Камила - Станислава Радецкая
— Любезный мой Иероним, — доктор высоко поднял руку. — Не утопите меня в своем красноречии. Со всем уважением, но мы только-только приехали, и поговорить я бы предпочел за чашкой кофе, а не на потеху всей улице.
— Действительно, — тот, кого назвали Иеронимом, почесал затылок под париком. — Ведь это у вас должен не закрываться рот, если судить по имени. Хотя вам подошел бы больше Йоханнес Молчун, а не Златоуст. Госпожа Тишлер нальет нам кофе, пока носильщик занесет вещи. Не надо было их брать. Месяц — не полгода, а вашу комнату мы не сдавали!
Он вынул из рукава носовой платок, поплевал на него и стер со стены рисунок. Слуга и носильщик вошли в дом первыми, и я услышала, как после слов приветствия басом охнула женщина. Доктор замешкался, прежде чем войти, и правильно — дверь распахнулась так резко, что любой бы полетел кубарем, если б получил ей по лбу; на пороге появилась высокая, дородная женщина, затянутая в корсет так туго, что странно было, как ей вообще удается дышать.
— Йоханнес Кризостомус Мельсбах! — она говорила торжественно и зычно, будто капеллан созывал войска на причастие. — Проходите же, не стойте на улице, как бедный студент.
Доктор поклонился ей и легонько подтолкнул меня в плечо. Идти внутрь мне не хотелось, и я замешкалась; уж слишком я была грязна для хорошего дома, да и рассказывать кому-то свою историю я не могла и не хотела. Что говорить, если все толкуют слова, как нужно им, а не как произошло на самом деле.
— А что это за нищенка? — хозяйка рассматривала меня сверху вниз; ее росту позавидовала бы сама императрица, и тот, кто стирал рисунок, тоже обернулся ко мне.
— Это не нищенка, госпожа Тишлер. Это Камилла, — доктор Мельсбах говорил так уверенно, будто мое имя все объясняло. — Она попала в беду.
Госпожа Тишлер вздохнула.
— Что ж, господин Тишлер, — неожиданно кротко спросила она, обернувшись к зеленому господину, и сложила руки под передником. — найдется ли у вас место за столом сегодня?
Господин Тишлер важно подбоченился, хотя с первого взгляда ясно было, кто тут истинный хозяин в доме, и сделал вид, что задумался.
— Конечно, женщина, — он важно взмахнул рукой с пирогом и подошел к жене; рядом с ней он напоминал тонкое кривое деревце, которое дрожало у подножья огромной горы. — Пусть нас чураются обычные люди, но в нашем доме каждый получит кров и стол — хоть сам кайзер!
В доме у гробовщика было сумрачно и прохладно. Сразу у входа стоял длинный стол, на котором россыпью валялись печатные визитки с изображением скелета, лежавшего в гробу. Одну из них ковырял клювом настоящий ворон, и, как только мы вошли, он взлетел на шкаф и бросил в нас клочком картона.
— Опять ты за свое, Петер, — укоризненно обратился к нему Иероним Тишлер, и птица вытянула шею, взъерошилась и нахально каркнула. Ворон перелетел к нему на плечо и уставился на меня блестящим глазом, как будто хотел спросить: «Ты еще кто такая?». Я уже ничему не удивлялась и даже хотела сделать ему книксен, но госпожа Тишлер почти сразу увела меня в заднюю часть дома, приговаривая, что единственное, чего она не может принять с христианским смирением, так это грязных людей.
Служанки у них, похоже, не было, и она самолично раздела меня догола, не оставив даже рубашки, и посадила меня в большую деревянную бадью, служившую им ванной. Чайник уже кипел на огне, и хозяйка зачерпнула чистой воды из ведра, щедро плеснула в нее кипятка и, попробовав ее пальцем, полила меня с ног до головы. Она терла меня жесткой щеткой с мылом до красноты, командуя встать, наклониться, сесть, и мне казалось, что еще чуть-чуть и госпожа Тишлер протрет меня до костей, но она вовремя останавливалась, чтобы смыть с меня грязь и мыло. Вода в бадье стала коричневой с разводами, и я не видела в ней пальцев своих ног. Насекомых в моих волосах хозяйка не нашла, но все-таки расчесала и подстригла меня, укоротив волосы до лопаток. После этой экзекуции она принесла мне свою рубашку, юбку, куртку и чепчик — первую пришлось затянуть, как можно туже, потому что она то и дело сползала мне то с одного плеча, то с другого, то с обоих сразу, а юбку я обмотала вокруг себя дважды: так она была мне велика.
— Вот теперь ты мне нравишься, Камилла, — с удовлетворением сказала хозяйка, рассматривая меня со всех сторон. — Только твоя худоба тебя портит, девушке быть такой не пристало.
Она задумчиво окинула взглядом кухню, а потом налила мне целую миску супа с лапшой и отрезала ломоть пирога — того самого, которым встретил нас господин Тишлер, но, к своему стыду, доесть обед я не успела. Сытость накинула на меня уздечку сна, и я крепко уснула прямо на лавке.
Глава двадцать вторая
Полуденное солнце заглядывало в нашу мрачную обитель, пока я прибиралась в приемной. Доктор Мельсбах работал наверху, Мартин готовил ему обед на кухне, госпожа Тишлер ушла на рынок, а гробовщик уехал по делам. Настроение у меня было прекрасным, несмотря на то, что утром я обмывала девушку чуть старше меня, которую забрала с собой тяжелая лихорадка. Я распахнула все окна, чтобы впустить воздуха и света, и, пока подметала, передразнивала Петера, который скрипуче
