Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
— Иди ты к черту, видно будет! — услышав, сколько он требует, она старалась скрыть свою радость, что сумма не так велика, да и вообще всем осталась довольна. Тем не менее не преминула пожаловаться: — Чертовы весы, и как этот паршивец на них сверзился? Вот и мертвый, а всем от него достается! Но что ты опять скалишься?
— Мне приятно видеть, что дело у тебя идет на поправку, — притворно сказал Панкрац, ему была смешна ее наивность. — Когда я тебя вижу такой здоровой, кажется, вот-вот встанешь и пойдешь; удивляюсь, как это вам пришло в голову, как ты позволила написать, — Йошко мне сказал, — завещание!
— Он сказал тебе? — повторила она, словно почувствовав свою вину перед ним. — И мы бы тебе сказали, если бы ты приезжал. Что поделаешь, вы ссоритесь при нашей жизни, а что будет, когда мы умрем? Впрочем, пусть никто не надеется, что это произойдет так скоро!
— Я и не надеюсь и не хочу этого. Меня только интересует, что мне причитается.
— Тебе? Грех было бы жаловаться! Будем оплачивать твое ученье, пока его не кончишь, и еще, если представится возможность, поможем устроиться. Такова была моя воля!
У Панкраца вытянулось лицо.
— И только?
— Посмотрите-ка! Ни на одного моего ребенка не потрачено столько, сколько на тебя!
— И ни один из них не оказал тебе столько услуг, сколько я! А вы требуете, чтобы я еще что-то для вас делал!
— Чего же ты хочешь?
— Прежде всего, я желаю знать, кому достанется лавка?
— Пока мы живы, и лавка, и все остальное будет принадлежать нам, старикам. После нашей смерти — Мице, которая — глупая девка — выходит замуж за своего русского.
— В завещании записано, что она должна мне выплатить мою часть?
— Записано, хоть она и противилась этому! Лучше бы помалкивала, свое приданое она уже получила! Очень мило с твоей стороны, что ты рассчитываешь на нашу смерть еще до окончания учебы!
— Да ты сама об этом говоришь! Ну, а как обстоят дела с городским домом?
— Что ты все расспрашиваешь! — взорвалась госпожа Резика. — Йошко его получит! Да и Васо претендует, но наша обязанность помочь Йошко выйти из того затруднительного положения, в которое он попал, ты, наверное, об этом знаешь! Ему придется его продать!
О том, что у Йошко неприятности, Панкрац узнал только сейчас от бабки, поэтому и не прерывал ее, пока она все ему не выложила. Нельзя сказать, чтобы делала она это охотно, но и Панкрацу не пришлось по душе ее решение отдать дом Йошко, чтобы тот его потом продал.
— Это ему не поможет, вот увидишь! — высказал он свое мнение. — Лучше бы отдать его Васо, который не станет его продавать.
— Почему это тебя так волнует?
— Откровенно говоря, мне безразлично, кому из них достанется дом! Но не скитаться же мне всю жизнь по чужим углам! Я считаю, было бы справедливо, если бы в этом доме мне выделили квартиру, а это исключается, если Йошко его продаст.
— Вот что ты надумал! А в придачу, может, и полкоролевства? А мы расхлебывай новую ссору! Выкинь это из головы, грех жаловаться, и так немало получаешь! Теперь иди, зови Васо!
Ей и самой было жаль дома, но за всей ее внешней суровостью и грубостью скрывалось материнское, ограниченное семейным мирком, а потому и глубокое чувство к детям; из всех детей в первую очередь она выделяла того, у кого больше неприятностей, таковым, несомненно, сейчас был Йошко. Пока в ней теплилась слабая надежда, что, отдав ему дом, она спасет его, она не могла ему в этом отказать. Но спасет ли? Сомнение, высказанное Панкрацем, напомнило ей о ее собственных опасениях за сына: если он разорится и вернется сюда, в лавку, которая уже обещана Мице, — все пойдет кувырком! Это и многое другое: ее болезнь, предстоящее расследование и, возможно, перемещение Васо, не говоря уж о худшем — угрозе Блуменфельда — все свалилось на нее вдруг, а тут еще Панкрац досаждает! Ей он дорог не меньше других детей, он сирота, она сама виновата в его сиротстве — не следовало обрекать его мать на несчастную жизнь с туберкулезным немощным сапожником! Тем не менее все это не может оправдать бесцеремонность мальчишки! В ней постепенно накапливалась злость, готовая теперь выплеснуться наружу, только чутье подсказывало, что Панкраца нельзя отталкивать — он ей необходим, и это вынуждало ее найти для своего гнева другой объект. Кто же для этой цели лучше всего подходил, как не хвастливый Васо, попортивший ей из-за Пепы столько крови; сейчас он бахвалится (муж ей об этом сказал), что, став полицейским чиновником, сможет им помочь, он и не ведает, что своим зазнайством и склоками только еще больше мешает решению вопроса о доме!
