужели не понимаешь, какой это скандал, какой стыд для нас? Что станут говорить наши друзья, коллеги, подчиненные? Как я покажусь на глаза родителям Атефе? – И, поспешно обернувшись к Ширин, он добавил: – Ширин, не вздумай даже заикнуться об этом при ней.
– А что случится, если она узнает? – поинтересовалась я.
– Что случится? Она утратит всяческое уважение к тебе. Тот священный образ матери, который я внушил ей, рухнет. Она расскажет своим родителям, узнают все в министерстве.
– И это так страшно?
– Представляешь, что будут говорить у меня за спиной?
– Нет. Что будут говорить?
– Скажут: “У начальника появился отчим. Прошлой ночью он вручил свою мать какому-то ничтожеству”. Как мне жить с таким клеймом?
Ком застрял у меня в горле. Я не могла больше говорить, не могла их слушать. Они очернили мою единственную, мою прекрасную и чистую любовь. Пульс молоточками бил в виски. Я вошла в дом, проглотила две таблетки болеутоляющего и села – в темноте, не включая света, прислонившись головой к валику дивана.
Ширин и Масуд еще потолковали на веранде, потом Масуд собрался уходить, и они вошли в дом. Провожая его, Ширин сказала:
– Это все тетушка Парванэ виновата. Вечно ей неймется. Маме бы никогда такое в голову не пришло. Это она маму втянула.
– Мне тетя Парванэ никогда не нравилась, – подхватил Масуд. – Она вульгарна. Не соблюдает элементарные правила приличия. Познакомилась у нас с господином Магсуди – и попыталась пожать ему руку! Бедняга так растерялся. Конечно, окажись тетя Парванэ на мамином месте, она бы сейчас уже в десятый раз замуж выходила.
Я поднялась, включила лампу и сказала:
– Парванэ к этому никак не причастна. Каждый человек вправе сам решать, как проживет свою жизнь.
– Конечно, мама, у тебя есть право, – сказал Масуд. – Но разве ты воспользуешься им в ущерб чести и достоинству твоих детей?
– У меня болит голова, я пойду спать, – пробормотала я. – Да и ты засиделся. Ступай домой, к жене и ребенку.
Даже успокоительное не помогло мне уснуть в ту ночь. Я металась в постели, металась между противоречивыми мыслями. С одной стороны, я чувствовала себя виноватой: я огорчила своих детей. Усталое, встревоженное лицо Масуда, слезы Ширин – они меня не отпустят. С другой стороны – о, как заманчива мечта о свободе! Вступить в ту пору жизни, когда можно сбросить цепи долга, забыть обязанности, выпорхнуть в огромный мир. Заветнейшее желание, давняя моя любовь и страх потерять Саида… Как сердцу справиться с этими чувствами?
Наступило утро, а у меня не было сил даже подняться с постели. Несколько раз звонил телефон. Ширин брала трубку, но звонивший отключался. Я понимала, что это Саид. Он волновался, но ему не хотелось говорить с моей дочерью. Снова зазвонил телефон; Ширин взяла трубку, холодно произнесла “алло” и резко меня окликнула:
– Мам, это госпожа Парванэ, возьми трубку!
Я взяла трубку.
– Значит, теперь я госпожа Парванэ! – сказала “госпожа Парванэ”. – Ширин чуть вслух меня не обругала.
– Мне очень жаль. Не принимай близко к сердцу.
– О, мне-то все равно, – фыркнула она. – Ты как?
– Ужасно. Голова раскалывается, и ничего не помогает.
– Масуд тоже в курсе? И он так же плохо это принял, как и Ширин?
– Намного хуже.
– Эгоистичные, избалованные дети! О твоем счастье никто и не заботится. Ничего не хотят понять… Сама виновата, вечно стелилась перед ними, всем ради них жертвовала. Обнаглели и думать не думают, что мать тоже человек. И как ты теперь поступишь?
– Не знаю, – ответила я. – Дай мне пока что собраться с мыслями.
– Бедняга Саид себя насмерть уморит переживаниями. Говорит, уже два дня от тебя ни звука. Звонит, а к телефону каждый раз подходит Ширин. Он не понимает, что происходит, нужно ли ему поговорить с ней или пока держаться в стороне.
– Скажи ему, чтобы не звонил. Я сама потом позвоню.
– Давай мы все втроем пойдем сегодня в парк погулять, – предложила Парванэ.
– Нет, я не в настроении.
– У меня остались считаные дни, и Саид тоже скоро уезжает.
– Я правда не могу, мне нехорошо, – сказала я. – На ногах не стою. Передай ему привет. Попозже я перезвоню.
Ширин возникла в дверях, лицо перекошено яростью, вслушивается в каждое слово. Я закончила разговор и спросила:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Нет.
