Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Печалюсь о твоих словах, князь, – вздохнул Федор. – Мне богатства не нужно. Даже если силой велишь взять золото, и тогда не возьму, потому что не на пользу оно мне. Господь отнял у меня память сребролюбия, и где закопал – не помню. Помнил бы – рассказал бы, где оно лежит. Вижу, что ты страстен к золоту и служишь ему, как раб, а отказ мой только распаляет тебя.
– Так ты, чернец, отвергаешь мою милость? – проговорил князь не сулившим добра голосом и перешел на прежнее место. – Я, значит, раб, а ты вольный? – Он хлопнул в ладоши. На зов в трапезную вошли двое гридей. Мстислав указал пальцем на Федора. – Этого монаха связать узами, подвесить к потолку и бить кнутом, как наказанного раба.
Гриди бросились исполнять. Вывернув чернецу руки, они волоком потащили его в сени. Монах при том не проронил ни звука.
Трапезу князь окончил в расстроенных чувствах. После отдыхал в изложне. Затем вышел на двор, к молодечным. Пустил несколько стрел в соломенное чучело на колу, мечом снес ему голову – глиняный горшок. Лишь после этого с двумя боярами спустился в подклеть, где мучили монаха.
Чернеца, раздетого до колючей власяницы, держала за опутанные сзади локти веревка, продетая через кольцо в потолке. Ноги болтались в двух вершках от пола.
– Фу, – сморщился князь, обозрев бесчувственное тело.
Власяница была рваной и мокрой от крови, на полу накапала густая красная лужа. Раб, орудовавший кнутом до появления князя, выплеснул на чернеца ведро ледяной воды. Монах с громким стоном-вздохом ожил, поднял голову. Сквозь редкие волосы, падавшие на лицо, на князя глянули очи схимника, полные боли и беззлобия. Посмотрев в эти кроткие глаза, Мстислав смягчился сердцем.
– Открой, отче, где сокровище, и я велю лекарю исцелить твои раны, а самого тебя отпущу с честью.
– Не вспомню, князь, – был ему ответ.
– Поджарьте его на огне! – в мгновенном исступлении воскликнул Мстислав.
Быстро был притащен большой котел и установлен под ногами узника. Веревку подтянули, подвесив его выше. В котел бросили хворост и плеснули масла. Вспыхнувшее пламя отогнало князя в сторону. В мрачном безмолвии, сложив руки на груди, он наблюдал, как горят в огне ноги упрямого монаха.
Когда раб подбросил еще хвороста и пламя объяло монаха почти по пояс, Мстислав спохватился:
– А почему он не кричит?
Раб ткнул кнутовищем в грудь чернеца:
– Почему не кричишь?
Кнутовище внезапно полыхнуло, будто обмакнутое в масло, и холоп с воплем выронил его.
– Его дерюга не горит, – удивленно заметил кто-то из бояр.
– И борода не опаляется.
– Колдовство! – в страхе попятился раб.
Князь опустил руки, шагнул к котлу и, ужаснувшись, проговорил:
– Он в пламени как в росе.
Схватив ведро, вновь наполненное водой, Мстислав вылил его на огонь. В подклети расползся густой дым, парубки кинулись отворять шире дверь. Кашляя и закрываясь рукавом, князь кричал монаху, которого едва видел за дымом:
– Пошто губишь себя упрямым молчанием?
– Не слышишь ты меня, князь, – прохрипел Федор. – Истину я тебе сказал: молитва брата моего Василия спасла меня тогда, и Бог забрал у меня знание, где спрятано варяжское сокровище.
Княжи мужи, задыхаясь в дыму, взяли Мстислава под руки и вынесли наружу. Парубки сдвинули котел и принялись стаскивать с веревки неуязвимого чернеца.
Чернее тучи князь поднялся в жаркую истобку, приказал подать вина и меда.
– Про какого это Василия он говорил? – спросили его бояре.
– А поезжайте в монастырь и привезите мне этого Василия, – повелел Мстислав, – который живет в той самой варяжской пещере. Силу к нему не применять!
Сам же принялся пить.
Посланные воротились лишь поздно вечером, рассказав, что с трудом нашли нужную пещеру. Сперва монахи не хотели ее показывать, потом затворник никак не мог взять в толк, что его требует к себе князь. Пришлось все же применить слегка силу.
Изумленного монаха в такой же схиме, что у Федора, но с полуоторванным клобуком, поставили перед Мстиславом. Изрядно набравшийся хмеля князь поманил его пальцем. Василий не двинулся, смотрел без гнева, но и без ласки.
– Все, что ты советовал мне сделать с этим злодеем, я сделал, и все напрасно, – мрачно пожаловался князь. – Теперь от тебя хочу, чтоб ты стал мне как отец.
– Что я советовал тебе сделать и с каким злодеем? – недоумевал затворник.
– О сокровище, про которое ты мне поведал, злодей Федор ничего не рассказал. Я пытал его. Он… – В голосе князя встала слезная обида. – Я его огнем, а он меня росой…
Выйдя нетвердым шагом из-за стола, Мстислав подошел к монаху и оперся о него.
