Виталий Полупуднев - Митридат
– Так это Фарзой двоедушничает и других мутит? – вспылил царь. – Каков лукавый скиф!.. Млекоед несчастный! Или он забыл, как мой воевода Диофант разгромил Скилура и Палака, а его самого посадил на цепь? Уж не думает ли он, что я не столь решителен, как Диофант?.. Он скоро убедится, что это не так!
– Великий царь, – решительно возразил Менофан, – сейчас ссориться с Фарзоем не время! Боспорские города не надежны, опереться на них нельзя! А война со степью, если ее затеять, пожрет все наши запасы и людей, которые предназначены тобою для похода на Рим!
– Что же ты советуешь?
– У Фарзоя есть умная жена – Табана! Она все дела вертит, Фарзой послушен ей. А Табана в обиде на тебя, ибо полагает, что ты вознамерен на ее место посадить свою дочь Клеопатру. Вот она и настроила мужа против тебя!..
– Табана? – нахмурился царь в гневном раздумье. – Табана! Да как она осмеливается замышлять против меня? Лежит на одре смерти, встать не может, но, подыхая, успевает жалить, как змея под копытом лошади! Что ты думаешь об этом?
– Думаю, что Табана сильна не только своей хитростью, но и дружбой с агарами, а через агаров – с роксоланами! Пока она жива, с нею нужно ладить!.. Пошли ей подарок! А остальное не моей головы дело!.. Ты, государь, велик умом, тебе и думать над этим! А мое дело – готовить войско к походу. Не силен я в хитростях!
– Я думаю. А если степняки не приедут – не великое горе! – загремел Митридат раскатистым голосом, желая скрыть досаду. – Они еще пожалеют, что оскорбили меня! А в поход я заставлю их выступить!
– А если они все же не выступят?.. Быть ли великой войне с Римом?
– Быть, Менофан, обязательно быть! Переправим наши шестьдесят отрядов морем к устью Истра, ибо не идти же нам степями такую даль. А там поладим с князьями фракийских народов, союз с ними заключим!.. И пожалуем в Рим на великое столованье!.. Только вместо вина будет литься кровь врагов наших!
– Ну, а праздник Деметры у Священного дуба будет ли?
– И праздник будет, так как праздники отвлекают народ от печалей! Готовьте угощение, жертвенные алтари и награды сильным и ловким! Сразу после торжества – в поход!
«Выходит, он уже не рассчитывает на поддержку скифов и сарматов! – подумал Менофан. – На кого же он думает опереться? Ведь фракийские племена изменили ему, перекинулись к римлянам, остались лишь наемные отряды да понтийская пехота!.. Не мало ли?»
Пригородное войско, разношерстное и разноязыкое, показалось трезвому воеводе слишком шаткой основой предстоящего похода. Сможет ли оно противостоять стальным когортам Рима? Однако противоречить не стал, отметив про себя, что Митридат ослеплен величественными замыслами и не замечает, как быстро ухудшается обстановка.
V
Царь закончил одевание и был готов отправиться за город, дать сигнал начала праздника и великого смотра всех войск. Увидел вошедшего Фарнака, приветствовал его мановением руки. Положив широкие ладони на плечи сына, вперил в его лицо странно воспламененный взор.
– Сын мой, – сказал он в присутствии Менофана, – настал великий час! Мы вынули из ножен меч и скоро двинемся на кровавый пир к римлянам! Там наше величие, наша победа! Все божественные откровения гласят одно – мы победим! Ты будешь навархом передовой флотилии! Мы двинемся на кораблях по голубым дорогам, и пусть птица Алкион совьет гнездо на волнах Понта Эвксинского!.. Зимовать будем на берегах Истра полноводного!
– Вперед, к победе! – ответили враз Фарнак и Менофан, поднимая вверх правые руки, как для удара мечом.
– Эй, принесите дорогого вина! Мы выпьем, дабы веселее выглядеть на пиру! Это будет пир перед походом, после пира весь народ боспорский выйдет провожать нас! Первая остановка – в Херсонесе. Там заберем дополнительные войска и корабли… А скифы и сарматы одумаются, когда узнают о наших первых трофеях, и поспешат за нами на кровавое веселье!
Стоя перед отцом, Фарнак заметил, что, помимо скифского наряда, в который был облачен старый царь, даже борода его была всклокочена на скифский манер. Это было сделано с целью угодить вкусам приглашенного скифского царя и сарматских князей. Но скифы и сарматы отказались прибыть на праздник Деметры и не спешат в дальний поход! Это знали уже все! И царь остался в своем облачении, как артист, приготовившийся к выходу на сцену и вдруг уведомленный, что публика в театр не явилась.
