Генрик Сенкевич - Потоп. Том 1
Но внутренний голос сказал ему в эту минуту: «Отчизне служи, мстить будешь потом!»
Глаза пана Анджея горели, губы запеклись, он весь дрожал, как в лихорадке, размахивал руками и, громко говоря сам с собою, ходил, вернее, метался по хате, задевая ногами за топчаны, пока наконец не упал на колени.
— Просвети же и наставь меня, Иисусе, дабы не обезумел я!
Внезапно до слуха его долетел звук выстрела, который лесное эхо, отбрасывая от сосны к сосне, принесло, будто гром, к самой хате.
Кмициц вскочил и, схватив саблю, выбежал на крыльцо.
— Что там? — спросил он у солдата, стоявшего на пороге.
— Стреляют, пан полковник!
— Где Сорока?
— Поехал искать письма.
— В какой стороне стреляют?
Солдат показал на густые заросли в восточной части леса.
— Там!
В эту минуту послышался топот; но лошадей еще не было видно.
— Берегись! — крикнул Кмициц.
Но из зарослей показался Сорока, он мчался во весь опор, а за ним несся другой солдат.
Оба они подскакали к хате, спешились и с седел, как с насыпи окопа, направили мушкеты на заросли.
— Что там? — спросил Кмициц.
— Идут! — ответил Сорока.
ГЛАВА II
Наступила тишина, но вскоре в соседних кустах что-то затрещало, будто шло стадо вепрей; по мере приближения треск понемногу смолкал. Наконец снова наступила тишина.
— Сколько их там? — спросил Кмициц.
— Человек шесть, а может, и все восемь, не мог я толком сосчитать, — ответил Сорока.
— Наше счастье! Против нас им не устоять!
— Не устоять, пан полковник, надо бы только живьем которого взять да попытать огнем, чтоб дорогу показал.
— Будет еще время. Берегись!
Не успел Кмициц сказать: «Берегись!» — как струйка белого дыма расцвела в зарослях и словно птицы зашумели неподалеку в траве, в каких-нибудь трех десятках шагов от хаты.
— Подковными гвоздями из дробовика стреляют! — сказал Кмициц. — Коли нет у них мушкетов, ничего они нам не сделают, из дробовика сюда не достать.
Держа одной рукой опертый о седло мушкет, Сорока сложил у губ другую руку и крикнул:
— А ну покажись который из кустов, мигом уложу!
На минуту наступила тишина, затем из зарослей раздался грозный голос:
— Вы кто такие?
— Да уж получше тех, кто промышляют на большой дороге.
— По какому праву вы заняли наш дом?
— Ты, разбойник, о праве спрашиваешь! Заплечных дел мастер научит вас праву, а покуда проваливай!
— Мы вас, как барсуков, отсюда выкурим!
— Поди-ка сунься! Смотри, как бы сам в дыму не задохся!
Голос в зарослях умолк, разбойники, видно, стали держать совет, а Сорока тем временем шепнул Кмицицу:
— Надо будет одного заманить и связать, будет у нас и заложник и проводник.
— Коль придет сюда который, — возразил ему Кмициц, — так не раньше, чем мы слово дадим.
— С разбойниками и слова можно не держать.
— А лучше его не давать! — оборвал его Кмициц.
Со стороны зарослей долетел новый вопрос:
— Чего вам надобно?
Тут заговорил сам Кмициц:
— Мы как приехали, так бы и уехали, кабы ты, дурень, обошелся учтиво, не начинал с пальбы.
— Не усидеть тебе тут, вечером нас сто сабель придет!
— К вечеру две сотни драгун придет, а болото тебе не защита, есть у нас такие, что проедут, как и мы проехали.
— Так вы солдаты?
— Да уж не разбойники.
— А из какой хоругви?
— А ты что, гетман? Тебе отчет мы давать не станем.
— Говорю вам, волки вас тут съедят.
— А вас воронье сгложет.
— Отвечайте, чего вам надобно, черт бы вас побрал! Зачем влезли в нашу хату?
— А ты поди сам сюда! Нечего глотку драть из кустов. Поближе! Поближе!
— Даешь слово?
— Слово рыцарям дают, не разбойникам. Хочешь — верь, не хочешь — не верь!
— Двоим можно?
— Можно!
Через минуту из зарослей в какой-нибудь сотне шагов вышли два высоких плечистых человека. Один из них сутулился и, видно, был уже преклонный старик, другой держался прямо, только на ходу вытягивал с любопытством шею; на обоих были крытые серым сукном полушубки, какие носила шляхта поплоше, высокие яловичные сапоги и надвинутые на глаза меховые шапки.
— Что за дьявольщина! — пробормотал Кмициц, пристально всматриваясь в обоих.
— Чудеса, да и только, пан полковник! — воскликнул Сорока. — Ведь это наши люди?
Старик и парень были уже в нескольких шагах, но узнать пришельцев не могли, так как их заслоняли лошади.
Внезапно Кмициц шагнул вперед.
Но и тут они не признали пана Анджея, потому что лицо его было закрыто повязкой; они только приостановились и смерили его любопытными и беспокойными глазами.
— Где же твой другой сын, пан Кемлич? — спросил Кмициц. — Уж не сложил ли свою голову?
— Кто это? А? Что? Кто это говорит? — странным, словно бы испуганным голосом произнес старик.
