Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Я восхищался, наблюдая за ним в те дни. Цицерон понимал: все против него и, видимо, он проиграет. Предсказание Пизона в отношении Помпея сбылось с удивительной точностью: великий человек не ударил пальцем о палец, чтобы помочь Цицерону с выборами. Помпей укрепился в Амисе, на восточном побережье Черного моря — за тридевять земель от Рима, — и там, подобно могучему восточному правителю, владычествовал не менее чем над двенадцатью местными царьками. Сирия была присоединена к Риму, Митридат бежал без оглядки. Дом Помпея на Эсквилинском холме украсили носы пятидесяти захваченных им пиратских трирем, он был известен теперь под названием domus rostra и стал предметом поклонения для почитателей Великого по всей Италии. Что ему было за дело до мышиной возни гражданских людей, не знающих вкуса военных побед! Письма, которые слал Цицерон, оставались без ответа. Квинт то и дело принимался поносить полководца за неблагодарность, но Цицерон, веря в неотвратимость рока, отвечал: «Если тебе нужна благодарность, заведи собаку».

За три дня до консульских выборов и накануне голосования по закону против взяток события резко ускорили свой бег. К Цицерону примчался Ранункул — он нашел взяткодателя, по имени Гай Салинатор, который заявил, что готов продать триста голосов по сто двадцать сестерциев за каждый. Салинатор владел таверной «Вакханка» в Субуре. Они договорились, что Ранункул придет к нему тем же вечером, назовет имя кандидата, за которого должны голосовать купленные избиратели, и передаст деньги одному из заслуживающих доверия посредников. Услышав это, Цицерон заявил, что тоже пойдет на встречу, прикрывшись капюшоном, дабы не быть узнанным. Квинт возражал, доказывая, что это слишком опасно, но Цицерон был неумолим: ему, мол, надо собирать улики и доказательства.

— Если возникнет опасность, Ранункул и Тирон защитят меня, — сказал он, как я полагаю, в шутку. — Но ты мог бы устроить так, чтобы за соседним столиком на всякий случай сидело несколько наших верных сторонников.

Мне к тому времени уже исполнилось сорок лет, но так как я исполнял обязанности письмоводителя, руки мои были слабыми и мягкими, как у девицы. Цицерон же много лет начинал каждое утро с физических упражнений, поэтому в случае опасности именно ему пришлось бы защищать меня. Тем не менее я открыл окованный железом сундук в комнате для занятий и принялся отсчитывать серебряные монеты для передачи взяткодателю. У Цицерона хватало средств, вырученных за подарки от поклонников и сторонников. Это ни в коем случае нельзя было назвать взятками, но дарители, очевидно, чувствовали себя спокойнее — все знали, что Цицерон не забывает ни одного имени.

Я положил серебро в пояс, обмотал им туловище и, ощущая тяжесть как на душе, так и на животе, вышел вслед за Цицероном в вечерний сумрак Субуры. В тунике с капюшоном, одолженной у одного из рабов, Цицерон являл собой причудливое зрелище, поскольку ночь была очень теплой. Но в бедных кварталах непонятно как одетые люди встречались на каждом шагу, поэтому, завидев сгорбленного человека с капюшоном, натянутым на самые глаза, встречные прохожие лишь старались обойти его стороной, опасаясь, что это либо прокаженный, либо несчастный, страдающий от другой заразной болезни.

Мы следовали за Ранункулом, который проворно и уверенно — вот уж действительно Головастик! — шнырял по лабиринту грязных улочек, являвшихся для него привычной средой обитания. Наконец мы добрались до очередного угла, где, прислонившись спинами к стене, сидели несколько мужчин, пустивших по кругу кувшин с вином. Над их головами, возле двери, был нарисован мочащийся Бахус с большим торчащим членом, и царивший там запах вполне соответствовал изображению. Следуя за Ранункулом, мы вошли внутрь, миновали стойку и поднялись по узкой деревянной лестнице в комнату, где нас ждал Салинатор с еще одним человеком — посредником, имени которого я так и не узнал.

Этим двоим до такой степени не терпелось увидеть деньги, что они даже не взглянули на моего спутника с капюшоном на лице. Я снял пояс и отдал им деньги, а посредник тем временем взял особые весы и принялся взвешивать серебро. Салинатор — отвратительное существо с огромным брюхом, обвисшей кожей и длинными сальными волосами — алчно потер руки и произнес, обращаясь к Ранункулу:

— Что ж, похоже, все в порядке. Теперь можешь назвать нам имя своего клиента.

— Я его клиент, — сказал Цицерон, отбрасывая капюшон.

Стоит ли говорить, что Салинатор сразу же узнал его. Объятый изумлением и страхом, он отступил назад, наткнувшись на посредника и его весы, принялся отвешивать поклоны и бормотать что-то маловразумительное относительно того, какая это честь — помогать сенатору готовиться к выборам. Однако Цицерон быстро оборвал его.

— Я не нуждаюсь в помощи таких слизняков, как ты! — рявкнул он. — Все, что мне нужно, это сведения!

Салинатор принялся ныть, что ему ничего не известно. Посредник внезапно бросил весы и нырнул в сторону лестницы. Однако он успел преодолеть лишь половину пути, после чего наткнулся на могучего Квинта, который развернул мерзавца и буквально зашвырнул его обратно в комнату. Я с облегчением увидел, что позади Квинта по лестнице поднимаются двое молодых крепких парней, которые в прошлом нередко служили Цицерону добровольными помощниками.

Перед лицом столь явного численного преимущества противников, возглавляемых к тому же знаменитым сенатором, сопротивление взяткодателя стало ослабевать. Цицерон вдобавок пригрозил сообщить Крассу о том, что Салинатор пытался дважды продать одни и те же голоса. Мысль о наказании со стороны Красса подействовала на Салинатора сильнее чего-либо еще, и я вспомнил, что говорил Цицерон о Старой Лысине: «Самый опасный бык в стаде».

— Значит, твой клиент — Красс? — спросил Цицерон. — Подумай дважды, прежде чем отрицать это.

Подбородок Салинатора мелко трясся. Его хватило лишь на слабый кивок.

— И ты должен был купить триста голосов для избрания Гибриды и Катилины консулами?

Еще один кивок, затем еле слышные слова:

— Да, для них… И для других.

— Ты имеешь в виду Лентула Суру, который выдвигается в преторы?

— Да. Его. И других.

— Ты все время повторяешь слово «других», — непонимающе морща лоб, проговорил Цицерон. — Кто они, эти «другие»?

— Держи рот на замке! — выкрикнул посредник, но Квинт наградил его мощным ударом в живот, и он со стоном свалился на пол, судорожно хватая ртом воздух.

— Не обращай на него внимания, — приветливо сказал Цицерон. — Он на тебя плохо влияет. Я знаю таких людей. Со мной ты можешь говорить откровенно. — Он ободряюще похлопал Салинатора по плечу. — Итак, что за «другие»?

— Косконий, — пискнул тот, бросив боязливый взгляд на посредника, корчившегося