Впервые царевич испытал странное чувство неловкости. Маскарадный наряд не только не достигал цели, более того, он словно подчеркивал очевидный просчет его царственного отца. Артистические способности Митридата, умение стоять выше действительности, увлекать людей и направлять по своей воле события сейчас выглядели как отрешенность от жизни, непонимание подлинного положения в окружающем мире, подмена трезвого разума горячечными фантазиями.
Сейчас царь предстал перед взором сына-наследника не в ореоле таинственного сияния хварно. Это был старик с бугорчатым от кожной болезни лицом, с возбужденно-сосредоточенным, будто остановившемся взглядом когда-то огненных, а сейчас лихорадочно вспыхивающих глаз. Да и устремлен этот взгляд куда-то в пространство, мимо и выше стоящих впереди людей.
«О боги! – мысленно воскликнул Фарнак, словно очнувшись. – Отец не видит правды жизни, он спит с открытыми глазами. Он готов выступить в поход без поддержки сильных и воинственных племен, без опоры на верность боспорских городов. Он спешит бросить против могучего Рима пестрый сброд из пиратов, бродяг, беглых рабов и римских перебежчиков, воображая, что эта горсть своевольных наемников способна сразить римского великана!»
Фарнак был уже не юноша, понимал кое-что в военном деле, верил, что Митридат мог бы затеять большую войну, возглавив все народы северопонтийских степей. И тогда заставил бы Рим считаться с собою, мог бы получить признание как сильный монарх, даже добиться благоденствия до конца своих дней. Но идти на приступ к границам Римской державы с отрядом добровольцев – все равно что атаковать небо! Царевич тряхнул головой, прогоняя предательские сомнения. Он пытался улыбнуться, но лишь скривился от внутреннего усилия.
– Ты победишь, государь, – молвил он полушепотом, опуская глаза.
Ему казалось, что отец прочел его мысли. Но тот ничего не заметил, объятый пламенем величавых грез. Возбужденный от выпитого утром бодрящего питья, царь чувствовал нечто подобное опьянению. Сердце стучало, а впереди рисовались с поразительной отчетливостью грядущие сражения и небывалые победы.
Евнух Тимофей принес золотые чаши, два раба следовали за ним с амфорами старого вина. И вот когда аромат виноградной лозы распространился под мрачными сводами царского дворца, случилось невероятное.
Рука царя повисла в воздухе, он не дотянулся до сосуда с веселящим напитком. Поднос и чаши полетели на пол, вино струями разлилось по каменным плитам. Поколебались мраморные колонны, страшный гул послышался под ногами, стены треснули, раздались своды, щебень посыпался на головы царя и приближенных. Все почувствовали, как земная твердь дрогнула, зашатались устои дворца. Люди валились с ног с перекошенными от испуга лицами, не понимая, что происходит.
Второй удар потряс здание, из трещин в полу вырвались струи удушливого сернистого дыма. В окнах потемнело, потом полыхнуло кровавым огнем. Золотая статуэтка Ники, богини победы, упала на пол и сломалась. Приближенные в страхе бросились к выходу, оставив царя позади. Только Менофан и Фарнак оказались рядом, взяли государя под руки и вывели во двор. Здесь Митридат обвел вокруг встревоженным взором и увидел, что дворец покосился и был частично разрушен. Середина двора осела и превратилась в яму, из которой шел дым.
– Что это?.. Что случилось?.. – повторял царь, еле переводя дыхание.
Менофан с его трезвым рассудком и непоколебимым присутствием духа раньше всех пришел в себя и обрел способность работать головой. Он поднял квадратную ладонь, как бы готовясь долго говорить, и спокойно ответил:
– Это – сотрясение земли, великий государь!.. Не волнуй свою душу!
– Трясение земли, трясение земли… – повторял за ним Митридат, делая усилие, чтобы овладеть собою. – Но почему? Почему сейчас?.. Что означает?
Царь провел рукой по лицу, чувствуя, что самообладание не сразу возвращается к нему. Нечто зловещее чудилось в странном совпадении стихийного бедствия с началом похода. Мелькнула мысль, что неведомые силы хотят преградить ему путь к славе и могуществу, и что народ и войско воспримут это как дурное предзнаменование.
Он напряг волю и принял уверенный вид, желая показать себя не таким, как другие, которые бегут в ужасе и падают, спотыкаясь о камни рухнувших зданий. Не заметил, что Фарнак стоит рядом с потемневшим лицом, в каком-то тяжелом раздумье, как бы стараясь понять происшедшее, угадать его скрытый смысл.