И застыл, раскрыв глаза и разинув рот; но у сына глаза были моложе и зорче, он внезапно сорвал шапку с голову.
— Господи помилуй! Отец, да это пан полковник! — крикнул он.
— О, господи! О, Иисусе сладчайший! — завопил старик. — Так это пан Кмициц!
И оба они стали навытяжку, как положено приветствовать начальника, а на лицах их изобразились испуг и изумление.
— Ах, такие-сякие! — улыбнулся Кмициц. — Из дробовика салютовали!
Тут старик бросился назад с криком:
— Эй сюда, все сюда!
Из зарослей показалось еще несколько человек, среди них второй сын старика и смолокур; не зная, что случилось, все они бежали сломя голову с оружием наготове; но старик снова закричал:
— На колени, шельмы, на колени! Это пан Кмициц! Какой это дурак вздумал стрелять? Ну-ка признавайся!
— Да ты сам, отец, и стрелял! — сказал молодой Кемлич.
— Брешешь! Брешешь, как пес! Пан полковник, ну кто мог знать, что это ты сам у нас в доме! Господи боже мой, да я все еще глазам своим не верю!
— Я сам, собственной персоной! — промолвил Кмициц, протягивая ему руку.
— О, господи! — воскликнул старик. — Такой гость в лесу! Глазам своим не верю! Чем мы тут тебя, пан полковник, потчевать будем? Да кабы мы знали, кабы ведали! — Тут он обратился к сыновьям: — Ну-ка, болваны, беги который-нибудь в погреб да принеси меду!
— Дай, отец, ключ! — сказал один из сыновей.
Старик стал искать за поясом ключ, подозрительно поглядывая на сына.
— Ключ? Как бы не так! Знаю я тебя, цыгана, ты сам больше выпьешь, чем сюда принесешь. Сам схожу! Ишь чего захотел: дай ему ключ! Ступайте да отвалите бревна, а уж отворю и принесу я сам!
— Да у тебя, пан Кемлич, я вижу, погребок укрыт под бревнами? — сказал Кмициц.
— Да разве тут что-нибудь убережешь с этими разбойниками! — показал старик на сыновей. — Они бы отца сожрали. Вы еще здесь?! Ступайте отвалите бревна. Так-то вы слушаетесь того, кто вас породил?
Сыновья метнулись опрометью за хату, к кучам нарубленных бревен.
— Ты, как я вижу, по-прежнему воюешь с сыновьями? — спросил Кмициц.
— Разве с ними в мире проживешь? Драться умеют, добычу брать умеют, но как дело дойдет до дележа с отцом — из глотки приходится вырывать свою часть! Вот она, утеха моя! А парни как туры! Пожалуй, пан полковник, в хату, а то здесь холод пробирает. Господи боже мой, такой гость, такой гость! Ведь мы под твоим начальством больше захватили добычи, чем тут за целый год! А теперь вот горе! Одна бедность! Худые времена, и чем дальше, тем все хуже, да и старость не радость! Пожалуй в хату, в убогую нашу хижинку! Господи, да разве мог я ждать такого гостя!
Старый Кемлич говорил странно торопливым и жалобным голосом и все бросал по сторонам быстрые, беспокойные взгляды. Это был костистый, высоченного роста старик, с вечно недовольным, кислым лицом. Глаза у него, как и у обоих сыновей, были косые, брови кустистые и такие же усы, из под которых торчала уродливо выпяченная нижняя губа, которая, как у всех беззубых людей, при разговоре поднималась к самому носу. Старому, сморщенному лицу странно не соответствовала крепкая фигура, выказывавшая необыкновенную силу и живость. Движения его были стремительны, точно весь он был на пружинах; он непрестанно вертел головой, стараясь охватить глазом все, что его окружало: и людей и предметы. По мере того как в нем просыпался служака, трепетавший перед бывшим начальником, а быть может, и привязанный к нему, старик все униженней держался с паном Анджеем.
Кмициц хорошо знал Кемличей; отец и оба сына служили у него в те времена, когда он на свой страх вел в Белоруссии войну с Хованским. Это были храбрые солдаты, столь же храбрые, сколь и жестокие. Сын Косьма некоторое время был в отряде знаменосцем, однако вскоре отказался от почетного звания, мешавшего ему брать добычу. Среди гуляк и игроков, из которых состояла ватага Кмицица, днем пропивавших и спускавших все, что за ночь ценою крови они захватывали у врага, Кемличи выделялись своей страшной алчностью. Они усердно собирали добычу и прятали ее в лесах. Особенно лакомы они были до лошадей, которых продавали потом в шляхетских усадьбах и местечках. Отец дрался не хуже сыновей-близнецов, но после каждого боя отнимал у них самую лучшую долю добычи и при этом жаловался и скулил, что они его обижают, и стонал, и охал, и грозил им отцовским проклятием. Сыновья на него ворчали; но были они от природы глуповаты и позволяли тиранить себя. Несмотря на постоянные ссоры и споры, в бою они яростно, не щадя жизни, защищали друг друга. Товарищи не любили Кемличей, и все их боялись, в драке они были страшны. Даже офицеры избегали связываться с ними. Один только Кмициц будил в них неописуемый страх, да еще трепетали они перед Раницким, когда лицо его в гневе покрывалось пятнами. Обоих они почитали за высокий род, ибо Кмицицы с давних пор стояли у власти в Оршанском воеводстве, а в жилах Раницкого текла сенаторская кровь.
