Рафаэлло Джованьоли - Спартак
В этот день начинались сатурналии, которые длились три дня. То был праздник в честь бога Сатурна, и по древнему обычаю, восходившему, по мнению одних, ко временам Януса, царя аборигенов, то есть существовавшему задолго до основания Рима, а по мнению других, ко временам пеласгов, спутников Геркулеса, или же, как думали иные, ко временам царя Туллия Гостилия, учредившего эти празднества после счастливого окончания войны с альбанцами и сабинянами,[167] во время сатурналий рабам предоставлялось некоторое подобие свободы: смешавшись со свободными гражданами, с сенаторами, всадниками, плебеями обоего пола и разного возраста, они совершенно открыто сидели с ними вместе за столом и все эти три дня веселились как умели.
Надо, однако, признать более достоверным, что сатурналии ведут свое начало с незапамятных времен, но самый порядок их празднования был установлен двумя консулами — Авлом Семпронием Атратином и Марком Минуцием Авгурионом, которые воздвигли на улице, ведущей от Форума к Капитолию, у подошвы Капитолийского холма, храм Сатурну; это было в 257 году от основания Рима, или в 13 году после изгнания царей.
По всей вероятности, именно к этой эпохе следует отнести первое регулярное празднование сатурналий, во время которых жрецы совершали жертвоприношения с непокрытой головой, тогда как жертвоприношения другим богам жрецы производили в жреческих головных уборах.
Празднества, посвященные Сатурну как богу земледелия, вначале были сельскими и пастушескими; свобода же, предоставлявшаяся рабам во время трехдневных оргий и зачастую переходившая в распущенность, давалась им в память о «золотом веке» Сатурна, — о тех счастливых временах, когда, по преданию, не существовало рабства и все люди были свободны и равны друг другу.
Пусть читатель представит себе огромный город Рим, стены которого в той далекой древности имели свыше восьми миль в окружности и двадцать три входа с воротами, город, украшенный величественными храмами, грандиозными дворцами, изящными портиками, пышными базиликами. Представьте себе эту столицу, число жителей которой по последней переписи, сделанной за одиннадцать лет до восстания гладиаторов, во время третьего консульства Луция Корнелия Цинны и первого консульства Папирия Карбона доходило до четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, где жило, кроме того, не менее двух миллионов рабов; представьте себе этот город с несметным его населением, к которому надо добавить жителей окрестных деревень, окруженных плодородными полями, а также обитателей соседних городов, тысячами стекавшихся на празднование сатурналий; представьте себе эти три миллиона людей, празднично настроенных, которые сновали по улицам и как одержимые вопили: «Io, bona Saturnalia! Io, bona Saturnalia!» («Да здравствуют веселые сатурналии!») Но, даже представив себе все это, читатель получит очень бледное представление о том необычайном, величественном, внушительном зрелище, которое открылось перед глазами бродячего фокусника, попавшего в Рим 19 декабря 681 года.
Фокусника сопровождала собака; за спиной он нес маленькую лесенку, несколько свернутых веревок и железные обручи разной величины, а на левом плече у него сидела маленькая обезьянка. В таком виде он вступил в Рим через Эсквилинские ворота, выходившие на консульскую Пренестинскую дорогу.
Фокусник был красивый белокурый юноша, статный, гибкий и ловкий, с худощавым бледным лицом, которое озаряли голубые умные глаза, словом, он обладал привлекательной и располагающей к себе наружностью. На нем была меховая пенула, наброшенная на короткую тунику из грубой серой шерсти, а на голове войлочная шляпа.
Этим фокусником был Арторикс.
Когда он вошел в город, улицы, примыкающие к воротам, были безлюдными, пустынными и тихими. Но даже на этой окраине Рима до него доносился какой-то смутный гул, словно жужжал пчелиный рой в огромном улье: то был отголосок бесшабашного веселья, царившего в центре великого города. Постепенно продвигаясь вперед, Арторикс углубился в лабиринт извилистых улиц Эсквилина; здесь отдаленный шум становился все явственнее и отчетливее, а как только он попал в первые переулки Субуры, до него долетел многоголосый крик:
— Io, bona Saturnalia! Io, bona Saturnalia!
Когда же он очутился на улице Карин, перед ним оказалась толпа людей, самых разнообразных по своему облику и положению; впереди нее шли певцы и кифаристы; они плясали, как одержимые, распевая во все горло гимн в честь Сатурна. Пели и танцевали также и в толпе.
Арторикс, знакомый с римским укладом, вскоре начал различать в этой разношерстной толпе отдельные смешавшиеся между собою сословия: рядом с ангустиклавами всадников он видел серые туники, матрона в белоснежной столе шла рядом с бедным рабом в красном кафтане.