– Будь мне вместо него отцом, – жалостно попросил. – Отдай сокровище. Тебе же оно ни к чему…
– Догадываюсь, княже, о каком сокровище толкуешь. – Чернец сделался грустным. – Только не пойму, кто тебе о нем сообщил, если не Федор.
– Да ты же сообщил, отче, прошлой ночью, – кисло дохнул ему в лицо Мстислав.
– Ты сам видел меня и слышал, княже? – озабоченно спросил монах.
– Как теперь вижу и слышу.
– Знакомые козни, – покивал схимник. – Не иначе тот же злой бес вновь ополчился на Федора, что и прежде являлся ему в моем облике. А теперь он прельстил тебя, княже, возвел ложь на меня и на Федора. Более года меня никто не видел выходящим из моего затвора. И не видел я тебя прошлой ночью, и не говорил с тобой.
Мстислав отшатнулся от него, дико закричал:
– Не обманешь меня, злодей!.. Бейте его!
Ударом кулака он свалил чернеца на пол, стал избивать окованными сапогами. Несколько пинков нехотя добавили двое княжих мужей, уступившие затем место гридям. Те колошматили чернеца с азартом, оттеснив и самого князя. Мстислав, грязно выбранившись, выбежал из горницы, а когда вернулся, в руке у него была добытая где-то стрела.
– Бес в тебя вселился, княже, ибо ты сам себя предал ему! – успел выкрикнуть схимник, прежде чем сапог гридина в кровь разбил ему губы.
– А-а, проклятый чернец!.. – провыл князь, наклонился и с размаху воткнул стрелу в грудь монаха.
Гриди отошли. Мстислав мутным взором смотрел на дело рук своих. Сочившаяся из раны кровь натекла на пол, когда зашевелившийся чернец поднял руку, ухватил древко и вырвал наконечник. Тело судорожно дернулось.
– Не на добро себе нашел ты эту стрелу, княже, – сказал напоследок схимник и закрыл глаза.
Рука разжалась, и стрела упала к ногам Мстислава. Гридин пощупал жилу на шее чернеца.
– Жив.
– Под замок его до утра, – пробормотал князь, плохо сознавая, что говорит. – И второго. Завтра буду терзать их, пока не отдадут мне сокровище.
Опрокинув в себя чашу с медом, он сам замертво свалился на пол.
Обоих чернецов нашли поутру бездыханными, и некто из челяди, имевший веру в Христа, говорил, что ночью за преподобными приходили ангелы Господни.
…Тускло горящий светец вырвал из темноты скорченную фигуру. Некто в мирском одеянии трясся от страха и горестных воздыханий, головой подпирая низкий потолок ниши, ископанной в стене пещеры.
– Что за неприкаянная душа? – самого себя спросил отшельник Марк, прозванный Пещерником и Гробокопателем. Он приблизил светец к лицу непрошеного гостя: – Эй!
В свете пламени блеснули глаза, исполненные ужаса. Незнакомец теснее вжался в земляную стенку.
– А я-то уж думал, не оставил ли я непогребенным какого собрата и его душа пришла мытарить меня, – сказал чернец. – Однако не упомню такого, чтоб живой человек захотел лечь в могилу.
Испустив вздох, похожий на скорбный вой, пришелец вытянул руку, словно хотел загородиться, всхлипнул:
– Уй-ди-и!
– Куда ж я пойду, если мне надо работать, а ты как раз сидишь в недокопанной могиле? Это ты уйди.
Чужак, услыхав про могилу, завыл еще громче и головой в проход вылетел из ниши. Откатился к другой стенке и заметался на четвереньках – не знал, куда бежать.
– А тут всюду мертвые в могилах лежат, – невозмутимо сказал Гробокопатель. – Если так боишься их, зачем сюда забрался?
Пришелец скрючился у стенки и затих без ответа.
– Мертвые не страшны, – продолжал Марк. Он установил светец на деревянной полице, вбитой в земляную стену, и двумя руками взялся за лопату. – Живые опаснее.
– Я от живого мертвеца убежал, – глухо проговорил чужак, опять тоскливо воздыхая. – А ты – Марк Пещерник?
– Я-то Марк. А ты что за человек неведомый?
– Ведомый я, монастырский. Колчеком кличут. По-здешнему брат Никола.
– Где же это тебя по-мирски кличут, если в обители живешь, брат Никола? – углубляя могилу, расспрашивал Гробокопатель.
На это Колчек не ответил – опять шумно заскорбел. Марк не стал ему мешать, занятый своим делом.
– А как это, отче, – после недолгого горевания снова заговорил послушник, – покойники слушают твои повеления?
– Сам-то я кто? Мертвец, как они, – объяснил могильщик, – и душа моя смердит тлением… Ну, сказывай, какой там живой покойник тебя напугал. А-то ведь и наверх не вылезешь от страху. А мне тебя кормить и поить нечем.
