Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой

— Одержало сегодня, а завтра возьмет верх чувство долга и чести. Тогда король Карл и ваш дядя могут рассчитывать на победу?

— Уже нет, они упустили ее вместе со временем, когда Гордиенко громил полки бригадира Кэмпбела и занимался игрой в большую политику с Мазепой и королем Карлом. Костке нужно было сделать из Сечи прыжок не на Полтавщину, а сразу на Правобережье, и тогда он явился бы заключать договоры с Мазепой и Швецией не с восемью тысячами сечевиков, а во главе тридцати-сорокатысячной казачьей армии. Зато чего не сделал Гордиенко, сделал царь Петр. Сейчас на Правобережье вовсю действуют отряды батьки Палия, возвращенного царем из Сибири, который пользуется на Украине не меньшей популярностью, чем запорожцы. Конечно, начать войну с запорожским товариществом ему не по плечу, но отнять у Костки изрядное число вольных казаков он сможет. Король и Гордиенко упустили Правобережье из своих рук, в лучшем случае они могут поделить его казачество с Палием пополам, и оно по сути дела не окажет весомой поддержки ни королю, ни царю, а такое развитие событий выгодно Москве. Швеция и мой дядя проиграли войну, пани княгиня.

— Пан Анджей, если вы уверены, что дело вашего дяди бесповоротно проиграно и его ждет поражение, отчего вы до сих пор с ним? Я вовсе не призываю изменить ему и переметнуться, как многие другие старшины, к гетману Скоропадскому, но граф Понятовский не раз предлагал вам, как польскому шляхтичу, службу при своей особе, и это, на мой взгляд, был бы наилучший выход для вас при создавшемся положении: вы остаетесь на стороне короля Карла и дяди, однако не рискуете головой за заведомо бесперспективное дело.

— Сколько раз граф Понятовский предлагал мне службу Речи Посполитой, столько раз я ему отвечал, что я — малороссийский казак, а не польский шляхтич, поэтому мой долг служить Гетманщине и Украине, а не любой другой державе. Я давал клятву честно служить гетману Мазепе и буду верен ей до тех пор, покуда я жив [79].

Войнаровский произнес последние слова спокойно, без пафоса и надрыва, и Марыся поверила ему. Впрочем, какое для нее имело значение, рисуется сейчас молодой казачий старшина перед любимой им женщиной или говорит правду? Главное, ее долготерпение вознаграждено сполна, и теперь она может смело приниматься за дело, с которым сюда прибыла.

Марыся встала из-за стола, подошла к кровати, села рядом с Войнаровским. Взяла его ладони в свои, заглянула в глаза.

— Пан Анджей, я решила сказать, почему сейчас здесь. Я хочу дать вам свой совет и получить по важному для меня делу ваш. Вы мне не безразличны, и я очень не хочу, чтобы с вами случилось какое-либо несчастье, столь частое на войне...

Марыся увидела вытянувшееся от изумления лицо Войнаровского, его ничего не понимающий взгляд и прервала начатую речь. Не нужно торопиться, собеседник еще во власти только что отзвучавших собственных рассуждений о греческой философии и прогнозах войны шведского короля с русским царем и явно не подготовлен к роли галантного кавалера, готового на все ради признавшейся ему в своей любви красивой женщины. Значит, к этой роли его необходимо подготовить, и желательно, скорее.

Она прижалась к плечу Войнаровского, жарко зашептала ему в ухо:

— Вы удивлены моим признанием? Выходит, я хорошо смогла скрывать свои чувства. Но с каким трудом мне это давалось! Вы мне понравились в первую нашу встречу, и уже тогда — к своему ужасу! — я поняла, что нам не суждено быть любов... быть вместе. Однако со временем моя страсть к вам только усилилась.

Марыся тихонько всхлипнула, застенчиво опустила глазки, не забывая исподволь наблюдать за Войнаровским. Тот, кажется, уже начисто забыл об Аристотеле и связанной с его философией словесной галиматье и, судя по заблестевшим глазам и участившемуся дыханию, быстро приходил в нужное Марысе состояние.

— Конечно, я понимаю, что мое чувство безответно, — продолжала всхлипывать Марыся, прикладывая к глазам платочек. — Да и может ли быть иначе, если обо мне ходит столько сплетен?

— Пани княгиня, о чем вы говорите? — подал наконец голос Войнаровский. — Неужели я могу верить слухам о вас, зная, что они распускаются вашими завистницами?

Левая рука Войнаровского уже обнимала талию Марыси, губы щекотали щеку, взгляд был прикован к наполовину открытой в глубоком вырезе платья груди. Марыся отняла от глаз платочек, слабо улыбнулась.