— Иди, иди, позови мне Васо!
Панкрац грыз ногти. Он еще не все обговорил с бабкой.
— Хорошо, — сказал он, вставая, — если не можете выделить мне квартиру, тогда повысьте месячное содержание! И, само собой разумеется, сегодня же вечером покажите завещание!
— Что? Кровопиец ты! Оплеух вместо денег не хочешь? Завещание желаешь видеть? Думаешь, тебя обманули? — Она вытянула шею и впилась в него глазами-пиявками, было ясно, что гнев ее не пощадит Панкраца; ее вспыльчивость убивала в ней зачастую, а возможно, и всегда всякую дипломатичность.
Панкрац, почувствовав приближение бури, решил не ждать, когда она разразится. Поэтому возражать не стал, а направился к выходу и уже оттуда равнодушно бросил:
— Уверен, что это не последнее твое слово! Не думай, что я поверил в эти весы. А Васо зови сама!
Не обращая внимания на ее проклятия, он вышел. С другой стороны, из коридора в комнату вошел Васо, невероятно мрачный и оскорбленный, продолжая на ходу все еще что-то твердить Смуджу и Йошко, шедшими за ним с видом победителей, делая вид, что им эта победа якобы неприятна. Прислушавшись к тому, что они говорили, а затем, услышав бабкин крик, Панкрац пальцем показал Васо на дверь:
— Тебя зовет старая!
— Зачем я ей нужен? Здесь есть Йошко! — Но все же пошел.
— Чего она хочет от него? — Йошко приблизился к Панкрацу, поглядывая на отца.
Панкрац только пожал плечами. Не подразнить ли Йошко, сказав, что получил от бабки согласие на увеличение содержания взамен квартиры? Решил промолчать. Раздавшийся в это время голос был явно обращен к нему:
— Опять это наказанье здесь! Пронюхал, словно пес, что в доме можно поживиться!
Это сказала довольно хриплым от простуды голосом женщина, вошедшая в комнату с тарелками в руках. Была она довольно молода, только слишком тучна, как все в этом доме, — семья Смуджей, очевидно, признавала только пышные формы. Тело женщины буквально выпирало из платья, особенно на груди, животе, бедрах, вдоль позвоночника и, казалось, могло расплыться, не стяни она его платьем — хоть и домашним, но очень узким. Следом за ней шла другая, не менее полная, но выше ростом и более нарядно, в шелк, одетая и подпоясанная фартуком женщина. Она несла скатерть, ножи и вилки и тут же сделала замечание первой: если взяла тарелки, почему не захватила ножи и вилки?
Первой была Мица, второй Пепа, жена Васо, прозванная Йованкой.
Панкрац посмотрел на них, не поздоровавшись, только усмехнулся, обращаясь к Мице:
— Это только тебя псы нюхом чуют!
— Свинья! — получил он в ответ. У Пепы выпала из рук вилка, она нагнулась за ней, из довольно открытого декольте показались ее груди. Панкрац, глядя на нее, опять усмехнулся.
— Смотри, тетка Йованка, чтобы у тебя ничего не вывалилось из-за пазухи!
Бросив взгляд на грудь, Пепа машинально, только, казалось, с большей досадой обозвала его тем же словом, что и Мица.
Панкрац рассмеялся, но тут же прислушался к тому, к чему уже прислушивались и другие, особенно старый Смудж и Йошко. Это не было хриплое, гундосое мурлыканье Краля, тоже доносившееся из трактира. Внимание всех присутствующих привлек резкий голос бабки и невнятное бормотанье Васо. Оба как бы специально старались приглушить голоса, но безуспешно, ибо и по тону и по отдельным словам можно было догадаться, что они ссорятся. Не желая, вероятно, чтобы резкие слова бабки, которыми она награждала ее мужа, услышали посторонние — капитан и нотариус, — Пепа, слишком громко приглашая их остаться на ужин, — излишне много говорила и с таким шумом расставляла на столе тарелки, что Мица, больше других проявлявшая любопытство, ее упрекнула. Старый Смудж в душе был согласен с ней и нет, он поднялся, собираясь заглянуть в комнату жены. Но еще прежде дверь отворилась и на пороге появился возбужденный Васо, продолжая смотреть на бабку и говорить:
— Если ты решила поступить так из-за того, что тебе наболтал этот сопляк, тогда очень жаль! Краль свое получил (Ори громче! — слышался голос госпожи Резики), — он повернулся и, захлопнув за собой дверь, наскочил на Панкраца, — и ты получишь, если не заткнешься!
