Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков
Пользуясь широтою данных им полномочий, устроители пустили в ход все потребные им силы и средства. По приблизительному подсчету, в уличной процессии должно было участвовать до пяти тысяч человек с определенными более или менее сложными и ответственными заданиями. Сюда входили певцы и танцоры, хоры и группы плясунов, комедианты и скоморохи, музыканты всех родов, великаны и карлы, акробаты и фокусники, искусные люди всех национальностей. Были собраны по Москве и вытребованы из Петербурга многие десятки художников и сотни мастеров разного рода.
Отовсюду были свезены целые горы различного театрального платья. Многочисленная армия портных была усажена за пошивку новых, специальных костюмов. Маскарад должен был происходить на открытом воздухе, в условиях сурового зимнего времени, а это значительно усложняло дело.
По плану Волкова и Сумарокова, в маскараде должны были найти отражение все вопиющие уродливости русской жизни и быта, с противопоставлением им иных, более просвещенных форм общежития, построенных на торжестве наук, искусств и «добродетелей». Все порочное, несправедливое и беззаконное должно было подвергнуться жесткому осмеянию.
Чтобы довести все это до сознания простого и неискушенного народа, нужно было найти соответствующую понятную форму. Задача представлялась чрезвычайно сложной, и на разработку подробного плана ушло немало времени.
Екатерина имела свои основания спешить с коронацией, поэтому никаких особенных приготовлений по зрелищной части к этому торжественному дню произведено не было. Всякие зрелища и увеселения были отложены «на после».
Коронация состоялась 22 сентября и сопровождалась, главным образом, церковными торжествами.
После коронации Волков с головой погрузился в море неоформившихся замыслов, предположений и идей. Каждый день, каждый час, находил он что-нибудь новое, интересное, что необходимо было ввести в общий круг. В течение нескольких месяцев он ни о чем не мог думать, кроме своего маскарада. Спал урывками, питался на ходу. Ежеминутно должен был разрешать десятки неотложных вопросов, отдавать сотни распоряжений целой армии помощников.
Драматическая труппа готовила новые постановки для закрытия перед великим постом спектаклей, опять-таки под руководством Волкова. Кроме того, каждый из состава труппы имел в своем заведывании более или менее обширную маскарадную группу, помогая Волкову в его гигантском труде.
Сумароков и Херасков писали хоры, короткие стихотворные сценки, пародии, сатирические куплеты, все — новое, специально приуроченное к шествию. Композиторы клали их на музыку, регенты и хормейстеры разучивали со своими хористами, лицедеи готовили комические сцены, танцоры и плясуны репетировали новые танцы, которые им предстояло исполнить на движущихся и не совсем обычных площадках — на палубах кораблей, на различных фантастических колесницах и повозках, даже на спинах искусственных-сказочных чудищ вроде гигантских слонов, китов или змеев-горынычей. Труппы итальянская, французская и особенно немецкая также были включены в общую программу, вместе с выписанными из Риги, Ревеля и Кенигсберга акробатами, жонглерами и эквилибристами.
В соответствии с положенной в основу всего зрелища идеей торжества разума и просвещения, оно должно было носить наименование «Торжествующая Минерва».
Сверх ожидания, никаких существенных изменений в программе шествия и никаких значительных переделок и укорачивания написанных текстов почти не было предписано, хотя как программа в целом, так и все отдельные номера неукоснительно представлялись императрице и весьма внимательно ею просматривались. Сиверс, занятый другими делами, совсем не вмешивался в устройство маскарада, к несказанной радости Сумарокова.
Волков, несмотря на чрезмерное обилие работы, был бодр, весел и деятелен. Подготовка маскарада подвигалась быстро и вполне удовлетворительно. Сумароков и в особенности Троепольская радовались происшедшей в Федоре перемене. Императрица при каждом удобном случае старалась обласкать талантливого, умного и незаменимого организатора. Надеялась, что он возьмет свою отставку обратно и втайне прочила его в руководители театрального комитета, который она задумала создать как ведомственное учреждение.
Наконец, к концу января 1763 года, незадолго до масленицы, все было окончательно готово и проверено. Маскарадное шествие должно было проходить по всем главным улицам Москвы, начиная от Немецкой слободы, в течение трех дней — 30 января, 1 и 2 февраля, т. е. в четверг, субботу и воскресенье масленой недели.