Фокусник отступил в сторону и прижался к стене, чтобы пропустить это беспорядочное шествие, которое двигалось с неистовыми криками. Он всячески силился не привлекать к себе внимания, спрятать обезьянку, лестницу и обручи, выдававшие его профессию: у него не было ни малейшего желания показывать свое искусство этим бесноватым и прерывать свой путь.
Желание его, однако, не сбылось; из толпы его заметили и сразу признали в нем фокусника. Послышались громкие требования, чтобы шедшие впереди остановились; приостановились и сами кричавшие, заставив таким образом остановиться и тех, кто шел позади.
— Io, circulator! Io, circulator! (Да здравствует фокусник!) — кричали зеваки и весело хлопали в ладоши.
— Да здравствует, да здравствует фокусник! — закричали все хором.
— Покажи свои фокусы! — вопил один.
— Почти Сатурна! — кричал другой.
— А ну, посмотрим, что умеет делать твоя обезьянка! — воскликнул третий.
— Пускай попрыгает собака!
— Нет, обезьянку, обезьянку!
— Собаку!.. Собаку!
— Шире, шире круг!
— Освободите для него место!
— Становитесь в круг!
— Расступитесь! Расступитесь!
Кругом кричали, требовали, чтобы все расступились и освободили место для фокусника; началась толкотня, давка, каждому хотелось пробраться вперед; Арторикса совсем прижали к стене, так что он не мог не только начать представление, но и сделать хотя бы шаг.
Те, что стояли поближе, принялись уговаривать, улещать фокусника, упрашивать его позабавить всех своими фокусами.
— Не бойся, бедняжка!
— Ты хорошо заработаешь!
— Набросаем тебе полную шапку терунций!
— Угостим тебя самым лучшим массикским.
— Какая славненькая обезьянка!
— А пес! Какой чудесный эпирский пес!
Одни ласкали собаку, другие — обезьянку; кто щупал лесенку, кто трогал веревки и железные обручи, высказывая самые невероятные догадки и предположения. Арториксу, наконец, надоели весь этот шум и толкотня, и он сказал:
— Хорошо, хорошо, я дам для вас представление! Я и мои артисты постараемся достойно почтить Сатурна, а вам доставить удовольствие. Но для этого, уважаемые квириты, дайте мне место.
— Правильно!
— Он верно говорит!
— Правильно, правильно!
— Сделаем пошире круг!
— Отойдите назад!
— Отступите!
Но все только кричали, и никто не двигался.
Вдруг кто-то громко крикнул:
— Пусть идет вместе с нами в Каринскую курию!..
— Да, да, в Каринскую курию, — раздалось сначала десять, потом двадцать, потом сто голосов.
— В Каринскую курию! В Каринскую курию!
Но хотя все выражали горячее желание направиться в курию, никто не двигался с места, пока наконец зрители, стоявшие рядом с фокусником, работая локтями, не повернули вспять — в ту сторону, где была курия, а вслед за ними двинулись туда и все остальные.
От этого передвижения те, что находились в хвосте, теперь оказались во главе колонны, а музыканты и певцы, которые раньше шли впереди, очутились позади всех; это обстоятельство ничуть не помешало им петь и играть гимн в честь Сатурна, а тысячеголосый хор подхватывал припев каждой строфы:
— Io, bona Saturnalia!
Толпа все возрастала, в нее вливались все встречавшиеся по дороге; вскоре шествие достигло открытого места, где возвышалось здание третьей из тридцати курий, на которые делился город, — курия Карин, и толпа растеклась во все стороны, словно бурный поток; она доставила немалое беспокойство тем, кто пришел сюда раньше и уже сидел за столом в наскоро сделанных триклиниях: там всецело были заняты поглощением всевозможных яств и возлияниями, без конца шутили, неистово кричали и хохотали над разными забавными сценками.
Сначала на площади возник беспорядок, слышался смутный гул проклятий, угрозы и брань; но среди этих пререканий раздавались и примиряющие возгласы, увещания, призывы к спокойствию, наконец распространился слух, что здесь, на площади, какой-то фокусник собирается дать представление; все обрадовались, вновь началась давка, зрители проталкивались в первый ряд круга, образовавшегося на середине площади. Любопытные становились на цыпочки, взбирались на скамьи, на столы, на ступеньки, влезали на железные решетки, защищавшие окна в нижних этажах соседних домов. Вскоре наступила полная тишина, все замерли в напряженном ожидании, устремив глаза на Арторикса, который уже готовился к представлению.