— Вы очень добры ко мне, пан Анджей. Даже если вы, как порядочный человек, не верите связанным с моим именем грязным слухам, мой возраст наверняка вам известен. Поэтому, даже стань мы любовниками, вы не долго хранили бы мне верность.

— Вы не правы... вы совсем не правы, — шептал Войнаровский. — Если бы это случилось... нет, когда это обязательно случится, у вас не будет более любящего и преданнейшего человека, чем я.

Его левая рука переместилась на бедро Марыси, правая шарила по низу лифа платья, голос был нежен, как у гомеровских сирен. Теперь можно начинать нужный разговор, но никоим образом не сидя на кровати. Войнаровский, по-видимому, рассчитывает прямо сейчас получить от Марыси весомые доказательства ее любви, а это вовсе не входит в ее планы. Поэтому лучше не доводить ситуацию до критической точки, когда, отказав Войнаровскому в притязаниях, можно утратить налаженное с ним взаимопонимание.

Громко всхлипнув, Марыся резко поднялась с кровати, быстро сделала два больших шага к столу, прислонилась к нему спиной.

— Пан Анджей, когда мои чувства к вам перестали быть секретом, мой совет не должен показаться странным. Недавно я услышала, что вы снова сдружились с этим страшным человеком... как его... Фок, Фокс или Фукс. Ну, тот офицер, что в прошлом году перебежал от русских к шведам и даже охотился за царем Петром, надеясь пленить его. Или скажете, что не знаете этого Фока-Фокса-Фукса?

— С какой стати я буду вам лгать? — ответил Войнаровский, с сожалением глядя на ускользнувшую из его рук Марысю. — Я действительно знаком с капитаном Фоком. Хотя вы называли еще две фамилии — Фокс и Фукс, полагаю, что речь идет именно о нем, поскольку Фок и нанялся в прошлом году на королевскую службу после ухода с русской, и однажды пытался взять царя Петра в плен.

— Значит, слышанное мной правда, — печально промолвила Марыся. — Мне известно, что капитан — отчаянный, безрассудный офицер, нисколько не заботящийся о своей жизни. Но если на его жизнь мне наплевать, то ваша для меня дорога как собственная, и я не желаю, чтобы вы отправлялись с Фоком в тылы царских войск. Слышите, я запрещаю вам это делать! — и Марыся якобы в приступе гнева стукнула каблучком сапожка по полу. — Мой вам совет — будьте подальше от этого сумасброда! Обещайте, что с сегодняшнего дня будете думать не только о совместных с Фоком подвигах и о своей славе, но и о женщине, которая вас любит и надеется вскоре стать близким вам человеком.

— Почему вы лишь надеетесь на это, если я от вас без ума и готов доказать свою любовь как и чем угодно? Для меня не существуют ни распускаемые о вас слухи, ни ваш возраст. Я люблю вас, и ничто другое не имеет для меня значения.

— Ах, пан Анджей, если бы нашей любви препятствовало только это. Вы забыли еще одну причину — я замужем. Правда, всей Варшаве и половине Польши известно, что я не любила и не люблю мужа, тем не менее в кругу людей, к которым я принадлежу и с кем общаюсь, имеются свои правила и рамки приличия, и я не могу нарушать их. Что скажет обо мне тот же граф Понятовский, лично знакомый с моим мужем, если узнает о нашей с вами связи?

— Если я услышу о вас или себе хоть одно плохое... нет, даже непочтительное слово, я вгоню его в горло произнесшего пулей или саблей!

— Зная вашу смелость, не сомневаюсь. Но зачем это, если вскоре можно будет обойтись без излишних разговоров и крови.

— Я опять слышу слово «вскоре». Объясните же наконец, что оно значит.

— Две недели назад я получила из Варшавы письмо, что мой муж тяжело ранен. А вчера меня разыскал проезжий купец и сообщил, что в Киеве для меня есть очень важное письмо из дома. Доставивший его гайдук был в дороге ранен разбойниками — то ли вашими запорожцами, то ли царскими казаками-палиивцами! — и если я желаю письмо получить, мне необходимо прибыть за ним в Киев. Полагаю, что письмо содержит сведения о моем муже, а поскольку они очень важны... не думаю, что они приятны.

— Предполагаете, что ваш муж... что его, возможно, не стало?

— А какие еще важные вести можно получить в наше время из дома? Что в маетке сгорела копна сена или телега задавила петуха? Уверена, что письмо содержит известия о моем муже, и если бы речь шла о его выздоровлении, его назвали бы радостным, а не важным. Теперь понятно, что я имела в виду, говоря, что вскоре могу стать близким вам человеком?

— Теперь — да. Если вы вдова, требования к вашему поведению совершенно иные, нежели к поведению замужней женщины, — обрадованно проговорил Войнаровский.