Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга третья
– Бедный, – едва слышно сказала кузина, – он матери не знал. Я тоже родителей годовалой девочкой потеряла, в погроме. У меня есть старшая сестра во Франции. Мадемуазель Аржан, актриса. Мы никогда не виделись, она меня не помнит… – Наримуне, отчаянно, хотелось, коснуться ее руки.
– Вспомнит, Регина-сан, – уверенно сказал граф, – обязательно. Вы сестры, одна кровь… – он помолчал:
– Я родителей подростком потерял, в токийском землетрясении… – он склонил голову: «Не буду мешать, занимайтесь хозяйством…»
– Я и занималась, – пробормотала Регина, стоя в коридоре. Она приготовила малышу куриный бульон с лапшой, сварила молодую картошку и сделала пюре, со сливками. Достав из саквояжа блокнот и цветные карандаши, Регина показывала мальчику буквы и цифры. Йошикуни захотел рисовать. Регина водила его ручкой:
– Надо азбуку сделать. Я видела игрушки в Риге, в писчебумажных магазинах. Азбуку, краски, кисточки. Можно из глины лепить. Это хорошо развивает способность к письму, в будущем. Я составлю список, для кузена Наримуне. Маленькому, наверное, учительницу наймут… – они рисовали море, город со шпилями и башнями, яхты и самолеты. Мальчик выбирал яркие, счастливые цвета, зеленый, голубой, оранжевый и красный. Он сопел, прижавшись к Регине, положив голову ей на колени:
– Спать, мама… – девушка напевала колыбельную на идиш. Регина помнила ее с детства, от приемной матери.
– Они уедут, скоро, – Регина гладила ребенка по голове, – уедут в Стокгольм, а ты отправишься в Палестину. Вы, наверное, больше никогда не увидитесь. Выйдешь замуж за доктора Судакова, – Авраам больше не упоминал о браке. Регина поняла, что доктор Судаков считает ее согласие само собой разумеющимся. В кафе она все-таки научила его танго, но, касаясь мужчины, она ничего не чувствовала. Это был родственник, кузен, как рав Горовиц. С Аароном, Регина, конечно, не здоровалась за руку. Подобное было позволено только с родной сестрой, или другой близкой родственницей.
Наримуне, при встрече, она пожала руку. Девушка едва не вздрогнула. Смуглая ладонь оказалась теплой, крепкой, Регина вспомнила:
– Как у Волка. Волку я нравлюсь, но ему все девушки нравятся, он признался… – Регина едва не хихикнула вслух.
На третьей бутылке шампанского Максим, весело, сказал:
– У меня всегда так было, кузина. Девушки… – потянувшись, он закинул руки за голову, – они все красивые, поверьте мне. Когда они чувствуют, что нравятся кому-то, они расцветают… – Волк рассовал по карманам деньги и папиросы:
– Я вас покидаю, мне предстоит приятный вечер… – давешняя блондиночка томно посматривала в сторону их столика.
– А на каком языке ты с ней говоришь? – внезапно поинтересовался Авраам.
Волк усмехнулся, поднимаясь:
– Я здесь француз, дорогие мои. Месье Максим. Девушки любят французов… – подмигнув, он исчез среди танцующих пар.
Регина, наконец, решительно прошла к двери кабинета. Девушка постучала, треск машинки умолк. Регина позвала:
– Кузен, малыш и Сугихара-сан отобедали. Йошикуни спит, не волнуйтесь. Приходите в столовую… – Регина слышала, что японцы любят рис. Она хотела порадовать кузена. Рис девушка нашла в шкафу, в пакете с японскими надписями. Рядом стояла стеклянная бутылка, с чем-то темным. Регина понюхала, пахло приятно. Она вспомнила американскую приправу, кетчуп Хайнца, продававшийся в рижских магазинах. Регина лизнула темную жидкость, оказавшуюся соленой:
– Это для бульона, – решила девушка, – надо сварить рис, и добавить приправу… – она так и сделала, выложив сверху кусочки курицы. Рис получился темного цвета. Попробовав, Регина сморщилась:
– Как они такое едят? Другая культура. Даже у нас, у евреев, разные кухни есть… – Регина не добавляла в фаршированную рыбу сахар. Аарон удивился, в первый раз: «Почему она несладкая? Положено с сахаром готовить…»
– Это в Галиции, – рассмеялась Регина, – ты говорил, ваша мама в Америку из Кракова приехала. Они сладкую рыбу делают, а здесь, на севере Польши, в Литве, острую.
– Ему понравится, – уверенно сказала Регина, накрывая на стол. Она поняла, что хочет услышать похвалу кузена:
– Хотя он часто меня благодарит… – Регина остановилась, с тарелками в руках, – благодарит, встает, когда я поднимаюсь, открывает двери. Даже цветы принес… – по дороге из русского консульства, Наримуне заехал в лавку. Кузен купил свежие, кремовые розы, с каплями воды на лепестках.