– Тогда что ты стоишь тут, словно адский привратник?
– Разве госпожа Парванэ не зайдет с тобой попрощаться? Она вроде бы избавит нас наконец от своего присутствия?
– Придержи язык! – велела я. – Ты не смеешь так говорить о своей тете.
– О какой еще тете? У меня только одна – тетя Фаати.
– Довольно! Будешь так говорить о Парванэ – схлопочешь! Ты меня поняла.
– Ох, извините! – насмешливо ответила она. – Не знала, что ты так высоко чтишь госпожу Парванэ.
– Да, так высоко. Уходи, я лягу спать.
Около полудня позвонил Сиамак. Необычно: в такое время он никогда не звонил. Ширин и Масуд так торопились сообщить ему новости, не подождали даже, пока он вернется домой с работы. Ледяным голосом поприветствовав меня, он спросил:
– Что это мне младшие говорят?
– О чем? – уточнила я.
– Нашла себе пару?
Ужасно, когда родной сын разговаривает с тобой в таком тоне. Но я, не дрогнув, переспросила:
– Ты что-то имеешь против?
– Разумеется, я против. После такого мужа, как мой отец, как можешь ты даже упоминать другого мужчину? Это измена его памяти. В отличие от Масуда и Ширин я не трясусь за воображаемую честь и не считаю нелепым, чтобы женщина в твоем возрасте вышла замуж. Но я не позволю извалять в грязи память моего отца-мученика! Все его последователи требуют от нас верности его памяти, а ты усадишь на его место какое-то ничтожество?
– Слышишь ли ты сам, что ты говоришь, Сиамак? Какие еще последователи? Твой отец был пророком? Его имя знакомо разве что одному иранцу на миллион. Что ты все хвастаешь и преувеличиваешь? Понимаю, есть люди, которые тебя в этом поощряют, а ты простодушно и доверчиво разыгрываешь роль сына героя. Но, дорогой мой, пора бы раскрыть глаза пошире. Люди то и дело придумывают себе героев. Назначают кого-то великим, чтобы спрятаться за ним: пусть говорит от их имени, пусть прикроет их вместо щита в час опасности, пусть пострадает за них, а они спасутся. Так они и поступили с твоим отцом. Выставили его на передовую и кричали ему “ура”, но когда он попал в тюрьму, все приверженцы разбежались, когда его убили, никто не желал признаваться даже в знакомстве с ним. Его только критиковали да составляли перечень его ошибок. А куда героизм твоего отца завел нас, семью? Кто-нибудь постучался к нам в дверь спросить, как справляется с жизнью семья героя? Самых храбрых хватало только на то, чтобы поздороваться вполголоса, столкнувшись с нами на улице.
Так что, сынок, ни к чему нам герой. Пока ты был ребенком, я считалась с этой твоей одержимостью, но ты давно вырос, и тебе нет надобности ни самому быть героем, ни бежать вслед за героем. Стой крепко на своих ногах, полагайся на собственный разум и знания, выбирай тех руководителей, которые тебе действительно понравятся, а как только тебе покажется, будто они повели не в том направлении, сразу отнимай у них свой голос. Не поддерживай ни человека, ни партию, если от тебя требуют слепой веры. Не надо нам мифов. Пусть твои дети видят в тебе мужчину с твердым характером, который способен защитить их, а не сам ищет покровительства.
– Уф!.. Мама, ты никогда не понимала ни величия моего отца, ни важности его борьбы.
Каждый раз, когда Хамид превращался в героя, он именовался не “папа”, но “отец” – титаны не бывают “папами”.
– А ты никогда не понимал, какие страдания мне пришлось перенести из-за этой борьбы, – ответила я. – Сынок, раскрой глаза. Будь реалистом. Твой отец был хорошим человеком, но у него имелись и слабости, и изъяны, особенно больно затрагивавшие его семью. Не бывает идеальных людей.
– Все, что делал мой отец, он делал ради народа, – упорствовал Сиамак. – Он хотел создать социалистическое государство, основанное на свободе, равенстве и справедливости.
– Да, и я видела, как страна, служившая ему образцом – Советский Союз, – развалилась, просуществовав всего семьдесят лет. Люди там измучились от недостатка свободы. В тот день, когда было объявлено о распаде СССР, я плакала и долго еще терзала себя вопросом, за что же умер твой отец. Ты не видел жителей южных республик этой империи, которые перебирались в Иран в поисках хоть какой-нибудь работы, ты не знаешь, какие это были невежественные, отсталые, потерявшиеся в большом мире люди. И ради этой Медины он отдал свою жизнь? Хорошо, что он не дожил и не увидел, как пало средоточие его надежд.