Масленица подошла как-то незаметно. Федор Волков за тридцать четыре года своей жизни ни разу еще не замечал, чтобы время бежало с такой стремительной быстротой. Последние четыре месяца пролетели, казалось, молниеносно, не давая возможности уловить и осмыслить течение времени.
Федор посвежел, помолодел, испытывал необычайный прилив энергии. Дело спорилось. Неясные замыслы облекались в радующую, желательную форму. Мелкие препятствия побеждались легко, без затруднений. Тысячи участников, объединенные одной мыслью, вполне подготовленные и обученные, ждали только сигнала, чтобы в небывалом шествии яркой, фантастической вереницей двинуться по улицам древней столицы.
В четверг с утра стояла мягкая, ясная и солнечная погода. Чувствовалось приближение весенней оттепели. Волков радовался тому, что все складывается так благополучно, тем более, что до этого стояли крепкие морозы с пургой и метелицами.
Шествие открылось с утра, в назначенное время. Вся Москва высыпала на улицы. В воздухе стоял переливчатый шум, звон, музыка, пение. Нельзя было угадать, откуда начинался этот веселый вихрь звуков и где он кончался — стоголосое эхо крутилось по всей Москве. Фантастические колесницы, наполненные и окруженные столь же фантастическими фигурами, так не похожими одна на другую, двигались бесконечной вереницей. По обеим Басманным, по Мясницкой и Покровке толпы любопытных стояли сплошной стеной, затрудняя движение, крича «ура» и сами от избытка веселья вмешиваясь в действие, пение и пляски. Им никто не препятствовал принимать участие в общем веселье.
Федор Волков и десяток его ближайших помощников, верхами на ярко разукрашенных конях, появлялись там и здесь, направляя шествие и обеспечивая стройность и порядок движения.
Волкову было жарко, он давно уже сбросил с себя верхнюю епанчу и разъезжал по улицам в одном кафтане.
Общее веселье окончилось только с наступлением темноты. В субботу вся программа была повторена при еще большем стечении народа. К этому дню захолодало, подул колючий северный ветерок, однако это никак не отразилось на выполнении программы. Волков даже не заметил перемены погоды. Как и в предыдущий раз, он целый день не слезал с коня и ни разу не вспомнил о верхнем платье.
Вечером, по окончании шествия, сидя у Троепольских вместе с Сумароковым и обсуждая события дня, Федор впервые почувствовал сильный озноб во всем теле. Сообщил об этом своим друзьям. Сумароков немедленно состряпал какую-то необычайную жгучую смесь из коньяка и других крепких напитков и почти силой принудил Федора проглотить довольно объемистый стакан этого «целебного средства».
Возвращаясь к себе домой, Федор с непривычки к хмельному чувствовал себя совсем пьяным и был весь в испарине.
Сумароков проводил его до дому, заставил хлебнуть еще чего-то из своей походной фляжки, уложил в постель, закутал двумя одеялами и парадной красной епанчой Федора.
Завтра предстоял такой же хлопотливый день, — последний.
Федор всю ночь обливался потом. На утро через силу поднялся, слабый и обессиленный, с головной болью. Нестерпимо, ломило кости, ныло все тело, в голове был шум и звон, как если бы маскарадное шествие уже началось.
Кое-как оделся, закутался в свою красную епанчу и вышел, позабыв о завтраке.
День был такой же холодный. Федор с трудом сидел на лошади, кутаясь в епанчу. Началось последнее шествие. Перед Федором, как в тумане, мелькнула уже привычная картина торжества. Он плохо уяснял себе положение, распоряжался по привычке, как-то механически, все свое внимание и усилия направляя на то, чтобы усидеть в седле и не свалиться под движущиеся колесницы.
По окончании шествия Сумароков и Троепольский, заметив его состояние, общими усилиями сняли его с седла и внесли в квартиру Троепольских.
— Я доволен. Все кончилось как нельзя лучше, — проговорил Федор Григорьевич и почти сейчас же потерял сознание.
Это были его последние слова в тот день.
Болезнь Волкова протекала неожиданными скачками, удивительными и поражавшими медиков. Он то бушевал с необычайной силой, так, что с ним не могли справиться четверо взрослых людей, то впадал в длительные многодневные периоды полного покоя и безразличия ко всему окружающему.
