Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
Сколько протекло часов, они сами не могли бы сказать. Часы блаженства обращаются в секунды. Секунды страданий обращаются в годы, в вечность.
— Ты хочешь пить? — нежно спросила она, когда оба поуспокоились.
Он, приподнявшись на локте, жадно любовался этой мраморной статуей, которая еще трепетала любовью.
— Ты хочешь пить? Вот я вижу на столике стакан и бутылку токайского. Ты любишь это царственное вино?
Она встала.
— Дай, — прошептал он, — все, что от тебя, прекрасно...
Она подала ему розовый стакан и бутылку, он налил вина.
— Прежде выпей ты, — предложил он.
— Нет, пей ты.
— Нет, ни за что не буду прежде тебя, моя радость.
— А я говорю: пей... Я так хочу. — И в ее голосе звучало настойчивое приказание.
— Не сердись же. Какая ты горячая! — несколько изумленно отозвался Рикардо. — Знаешь, и я тоже умею сердиться. Я и с женщинами умею быть настойчивым мужчиной.
— А! умеешь быть мужчиной? Я это люблю... Я до сих пор всегда жила с мужчинами, которым следовало бы быть бабами... Даже король уехал в Сицилию...
— Что нам за дело до короля?
— Как нам нет дела до короля? Мы неаполитанцы. В такое смутное время его присутствие в столице необходимо.
— Ну, оставим в покое политику и бедного короля, за которого и мне пришлось несколько крови пролить.
— А королева?
— Много я о ней всего худого наслышался. А, впрочем, тоже говорят, что она умна, горда, зла не забывает, но уступать не любит, своего добьется.
— Да, пожалуй, так — только около нее нет энергичного мужчины, на которого она могла бы опереться, — заметила Каролина, пододвигая стакан к молодому человеку, и поспешно добавила: — Однако пей же вино, у тебя жажда. Выпей, дорогой. Видишь, я прошу тебя, рыцарь мой прекрасный. Не сердись, что я капризничаю...
— Вот хорошо. Коли так — я хоть яд выпью, — произнес Рикардо и осушил стакан.
Она взяла стакан из его рук, налила для себя вина, поднесла его к губам и, воспользовавшись мгновением, когда Рикардо взглянул в другую сторону, выронила стакан; он разбился.
— Ах, какая я неуклюжая! — воскликнула она и, не дав ему ответить, заключила молодого человека в свои объятия...
VII
Рикардо возвращен друзьям. — Высочайшая милость. —
Отплытие королевы из столицы
Через несколько часов после описанной в шестой главе сцены, рано утром, январское солнце сияло ярко, воздух был мягок и море ласково. На пустынном прибрежье Гранилли, за городом, на дне лодке, вытащенной на песок, спал глубоким сном молодой человек в щегольской, новой одежде калабрийца. Его голова покоилась на довольно большом, мягком, кожаном мешке-чемоданчике.
В нескольких шагах от лодки то сидели на обломке утеса, то прохаживались по берегу, поглядывая на спящего, трое мужчин, тоже в калабрийском платье, однако подержанном и местами даже заплатанном. Недалеко от них были привязаны три оседланные лошади.
Спал в лодке Рикардо. Сторожили его сон трое земляков: старый Пиетро Торо, Гиро и Магаро, калабрийские горцы, которых мы видели у королевы. Они беспокойно разговаривали между собой, чего-то не понимали: и, решив, что их товарищ неестественно долго спит, разбудили его наконец. Это оказалось не очень легко.
Проснувшись, Рикардо озирался кругом и как будто дивился еще более земляков. Он их спрашивал, как они сюда попали. Они, в свою очередь, интересовались: почему он отсутствовал, когда они все представлялись королеве, и как он очутился спящим в лодке?
Атаманы поведали ему, что после представления королеве все их товарищи разъехались дня через два в горы. Их же задержало неизвестное им лицо, попросив их от имени Рикардо пробыть еще несколько дней в столице, чтобы пуститься в путь вместе с ним. Что лицо, сообщавшее им это, было почтенного вида и достойно доверия, показывали деньги, и довольно в их глазах крупные, которые этот господин выдавал им от имени как в воду канувшего земляка на проживание в Неаполе. Этот же господин на рассвете сегодня дал им — опять от имени Рикардо — трех лошадей и приказал ехать за город к морю, у Гранилли, обещая, что там они непременно встретятся с молодым приятелем.
Все это весьма изумило Рикардо. Но он, очнувшись окончательно от тяжелого сна и вспомнив свои странные за последние дни, а особенно за последнюю ночь, приключения, счел за лучшее скрыть свое изумление, ничего не возражать, а о себе самом ничего не говорил тем более, что и сам не знал, как попал в Гранилли. Сказал он только, что имел неожиданные дела, задержавшие его.
Товарищи тоже не возражали, но удовлетворены, кажется, не были. И он и они понимали одно: что на конях, которые получили в подарок, им должно немедленно ехать в родные горы и не медлить долее исполнением повелений королевы, данных ей на ночном заседании. Чтобы спокойнее разобраться в мыслях и на свободе ознакомиться с неизвестным ему также содержимым чемоданчика, кем-то подложенного ему под голову в лодку, молодой человек предложил приятелям идти закусить на дорогу в ближайшей остерии, а ему принести кусок хлеба с сыром да стакан вина.
Рикардо был моложе их, но он кое-чему учился, получил некоторое образование; свою боевую карьеру начал очень рано и сразу блистательно отличился. Теперь он был одет и вооружен куда лучше их, и какие-то у него дела оказывались особенные, вероятно, связанные с теми, которые занимали остальных атаманов с самой роковой ночи, проведенной в зале королевского дворца. Так рассуждали старшие земляки.
Все это вместе — и особенно «княжеское» отменное оружие Рикардо, и приказание неизвестного человека передать лучшую лошадь Рикардо, импонировало простым людям. В данный момент они охотно повиновались ему.
Оставшись один, он почувствовал во всем своем юношеском теле еще не остывшее обаяние женщины, с которой провел ночь. Он все-таки не знал наверное, она или кто иной заботился о нем, лечил, кормил, а нынче щедро наделил оружием, платьем и золотом, которое между прочими предметами оказалось в обилии запрятанным в чемоданчике.
«Кто она? Королева?» — мелькнуло в его голове. Но он не посмел и на минуту остановиться на этой мысли. В воображении тогдашнего горца королева (что бы о ней ни говорили недоброжелатели) была окружена таким величавым, ярким блеском, что одна мысль о ней в данном случае являлась святотатством,
