Идрис Базоркин - Из тьмы веков
— Здесь живут жестокие люди! — говорила она. — Их царь не умеет воевать с врагами, и его побил япошка. Но зато он знает, как стрелять в своих людей! Их много, как муравьев. И им не жалко друг друга! Я видела, как падали люди — женщины, дети… Лучше б я умерла, чем видеть это!
— Да, но не все же здесь жестокие! — пытался возразить Виты.
Но Матас не была сейчас той скромной женой, которую он привык видеть. Матас взбунтовалась. Она ничего не хотела знать и слушать.
— Да, не все такие. Илья хороший. Вера хорошая. Много хороших! Но у них нет жалости к себе, и это их дело. Кто хочет умирать, это его дело. А нас мало… Ты у меня один. Если тебя не станет, для меня нет жизни! Пускай будет царь, пускай будет царя отец, пускай вся жизнь будет неправильной, лишь бы они тебя не бросили в крови на мостовую так, как я видела других! У меня нет сил, нет желания бороться с царем, который в один час может бросить навзничь тысячи убитых! У меня есть только один человек, и я не хочу его смерти — ни за какие блага земли!
— Да подожди ты! Никто у тебя не отнимает твоего человека, и ничего со мной не будет.
— Матери, жены и дети тех, которые сегодня покатились с простреленными телами, тоже не думали утром, что будут сейчас уже сиротами и вдовами… — кричала Матас.
— Но ты пойми: вот за то, что они творят такое, народ и должен избавиться от них!
— Послушай, мужчина! — внезапно сбавив тон, спокойно обратилась к мужу Матас. — Я тебе еще раз говорю: я не хочу воевать с царем. Не хочу видеть обнаженные сабли над головой. Я не солдат. Ты отвези меня домой. Хотя бы на то время, пока царь и его войска не умрут от ваших вечных разговоров.
— Хорошо. Я отвезу тебя, — согласился Виты, не подозревая хитрости женщины, которая решила заманить его в горы, где она в своих просьбах не останется одинокой и как-нибудь удержит его от возвращения сюда.
Они связали ее вещички. Причем он не заметил, как много его белья и одежды пошло в узлы и хурджины, и отправились на базар искать какую-нибудь попутную подводу, чтобы доехать хотя бы до Длинной Долины.
Виты был грустен. Ему очень не хотелось расставаться с женой. Но он понимал, как велик был ее испуг, и не старался больше отговаривать ее.
Базара почти не было. Многие лавки стояли на замке. Толкучка тоже разбежалась. На привозе — ни одного горца. С подводами стояли только казаки.
Матас была удручена. Они уже собирались домой, когда Виты неожиданно остановился против одного казака, сидевшего на подводе, груженной пшеницей, и уставился на него не мигая. Тот заметил это и сам стал присматриваться к Виты и вдруг, побелев, сорвался с фургона и забежал за лошадей. Соседи казака, стоявшие на своих подводах, ничего не могли понять. У того, что забежал за коней, тряслись руки, тряслась губа. А Виты продолжал молча глядеть на него.
— Тю на вас! — закричал один из соседей казака. — Что с тобой, Федор? Аль он тебя гипнозой оглушил? Так и рехнуться недолго!
— Это не я! Вот те крест, не я! — закричал наконец тот, которого называли Федором.
— Нет, ты! — отозвался Виты.
— Нет, не я… Это не я!.. — закричал Федор.
— Да что между вами? — спросил кто-то из ротозеев, которые мигом собрались полукольцом позади Виты.
— Он подрядился свезти до Бартабоса мешок с зерном… В горах голод был. Я матери вез хлеб… А он убил меня в лесу, ограбил… Мать померла. Меня отходили люди… — Виты говорил негромко, как во сне. Окружавшие были потрясены. Виты сорвал с себя картуз. — Смотрите!.. — И люди увидели над его ухом огромный, лысый шрам.
Растерявшийся грузный Федор неуклюже кинулся наутек. За ним погналось несколько человек. Его схватили и привели на место.
— Душегуб!
— По соплям его!
— Бей! — кричала толпа.
Федор стоял, втянув шею в бешмет, обрюзгшие щеки его дрожали. Казалось, он сейчас рухнет на колени и начнет у мира просить прощения. Но если растерялся он, то друзья его, станичники, почуяв беду, пришли к нему на выручку.
— Эй! Черномазый! — закричал один из них прямо с воза, обращаясь к Виты. — А где это у тебя мать? В горах? Так ты кто будешь? Ингуш?
— Кому поверили? — закричал второй. — Зверь[131], должно быть, глаза залил, вот и померещилось! Полезай, Федор, на подводу!
— Позволь, как это полезай? — крикнул в ответ кто-то из горожан. — В участок его! Разобраться надо!
Виты схватил за грудки Федора, пытавшегося уйти.
— Позовите городового! — крикнул он. Но станичники уже бежали к нему.
