Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
И с этими словами Соджун махнул сигнальным флажком. Лавина дюжих парней устремилась в лес. Пару мгновений были слышны голоса, а потом лес, словно поглотив всех, вдруг замер и затих. Не слышно ни шагов, ни хруста сломанных веток, ни пения птиц — колдовская тишина! А еще через мгновение раздался густой и гулкий звон гонга, и словно в ответ защелкали тетивы луков.
— Это вы здорово придумали, капитан Ким! — сказал один из учителей. Соджун на это лишь едва склонил голову. На сердце было тревожно.
Из леса показались первые «убитые». Они плелись под навес и что-то горячо обсуждали. У одного была синяя отметина прямо в центре груди, у второго красная— под левой лопаткой.
— Нечего было высовываться!
— Кто бы говорил! Тебя вообще первым убили!
Соджун усмехнулся, а потом опять уставился на лес, откуда доносились крики, ругань и свист стрел. Через полчаса убитых было больше половины, но оставались те, кто сопротивлялся. Среди «живых» были и Мингу с Чжонку. И вдруг лесную тишину разорвал отчаянный, полный горя крик. Под навесами тут же стихли, раздался удивленный ропот. Соджун привстал в стременах и вперил пытливый взгляд в лес.
— Мингу! Мингу! — повторился крик, и капитан узнал голос сына.
Он спешился и бросился стремглав в лес, за ним последовали все остальные.
— Мингу, терпи! Терпи!
Соджун летел птицей, только ветки хлестали за спиной. Наконец, среди деревьев он увидел сидящего на земле сына, который держал на руках закатившего глаза Мингу, и что есть силы зажимал рану на его груди, из которой торчала стрела, а под пальцами растекалось алое пятно. Мингу был в сознании и даже пытался что-то говорить, но не мог. Соджун отодрал от раненого плачущего сына, уложил, наклонился, послушал дыхание.
— Легкое не задето, — пришел он к выводу. Сдернул с себя пояс, прихватил рану вокруг стрелы, чтоб сочилась поменьше. — Ты, ты и ты. Бегом в лагерь. Ты бежишь к лекарю, а вы вдвоем собираете полог и несете сюда! Живо!
Молодые люди сорвались с места. Соджун смотрел на раненого юношу, у которого белели губы, и понимал, что тот не умрет, если все сделать правильно и, главное, быстро. Но тут Чжонку, сидящий подле, вдруг заметил вышедших из леса Ынчхоля с друзьями и кинулся на них. От его бешеного натиска не устоял бы и могучий Соджун, что уж говорить о слабом Ынчхоле. Чжонку сбил его с ног, как игрушку, уселся на грудь и стал колошматить.
— Боевой! Боевой! Боевой стрелой! Он меня закрыл! Закрыл меня от стрелы, потому что увидел ее первым! А ты? Ты???
Железные тиски сжали его поперек и оттащили от дрожащего парня. Ынчхоль остался лежать ничком на земле. На него все смотрели, а он все еще видел перед глазами, как Мингу крикнул что-то Чжонку и просто прыгнул вперед, закрыв собой друга. Стрела, которая должна была лишь оставить красную метку, внезапно пробила грудь. Место, куда воткнулся наконечник, вдруг вспыхнуло алым, расползаясь, как клякса, в стороны. Мингу посмотрел на стрелу, перевел взгляд на Ынчхоля и вдруг стал оседать на землю под отчаянные крики Чжонку. И тогда Ынчхоль осознал, что натворил, лишь пытаясь насолить Чжонку. Его руки задрожали, злосчастный лук упал на землю, а юноша бросился прочь…
— Это он! Он стрелял, я видел! Видел! Это он застрелил Мингу! — кричал Чжонку, вырываясь из крепких рук отца.
Соджун указал воспитателям на Ынчхоля, сына передал в руки плечистым третьекурсникам, а сам вернулся к Мингу, который был в сознании и пытался встать.
«Молодец, хорошо держится!»,— подумал Соджун.
Мингу перенесли в лагерь, где оказали помощь. Юноша стойко перенес и извлечение стрелы, и прижигание раны. Чжонку был все время рядом и плакал, глядя на друга. На друга, спасшего ему жизнь.
Соджун больше беспокоился не за раненого Мингу, а за едва не убившего его Ынчхоля. Тот, притихший и осунувшийся, сидел в своей палатке, где был заключен под стражу, не ел и не пил. Смотрел на полог палатки, шевелящийся от порывов ветра, и молчал. И это молчание пугало капитана, вдосталь наглядевшегося на вот таких виноватых дурачков, поигравших по неопытности в мстителей. Страшно, когда от твоей руки умирает даже вроде как виноватый человек, но в сто крат страшней, когда умирает безвинный!
Воспитатель Сонгюнгвана очень долго выговаривал Ынчхолю за его поступок. Юноша все так же хранил молчание, уставившись в полотняную стену. После того, как воспитатель в пятый раз повторил страшное «а если он умрет», Соджун не выдержал и вошел в палатку.
— Господин, шли бы вы отсюда! — проговорил он сурово.
Учитель разразился длинной тирадой по поводу ответственности, тогда капитан демонстративно положил ладонь на рукоять меча. Служитель академии стих на полуслове.
— Вам нужно вернуться со студентами в город, собирайтесь! — тяжело проговорил Соджун.
Учитель перевел взгляд с меча капитана на суровое лицо.
— Что значит мне собираться?
— То и значит! Вы возвращаетесь в Ханян, как это и планировалось.
— Один?
— Вас трое.
— А… а вы?
— Я останусь здесь, пока рана Мингу не затянется настолько, чтобы он смог перенести полдня пути.
Ынчхоль вскинул на капитана глаза, полные отчаяния. Соджун посмотрел на горе-мстителя и вздохнул:
— Мингу выживет.
Услышав эти слова, самовлюбленный и непоклончивый гордец упал на колени и заплакал. Он рыдал, давясь слезами, но так легко ему еще никогда не дышалось.
На следующий день до рассвета лагерь опустел. Соджун вышел провожать отряд студентов, возглавляемый воспитателями-учителями, и не обнаружил среди уезжающих Ынчхоля. Капитан вынужден был отправиться на его поиски. Нашел в его же собственной палатке под одеялом. Заспанный студент наотрез отказался возвращаться в Ханян.
— Как я могу вернуться домой, когда человек, раненный мной, даже сидеть пока не может? Как я посмотрю в глаза его родителям? А своим? Я вернусь вместе с Мингу, — и с этими словами он натянул одеяло на голову и закрыл глаза. До рассвета было далеко.
Капитан мог скрутить его, связать, усадить на лошадь и таким образом доставить
