Валерий Поволяев - Атаман
— Не пальнут, — уверенно произнес Семенов, — а если пальнут, то до берега вряд ли дотянут, японцы их потопят. Командир этой береговой галоши, надо полагать, все знает и глупостей делать не будет.
— Вах, вах, вах!
— Думаю, командир там не этот кавказец, а совсем другой человек. Кавказец — всего-навсего начальник арестантской роты, который прибыл надеть на меня наручники.
Катер вплотную приблизился к «Кнодо-Мару». На носу его стоял человек, которому атаман доверял безоговорочно — полковник Буйвид.
— Валерьян! — не удержался от радостного восклицания атаман, широко раскинул руки.
С борта «Киодо-Мару» немедленно был сброшен трап, Буйвид поднялся на шхуну, шагнул к атаману, лихо вскинув руку к фуражке, но Семенов не дал ему сделать доклада, обнял, стукнул кулаком по спине — жест этот выглядел очень дружественным.
По хлипкому раскачивающемуся трапу на шхуну тем временем ловко поднялся худенький усатый казак, похожий на недокормленного в детстве парнишку. Одной рукой он цеплялся за веревку трапа, в другой крепко держал поднос, на котором стояли две стопки, хрустальный «дамский» графинчик с прозрачной жидкостью, в предназначении которой сомневаться не приходилось, солонка и недавно испеченный, распространяющий вокруг себя дивный дух каравай.
Это был Ванька Спирин, верный буйвидский денщик. Пока его патрон обнимался с атаманом, Спирин пристроился за спиной Буйвида и застыл в ожидании, когда на него обратят внимание.
Буйвид не заставил себя ждать; закончив обниматься с атаманом, он, не поворачиваясь, просунул к Спирину пятерню и призывно пощелкал пальцами. Спирин незамедлительно сунул ему в руку стопку.
Атаман с удовольствием выпил, крякнул и вытер усы.
— Тут, на родине, и водочка пьется по-другому.
Присутствующие засмеялись.
— Пожалте закусить, Григорий Михалыч. — Буйвид протянул атаману поднос с караваем.
Тот отщипнул кусок мякоти, с восхищением затянулся хлебным духом.
— А пахнет-то как! От такого запаха в обморок, будто институточка, можно грохнуться, — произнес атаман совершенно неожиданно, и присутствующие вновь рассмеялись: ни один из них не мог представить себе атамана лежащим в обмороке. Проглотив хлебный мякиш, словно вдохнув его в себя, Семенов восхищенно покрутил головой и предложил:
— Давай-ка, Валерьян, за возвращение на родину опрокинем по второй. А потом и по третьей. Бог, как известно, троицу любит.
Так и сделали.
— А теперь о деле, — сказал Семенов, глянул через плечо назад: не увязался ли за ними «утюжок», но его не было видно. — Что происходит во Владивостоке? Объясни хоть ты.
У Буйвида по лицу пробежала тень.
— В двух словах не объяснить.
— А в двух словах и не надо. Ты все как есть, так и рассказывай. Неторопливо.
Лицо Буйвида сделалось жестким, будто внутри у него пронеслась буря, встряхнула чресла, рот хищно сжался, отвердел, но в следующий миг в нем все обвяло, взгляд стал бесстрастным. Он рассказал, как взял власть в городе и несколько часов держал ее в своих руках, как замешкались и подвели его нерасторопные гродековские генералы, как с сотней преданных казаков держал порт, ожидаючи атамана, как всем случившимся воспользовались братья Меркуловы...
— На сколько долей они подели этот жирный пирог? — не выдержав, спросил Семенов, он еще не знал, кто из Меркуловых кем стал.
— Спиридошка — премьер, а бывший спичечный воротила Колька заправляет армией, — небрежно ответил Буйвид.
На щеках Семенова вздулись и опали желваки.
— Дальше, — потребовал он.
— Вчера Меркуловы объявили о прекращении вооруженной борьбы с большевиками, — произнес Буйвид и тут же поправился: вспомнил любимый термин атамана, — с коминтерновцами. Сегодня об этом напечатано во всех владивостокских газетах. Но не это главное, Григорий Михайлович. Главное то, что они объявили вас персоной нон грата...
— Чего-чего? — не понял Семенов.
— Человеком, не угодным этой власти, не имеющим права ступать на землю России...
— Чего-чего?
— В общем, вы сами понимаете.
— Суки, — выругался Семенов, на щеках его вновь вздулись и опали желваки.
— Меркуловы обвинили вас в том, что вы большой мастер пить братскую кровь и хотите сделать это и сейчас: чем больше крови, тем для вас, мол, лучше. А это в корне расходится с целями, которые поставило перед собой меркуловское правительство.
— И какие же цели оно поставило перед собой?
— Наладить на Дальнем Востоке мирную жизнь,
Семенов не удержался, зло похлопал в ладони:
— Браво! Как будто я этого не хочу.
— И последнее. Меркуловы заявили, что воспротивятся любой вашей попытке высадиться на берег.
