Генрик Сенкевич - Потоп. Том 1
— И то правда! А много ли их?
— Старик, два паныча да два челядинца.
— Что же они, шляхтичи?
— Само собой.
— И живут тут?
— Когда тут, а когда бог их знает где.
— А лошади откуда?
— Они и пригоняют, а откуда — бог их знает!
— Скажи ты мне по совести, не промышляют ли твои хозяева на большой дороге?
— Да откуда же мне знать, милостивый пан? Вижу, берут лошадей, а у кого — не моя забота.
— А что они с ними делают?
— Иной раз возьмут табунок, голов десять, двенадцать, сколько есть, и угонят, а куда — я тоже не знаю.
Ведя такой разговор между собою, они дошли до сарая, откуда доносилось фырканье лошадей, и вошли внутрь.
— Свети! — велел парню Сорока.
Тот поднял вверх фонарь и стал светить. Сорока глазом знатока оглядывал по очереди лошадей, стоявших в ряд у стены, и головой качал, и языком прищелкивал, и ворчал про себя:
— Как бы покойный пан Зенд обрадовался!.. Вот польские, московские, а вон немецкий мерин, и та кобыла тоже немецкая!.. Хороши! А чем кормишь их?
— Чтоб не соврать, милостивый пан, я две полянки еще весною овсом засеял.
— Так твои хозяева еще с весны пригоняют сюда лошадей?
— Нет, они ко мне челядинца прислали с наказом.
— Стало быть, ты ихний?
— Был ихний, покуда они на войну не ушли.
— На какую войну?
— Разве я знаю, милостивый пан? Ушли далёко, еще прошлый год, а нынче летом воротились.
— Чей же ты теперь?
— Да ведь леса королевские.
— А кто посадил тебя тут смолу курить?
— Королевский лесничий, родич хозяев, он тоже с ними лошадей пригонял, да уехал как-то и больше не воротился.
— А гости к твоим хозяевам не наезжали?
— Сюда никто не попадет, кругом болота и проход только один. Это просто чудо, что вы нашли его, ведь не найдешь — и засосет пучина.
Сорока хотел было сказать, что хорошо знает и лес и проход, но, поразмыслив, решил умолчать об этом и только спросил:
— А велик ли лес?
Парень не понял вопроса.
— Как?
— Далёко ль тянется?
— Э, да кто его когда прошел: тут один лес кончается, другой начинается, бог его знает, где его нет. Я там не бывал.
— Ладно! — сказал Сорока.
Он велел парню возвращаться и сам направился в хату.
По дороге раздумывал, как же поступить, и колебался. С одной стороны, брала его охота, воспользовавшись отсутствием хозяев, забрать лошадей и бежать со всем табунком. Ценная эта была бы добыча, и лошади очень понравились старому солдату; однако через минуту он победил искушение. Взять легко, а что потом будешь делать? Кругом болота, проход один — как ты его найдешь? Один раз счастливый случай помог, а в другой раз, смотришь, и не поможет. Идти по следам нельзя, — у хозяев, наверно, достало ума, чтобы нарочно наоставлять предательских обманных следов, которые приведут прямо в болотную пучину. Сорока хорошо знал повадки людей, которые промышляют угоном лошадей или берут их в добычу.
Думал он, думал, да как хлопнет себя по лбу.
— Экий я дурак! — проворчал он. — Взять парня на аркан, и пусть ведет на большую дорогу. — При последних словах он внезапно вздрогнул. — На большую дорогу? А там князь, погоня…
«Табунок голов на пятнадцать, считай, потеряли! — сказал про себя старый забияка с таким сожалением, как будто он сам выкормил этих лошадей. — Одно можно сказать, — кончилось наше счастье. По доброй ли воле хозяев, против ли их воли, придется сидеть в хате, покуда пан Кмициц не выздоровеет, а что потом будет — это уж его забота».
Раздумывая так, вернулся он в хату. Бдительные стражи, хоть и видели, стоя у двери, как мерцает вдали во мраке тот самый фонарь, с которым ушли Сорока и смолокур, спросили, однако, кто идет, и только тогда впустили их в хату. Сорока приказал солдатам смениться в полночь, а сам бросился на топчан рядом с Кмицицем.
В хате стало тихо, только сверчки завели свою привычную песенку, мышки скреблись в рухляди, сваленной в кладовой по соседству, да больной то и дело просыпался и, видно, бредил в жару.
— Государь, прости!.. — долетали до слуха Сороки отрывистые слова. — Они изменники!.. Я открою все их тайны… Речь Посполитая — красное сукно… Ладно, князь, ты у меня в руках! Держи его!.. Государь, туда, там измена!..
Сорока приподнимался на топчане и слушал; но больной, крикнув раз, другой, засыпал, а потом снова пробуждался и звал:
— Оленька! Оленька! Не гневайся!
Только к полуночи он совсем успокоился и крепко уснул. Сорока тоже задремал, но вскоре его разбудил тихий стук в дверь.