Регина поставила букет в красивую, фарфоровую вазу, на комоде:
– Он… Авраам, никогда такого не делает. Но в Израиле это не принято. У них мужчины и женщины равны. И меня так учили, в клубе… – ребенок заворочался, Регина быстро пошла в спальню.
Наримуне застыл, посреди столовой. У нее был высокий, нежный голос:
– Рожинкес мит мандлен,
Шлоф же, ингеле, шлоф…
– Это «мальчик», – вспомнил Наримуне, – на идиш… – до него донесся сонный голосок сына: «Мама…»
Сглотнув, граф отправился мыть руки. Они сидели за круглым столом, Регина, обеспокоенно, сказала: «Я не знала, как вашу еду готовить, кузен. Надеюсь, вам понравится…»
Совершенно несъедобный рис вставал в горле жестким, просоленным комком. Наримуне смотрел в серо-голубые, блестящие глаза. У нее были длинные ресницы. Она часто дышала, вертя серебряную вилку.
Налив ей вина, Наримуне широко улыбнулся: «Очень нравится, кузина. Положите мне еще, пожалуйста».
На отполированном, темном дубе кабинетного стола лежала расшифрованная радиограмма из японского посольства в Стокгольме. Сверху, по правилам, предписывалось ставить карандашом дату и время расшифровки. Наримуне смотрел на свой четкий почерк:
– 14 июня 1940 года, 03.25 утра. Принял посол по особым поручениям, Дате Наримуне. Каунас, Литовская Республика.
В радиограмме не было ничего того, о чем бы ни написали газеты. Черчилль, выступая в Палате Общин, сказал, что, если понадобится, то Британия будет драться с немцами на берегах, и на улицах. Он пообещал, что страна никогда не сдастся. Через несколько дней после его речи тринадцать тысяч британских и французских солдат, остатки армии союзников на Западном фронте сложили оружие перед седьмой дивизией генерал-майора Эриха Роммеля, в приморской деревне Сен-Валери-ан-Ко. Правительство Франции бежало из Парижа в Тур. Вчера столицу объявили открытым городом. Италия присоединилась к войне, на стороне Германии. Норвежская армия капитулировала перед Гитлером.
Радиограмма пришла в разгар обработки паспортов. За три дня, как неожиданно весело думал граф, Наримуне и Сугихара-сан довели свои действия до почти искусства. Каждое движение было выверено, времени они не теряли. Получив новые пачки паспортов, они заносили данные людей в консульские документы. На визе, имена и фамилии требовалось печатать по-японски. Они не тратили время, записывая слоги катаканы на бумаге. Наримуне, с закрытыми глазами, мог настучать на машинке транскрипции еврейских фамилий. Каждую визу подписывали, от руки, снабжали датой и консульской печатью.
Он, невольно, пошевелил пальцами. Рука ныла. Боль отдавалась куда-то в левый бок, близко к сердцу. Рядом с радиограммой лежали листы, исписанные твердым, учительским почерком Регины-сан. Наримуне читал о цветных карандашах и картоне, о глине для лепки, о восковых мелках американской компании Crayola, о том, как делают карточки с буквами, и палочки для счета. Кузина даже снабдила список рисунками:
– Фартук для работы с глиной и красками, касса для хранения карточек, детали, для конструктора… – она рекомендовала английскую фирму, Meccano:
– С войной поставки могут задержаться… – писала кузина, – но я уверена, что в Стокгольме остались старые запасы игрушек. Йошикуни нравится строить. Мне кажется, у него есть технические задатки… – граф поймал себя на улыбке. Он собирался подарить сыну большой набор Meccano на третий день рождения.
– Мы к тому времени в Токио окажемся… – тикали часы, над садом повисла предрассветная дымка, Наримуне стоял, с чашкой кофе. Он и Сугихара-сан распрощались, как обычно, в пять утра. Кузина провела ночь в городе.
Предыдущим вечером Наримуне, выкроив два часа, накормил Регину-сан настоящим, японским обедом. Он отправил кузину с мальчиком в сад, с игрушками, и заперся на кухне. Наримуне варил рис, жарил овощи и курицу в темпуре, солил свежего, балтийского лосося. Он достал бутылку хорошего сакэ, из шкафчика, подогрев его, как в лучшем токийском ресторане. Ели они за столом, но Наримуне рассказал кузине о японских традициях. Он говорил о горных деревнях, в Сендае, о горячих источниках, и снеге, устилающем сад, зимой, о павильоне, где сидят у очага, раздвинув перегородки, любуясь осенними листьями, или цветами сакуры. Он сделал чай, медленно и аккуратно, как его учил наставник, в Киото, когда Наримуне занимался с принцем Такамацу. Кузина покраснела: «Мне неудобно, вы съели рис, а оказывается, что…»