— Ты какое имеешь право? — крикнул один из них, верзила с добрую сажень. — Брось!
Он сорвал руку Виты с Федора.
— А не то я так возьму, что на этот раз не очухаешься!..
— Пойдем! Пойдем отсюда! — потянула Матас мужа. Но он отмахнулся от нее и снова схватил Федора.
— Не уйдешь! — закричал он. — Пойдем к Закону!
— Ах, ты вот как! — Верзила свистнул. — Ро-бя-та-а-а!!! На-ших бьют! — И, не дожидаясь помощи, размахнулся и ударил Виты.
Тот как подкошенный свалился на землю. Станичники мигом по-спрыгивали со всех подвод. Кое-кто из городских тоже получил по уху, и все кинулись врассыпную. Федора вместе с подводой свои угнали с базара. Над Виты и плачущей Матас, посмеиваясь, стояла толпа их врагов…
От центра города на рысях подскакал офицер с конвоем.
— А ну, р-разойдись, — крикнул он еще издали.
Станичники разбежались по подводам. Виты с трудом поднялся на ноги. Из уха его струйкой сочилась кровь. Матас обливалась слезами.
— В чем дело? — закричал офицер.
— Не зна! Ваше благородие! Чи пьян, чи дурнопьяна нажравси, ев-тот вот янгуш! Лезет до всех, башку резаную показывает да свово убивцу промеж нас ищеть! А нам только и делов, чтоб дурнив бить! Привязался!
Офицер посмотрел на Виты и, оглянувшись, негромко приказал:
— Связать. Доставить на гауптвахту. Вести строго.
Конвойные мигом сорвали с Виты ремень и скрутили ему руки за спиной.
— За что, господин офицер? За что вы?.. — крикнул Виты.
— А так! За здорово живешь! — ответил офицер. — Физиономия у тебя, мерзавца, приметная. Смутьян! Из-за ваших речей беспорядок, убийство! В царя стрелял и здесь людей всполошил! Я тебе покажу! Ведите его!
И, став с четырех сторон, казаки с шашками налоге повели Виты по городу.
Матас кинулась к офицеру. Схватила за стремя.
— Не надо!.. Не надо!.. Домой надо!.. Гора надо! — кричала она, уронив платок и с мольбой заглядывая в лицо офицера.
Он брезгливо отвернулся от нее и, тронув коня, поехал с базара в сопровождении оставшихся казаков. Матас кинулась догонять Виты. Люди, кто с сочувствием, кто со злорадством, провожали их глазами. Матас кинулась к мужу, но конвоир грубо оттолкнул ее.
— Ой! Что я буду делать, что делать теперь! — кричала она по-ингушски.
И Виты было очень обидно, что все видят ее в горе. А эти, что ведут, еще подсмеиваются и издеваются над ней.
— Не бойся, не убьют меня! Выйду! — крикнул он ей тоже по-ингушски. — Передай Илье, чтоб уходил!
— Замолчать! — гаркнул на него урядник. Тогда Виты сказал жене последнюю фразу:
— В тебе нет достоинства! Не показывай им сердца или уйди!
И Матас опомнилась, преобразилась. Пошла поодаль, чуть впереди, стараясь, чтоб Виты видел ее улыбку.
Она проводила его за город. Перед тем, как войти в тюрьму, он обернулся, кивнул ей и скрылся за воротами. А когда замер скрип петель, Матас увидела, что осталась одна. Она горько заплакала и поплелась назад.
Не заходя к себе, она, как просил Виты, пошла к Илье Ивановичу. Его дома не оказалось. Вера Владимировна, увидев ее, попятилась: так она изменилась за эти часы.
Матас рассказала все, что случилось, и передала слова мужа. Вера Владимировна была потрясена. Она тут же кинулась на розыски Ильи. Матас пошла домой.
На столе, на кровати лежали связанные вещи. Зачем, зачем она умоляла его уехать! Не ходили бы на базар, наверное, ничего этого и не случилось бы! Только одна она виновата, что его забрали! В исступлении она била себя и плакала бессильными слезами. Вконец измученная, она свалилась на кровать и погрузилась в сон, который скорее походил на забытье…
Неизвестно, сколько прошло времени. Она очнулась от скрипа дверей. Открыла глаза. В комнате было еще не совсем темно. Вещи стояли на своих местах. Она вспомнила снова все, что произошло… Потом посмотрела на дверь и вздрогнула. У косяка стоял человек. Матас вскочила. Это была Вера Владимировна…
— Увели… — услышала она ее голос. — Сейчас увели…
Уже люди управлялись с покосами, с уборкой и наступил месяц заготовки мяса, когда однажды утром, посмотрев в окно, Калой увидел внизу, на тропе, одинокую фигуру женщины. Приглядевшись, он сказал:
— Идет Матас.
Дали и Гота выбежали из башни и поднялись на бугор. Матас шла налегке, с узелком в руках. Вид у нее был усталый, плечи опущены.