Чуткий солдат тотчас открыл глаза, вскочил и вышел из хаты.
— Что там?
— Пан вахмистр, смолокур бежал!
— Ах, черт побери! Он тотчас приведет сюда разбойников. Кто его стерег?
— Белоус.
— Я пошел с ним наших лошадей напоить, — стал оправдываться Белоус, — велел ему ведро тянуть, а сам держал лошадей…
— Что ж, он в колодец прыгнул?
— Нет, пан вахмистр, он между бревнами кинулся, — их пропасть навалено у колодца, — да в ямы, что остались после корчевки. Бросил я лошадей, думаю, хоть и разбегутся они, мы тут других найдем, а сам кинулся за ним, да застрял в первой же яме. Ночь, темно, он, дьявол, место знает, вот и убежал… Чтоб его чума взяла!
— Наведет он нам сюда этих чертей, наведет, чтоб его громом убило! — Вахмистр оборвал речь, а через минуту сказал: — Не придется нам ложиться, надо хату до утра стеречь: вот-вот набежит ватага.
И, желая подать другим пример, уселся с мушкетом в руке на пороге хаты; солдаты, устроившись подле него, то беседовали вполголоса, то тихонько мурлыкали песенку, то прислушивались, не раздастся ли в лесном шуме топот копыт и фырканье приближающихся лошадей.
Ночь была светлая, лунная, и лес шумел. Жизнь кипела в его недрах. Это была пора течки у оленей, и в чаще раздавался грозный рык рогачей. Отголоски его, короткие, хриплые, полные ярости и гнева, слышались кругом, во всех частях леса, и в глубине его, и поближе, порою совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов от хаты.
— Они, как придут, тоже станут реветь, чтобы обмануть нас, — сказал Белоус.
— Э, нынче ночью они не придут. Покуда парень до них дойдет, ободняет! — возразил другой солдат.
— Днем, пан вахмистр, надо бы хату обшарить да стены подрыть, — коли тут разбойники живут, у них и клады должны быть.
— Нет клада дороже, чем вон там, на конюшне, — показал Сорока рукой на сарай.
— А не взять ли?
— Э, дураки! Ведь отсюда выхода нет, кругом одна трясина.
— А ведь сюда же мы добрались.
— Бог привел. Живая душа не пройдет сюда и не выйдет, коль дороги не знает.
— День встанет, найдем дорогу.
— Не найдем. Они тут нарочно напетляли, следы-то обманные. Не надо было парня упускать.
— До большой дороги тут день пути, — сказал Белоус, — вон в ту сторону идти надо! — Он показал на восточную часть леса. — Будем ехать, покуда не выедем, — вот и вся недолга!
— Ты думаешь, выедешь на большую дорогу, так уже пан? Да лучше тут пуля от разбойника, чем там петля.
— Это как же так, отец? — спросил Белоус.
— Да ведь нас там уже, наверно, ищут.
— Кто, отец?
— Князь.
Сорока умолк, а с ним умолкли в страхе и остальные.
— Ох! — вздохнул наконец Белоус. — Тут худо, и там худо: куда ни кинь, везде клин!
— Загнали нас, как волков в тенета: тут разбойники, а там князь! — сказал другой солдат.
— Чтоб его гром убил! — воскликнул Белоус. — По мне, уж лучше иметь дело с разбойником, нежели с колдуном! Знается этот князь с дьяволом, знается! Завратынский с медведем схватывался, а он вырвал у него саблю, как у мальчишки. Чары на него напустил, как пить дать. А как кинулся потом на Витковского, так на моих глазах вырос с сосну. Не будь этого, я бы живым его не выпустил.
— Все равно дурень ты, что не напал на него.
— А что было делать, пан вахмистр? Подумал я: конь под ним самый лучший, стало быть, захочет он — так ускачет, а напрет на меня — так я не отобьюсь, потому с колдуном человеку не совладать. Он с глаз твоих сгинет иль взовьется столбом пыли.
— Это правда, — заметил Сорока. — Я как стрелял в него, так его будто туманом накрыло, ну я и промахнулся! Верхом всяк может промахнуться, потому конь под тобой не стоит, но чтоб пешему дать промах, такого со мной вот уж десять лет не бывало.
— Да что толковать! — сказал Белоус. — Давайте лучше сочтем: Любенец, Витковский, Завратынский, наш полковник — и всех он один безоружный свалил, а ведь каждый из них не раз выходил против четверых. Без помощи дьявола ему бы такого не сделать.
— Предадим себя господу, а то ведь дьявол и сюда дорогу князю покажет, коли тот знается с ним.
— Да у князя и без того руки долги, вон он пан какой…
— Тише! — сказал вдруг Сорока. — Что-то в листьях шелестит.
Солдаты умолкли и насторожились. Неподалеку и впрямь послышался тяжелый топот, под копытами явственно зашуршала опавшая листва.
