Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
И с этими словами Соджун кивнул на миски Ынчхоля и Чжонку. Там уже и рисинки не было. Парни переглянулись и отвернулись друг от друга.
— Мингу, видел бы ты, как они бились вдвоем против меня! Как единый кулак!
— Я видел, господин, — улыбнулся Мингу.
Ынчхоль почувствовал, как загорелись уши. Ему самому было очень радостно вспоминать бой против капитана, вот только…
А Чжонку как ни в чем не бывало продолжал есть, и на Ынчхоля больше глаз не поднимал.
По окончании завтрака капитан, прихватив невод, вместе с Ынчхолем отправился вниз по реке к месту брода. Ынчхоля нельзя было удивить охотой. Он неплохо бил и зверя, и птицу. Дома его дожидался ручной сокол, с которым юноша часто охотился. Однако на рыбалке был впервые, поэтому во всем слушался капитана. А тот смотрел на юнца и все больше креп в своей догадке: не сам Ынчхоль придумал эту затею со стрелой. Кто-то сболтнул, а этот загорелся. Загорелся, да обжегся. Несмотря на то, что, судя по поведению юноши, все эти занятия для него были в новинку, вел он себя достойно. Слушал внимательно, делал правильно, а если ошибался, то пытался понять причину ошибки, а уж потом ее исправлял. Ему было холодно, как и самому Соджуну — на дворе стоял сентябрь — но он не сетовал и не жаловался, поднимаясь с бродом против течения по колено в воде.
Наполнив две заплечные корзины рыбой, они отправились в обратный путь. Шли рядом вдоль берега реки, поднимаясь по течению. Под сапогами шуршала галька, рядом бежала вода, и путники молчали. Наконец, Ынчхоль не выдержал, повернулся к капитану, который шел следом и остановился. Остановился и Соджун и поднял глаза на юношу. Тот смотрел и холодно, и остро, и будто виновато.
— Почему… почему вы меня не спрашиваете? — наконец вымолвил Ынчхоль, так и не дождавшись помощи от капитана.
— О чем?
— Я… я ведь не в Мингу стрелял… я хотел…
Капитан тяжело вздохнул.
— Мне одно лишь любопытно, — усмехнулся он, — ты правда хотел убить?
— Нет! — крикнул Ынчхоль, и Соджун вперил в него тяжелый, испытующий взгляд. — Нет! Я все рассчитал! Стрела должна была пролететь мимо и напугать Чжонку… А Мингу… Мингу он…
— Он не знал о твоих расчетах и просто увидел стрелу, летящую в сторону его друга, — закончил за него капитан.
Юноша кивнул.
— Сейчас я понимаю, что в любом случае неправ. Во всем неправ. Я не должен был задирать Чжонку, не должен был… не должен был говорить дурно о вас и… той женщине и ее дочери.
Ынчхоль стоял, сжимая обеими руками плетеные лямки корзины, и на капитана не смотрел: не хватало силы духа. А тот молчал и ничем не помогал: не ругал, не успокаивал, не спрашивал. Просто стоял и смотрел, и от этого взгляда, изучающе-испытующего, хотелось удавиться! Хоть бы наорал или затрещину отвесил, что ли!
Но капитан усмехнулся лишь:
— А чего ты все это говоришь мне? Вот и скажи это Чжонку. У него тоже уши есть, выслушает.
С этими словами он поддернул тяжелую ношу и пошел вперед. Ынчхоль посмотрел ему вслед, а потом поспешил вдогонку. Он шел рядом, стараясь идти так же широко и вольно, как это делал капитан. А Соджун просто шел и на виноватого ребенка не смотрел.
До ночи они в шесть рук чистили улов, да гнали в палатку Мингу, который не хотел оставаться в одиночестве. Рыбу насадили на прутья и спустили в яму-коптильню, а на горячие древесные угли, которые Соджун готовил с утра, накидали можжевельника, потянуло пахучим дымком. Развели еще дополнительный костер. Установили черед сторожить.
— Зверь в это время года сытый, но кабы лиса к нам на рыбку не пожаловала, — усмехнулся капитан и ушел в палатку, уводя Мингу и оставляя у костра непримиримых Чжонку и Ынчхоля наедине. Юноши переглянулись и промолчали. Капитан их сменит под утро, так как в это время больше всего хочется спать.
Сначала парни молчали, лишь изредка поглядывая друг на друга. Потом Чжонку встал, прошелся, подбросил дров в оба костра и как бы между прочим сказал:
— Чего обоим не спать? Ты спи, я потом тебя разбужу.
— Тогда я первым не буду спать. Иди в палатку.
— Почему это ты?
— А почему ты?
— Ну, я первый предложил.
— Но ты и встал раньше меня.
— Это не имеет значения.
— Значит, не пойдешь спать?
— Не пойду!
— И я не пойду!
— Ну и дурак!
— Оба дураки! Ведь оба не идем. Значит, и дураки оба.
Чжонку промолчал, не зная, что сказать. Ынчхоль глядел на пляшущие языки пламени и на сына капитана не смотрел. А тот плюхнулся на соседнее бревно и стал ворошить горящие угли палкой.
— Я хочу извиниться, — начал было Ынчхоль, но Чжонку горячо перебил:
— Не передо мной…
— Нет, перед тобой! Именно перед тобой! Перед тобой и твоим отцом. Слова, слетевшие с уст, не вернуть, но извиниться за них можно, хотя это, наверняка, не утолит твою обиду. Сегодня… сегодня я понял, что твой отец настоящий мужчина! Он мог отправить меня в Ханян, где я бы терзался в неведении и страхе. Он мог бы выпытать из меня о причине нашей с тобой ссоры. Он мог относиться ко мне, как к врагу его сына, но не стал. Я знал, что он лучший мечник Чосона, но… такого я никогда не испытывал! Мне было жутко и волнительно-остро одновременно! Сердце горело, тело казалось то легким, то тяжелым. Я за сегодняшний день столько получил синяков, сколько за всю жизнь не получал! И научился многому. Он такими приемами владеет, о которых я и не слышал. Он великий человек. А потому… а значит, не мог связать свою жизнь с недостойной женщиной. Да и кто определяет… это достоинство?
Чжонку сидел рядом и смотрел на изменившегося на глазах Ынчхоля. И это тот, кто еще два дня назад плевался ядом? Тот, кто открывал рот лишь для оскорбления?
— Она прекрасная женщина, просто… Просто иногда случается так, как угодно Небу. Человеку