— А что они со мною сделают? — Семенов оглянулся — не замаячил ли в сером морском пространстве старый пароход, гордо прозванный крейсером береговой охраны. «Утюжка» не было.
— Меркуловы — мужики подлые. И арестовать могут, и пулю пустить в спину могут, и яду в борщ подсыпать — они все могут. Хотя умеют очень ласково и убедительно говорить. Не глядите, Григорий Михайлович...
— А я и не гляжу, Валерьян, — Семенов сжал глаза в щелки, мелькнуло в них что-то тоскливое, далекое, незнакомое — мелькнуло и исчезло, — не гляжу. Я уже давно перестал верить людям. Хотя... — атаман сожалеюще развел руки, — Меркуловым верил, даже посылал им деньги.
— Зачем?
— Думал, им дорога Россия.
— Эх, Григорий Михайлович, святой вы человек... На берег вам сходить никак нельзя.
— Но оставаться здесь я тоже не намерен.
— Я понимаю, Григорий Михайлович, но для Меркуловых вы — очень лакомая добыча. — В голосе Буйвида появились просящие нотки.
— Бог не выдаст, свинья не съест.
Атаман понимал: Буйвид прав, у братьев Меркуловых хватит наглости и силы, чтобы попытаться задержать его не только в море, но и на берегу, хотя море и берег — это две большие разницы. В море он одинок и почти беззащитен, а вот на берегу — тут совсем иное дело... Во-первых, во Владивостоке у него много друзей, а во-вторых, есть люди, которые никогда не видели его, но готовы будут отдать жизнь свою, чтобы с головы атамана не свалился ни один волос — Семенов был уверен в этом твердо... И, наконец, в-третьии, на берегу всегда можно предпринять какой-нибудь хитрый ход.
Лицо атамана приняло довольное выражение, в следующую минуту неожиданно сменившееся далекой тоской. Он приблизился к борту шхуны, ухватился за веревочный леер[81] и глянул вниз, в зеленовато-серую воду.
— Любите рыбалку, Григорий Михайлович? — спросил Буйвид.
— Баловство все это, Валерьян. Хотя жизнь наша — сплошная рыбалка. Один выступают на ней в роли рыбаков, другие — в роли рыбок. Когда я был пацаном, то ловил в Ононе ленков. Руками. Вода — бр-р-р, зуб на зуб не попадает, ноги сводит, тело не гнется, пальцы — деревянные, но желудок, он требует своего — гонит в воду. Когда хочется жрать — ни о чем не думаешь — только о том, чего бы кинуть в рот. Но это, Валерьян, была не рыбалка, а что-то другое, чему, думаю, и не сразу название подберешь.
— Здесь знатная рыбалка, Григорий Михайлович. Камбала попадается такая, что два мужика еле поднимают. На телегу грузят с трудом.
— Свят, свят, свят! — Атаман, кривовато приподняв одно плечо, будто в костях у него произошел перекос, перекрестился. — Такая дура ведь и руки оторвать может.
С неба сверзнулась тяжелая чайка, ударилась о волну, взбила высокий столб брызг и низом, низом, почти цепляясь концами крыльев за воду, унеслась в сторону.
— Скажи мне, Валерьян, если я выступлю во Владивостоке в открытую, народ поддержит меня или нет? — Семенов вновь сжал глаза в щелки, ухватил полковника за край кителя, притянул к себе. — А?
Буйвид глаз не отвел.
— Ну, как сказать, Григорий Михайлович...
— Как есть, так и говори. Мне нужно знать правду. Только правду...
— Я считаю, пятьдесят на пятьдесят, так на так.
Черный пламенек, загоревшийся было в глазах атамана, угас, Семенов выпустил из пальцев китель полковника, невольно крякнул:
— М-да.
— Два дня назад была другая ситуация — вас бы поддержали две трети населения, но Меркуловы сумели переломить ситуацию.
— Столы с чаем и баранками накрывали, что ли?
— Примерно, Григорий Михайлович. Примерно... Деньги на это потратили немалые.
— Потрудились на славу, значит. От всей души. Недаром говорят: труд разогнул обезьяну и согнул человека.
Семенов решил не рисковать, в этот день остался на борту «Киодо-Мару», заночевал под охраной крупнокалиберных орудий Русского острова.
Надо было обмыслить, как он сам потом написал, «создавшееся положение, поискать путей к выполнению моего плана». А план был один — взять власть в Приморье, создать здесь добротный кулак, подождать, когда Унгерн ударит по большевикам из Монголии — он должен сделать это не сегодня-завтра, если уже не сделал, — и начать беспощадную борьбу со всеми этими «кухаркиными детьми», с большевиками и меньшевиками, с политическим мусором, ни в грош не ставящим Россию, с Лениным и Коминтерном. Всех их... Семенов не выдержал, привычно наложил кулак на кулак, повернул один кулак в одну сторону, второй в другую — всем пора свернуть голову.
