Львиное Сердце. Дорога на Утремер - Шэрон Кей Пенман
Определённую симпатию внушил им Онфруа де Торон, разжалованный супруг королевы Изабеллы. Он тоже обладал приятной внешностью, но без лоска Лузиньяна, во взгляде тёмных глаз читались ум и печаль — поэт в стране, где место только воинам. Тем больше сочувствия испытывали они к юной супруге Онфруа, исторгнутой из его нежных объятий и отданной против её воли в руки Конрада Монферратского, человека столь же непохожего на де Торона, как стальной клинок на лютню. Какой одинокой и покинутой должна себя чувствовать девушка восемнадцати лет, столкнувшись с железной волей Конрада, нашедшего к тому же союзника в лице её собственной матери. Но и Онфруа подвёл её. Ни Джоанна, ни Беренгария не хотели бы мужа, не желающего или не способного постоять за жену. Их мир был слишком суров, чтобы полагаться на защиту поэта.
Когда с едой было покончено, беседа обратилась к политике. Ричард возмутился при вести о самовольном признании Филиппом Конрада в качестве короля Иерусалимского и пообещал Ги помощь в возврате короны. Он выделил низложенному королю две тысячи марок серебра, поскольку Ги истратил последние средства на осаду Акры. Наблюдая, как Ги, его брат, Онфруа и сто шестьдесят их рыцарей опускаются на колено, чтобы принести оммаж Ричарду, Джоанна мрачно усмехнулась иронии этой сцены, ведь Лузиньяны вечно являлись шипом под седлом у Анжуйцев.
Беренгария была ошарашена, слушая вполголоса перечисляемые Джоанной грехи Лузиньянов. Те не только постоянно восставали против отца Ричарда и против него самого ещё в бытность графом Пуатуским, но даже осмелились устроить засаду на королеву Алиенору, которой удалось избежать плена только благодаря отваге юного Уилла Маршала. По странному капризу фортуны, продолжала Джоанна, именно присущее семье коварство принесло Ги корону. Его старший брат Амори бежал в Святую землю, чтобы избежать гнева короля, и со временем уговорил приехать и Ги. Женитьба Ги на сестре Прокажённого Короля удивила Лузиньянов не меньше всех остальных.
— Узнав про удачу Ги, его брат Жоффруа, как говорят, сказал: «Если Ги провозгласят королём, то меня следует провозгласить богом», — ещё понизив голос, сообщила Джоанна. — Жоффруа впоследствии присоединился к братьям, когда после очередного мятежа Ричард вынудил его принять крест. Он и Амори прославились своими бранными подвигами. Но Ги оставался беспечным младшим братцем, которого никто не принимал всерьёз до тех самых пор, пока Сибилла не выбрала его в мужья.
Джоанна улыбнулась, потом продолжила:
— Лорды Утремера отказались признать её королевой после смерти брата, пока она не разведётся с Лузиньяном. Но едва взойдя на трон, Сибилла заявила, что имеет право избрать консорта, и лично возложила корону на красивую голову Ги. Хитра она была, эта Сибилла. Но плохо разбиралась в людях, потому как неудачное руководство её супруга привело к разгрому под Хаттином. Ричард говорит, что такого бездарного и непростительного военного просчёта не было видано с начала времён. Когда речь заходит про Хаттин, брат всякий раз приходит в ярость. Он скрепя сердце воздаёт Лузиньяну должное за его отвагу, но утверждает, что даже козлу Господь отпустил больше мозгов!
— Тогда почему он так дружелюбен с Ги? — спросила Беренгария, глядя, как на другом конце зала Ричард любезно беседует с Лузиньянами.
— Потому что он король, дорогая. — Джоанна удивлённо заморгала. — Потому что Лузиньяны, при всех их жутких изъянах, остаются его вассалами, и ему полагается защищать их. — Затем честность принудила её добавить: — И потому что Филипп предпочёл встать на сторону Конрада.
Беренгарии Утремер всё сильнее казался запутанным лабиринтом. Сумеет ли Ричард выпутаться, угодив в него? Девушка не понимала, как могут одни христиане столь яростно враждовать с другими, пока сарацины овладевают Святой землёй. Ни один из мотивов не выглядел совершенно чистым и свободным от политических расчётов. Даже Ричардом руководило соперничество с французским королём, и наваррка опасалась, что Филипп видит врага скорее в Ричарде, чем в Саладине. Но потом она отогнала прочь эти тревожные мысли, не желая, чтобы они бросили тень на столь важный в её жизни день. Завтра она станет женой Ричарда, будет провозглашена королевой. Нет ничего важнее этого.
Из хроники двенадцатого века Itinerarium Peregrinorum et Gesta Regis Ricardi[15]:
«На следующий день, в воскресенье, в день Св. Панкраса, король Ричард и Беренгария, дочь короля Наваррского, поженились в Лимасоле. То была девица очень мудрая и доброго нрава. Её короновали как королеву. На церемонии присутствовал архиепископ Бордо, а равно епископ Эвре, и епископ Байонны, и множество иных магнатов и знатных лиц. Король пребывал в веселье и довольстве, был обходителен и любезен со всеми».
Ричард уже не помнил, когда в последний раз возлежал с девственницей, потому как давно пришёл к выводу, что от этих тихонь и скромниц больше хлопот, чем они того стоят. К запросам плоти он всегда подходил прагматично, по существу. Устав, он спал. Проголодавшись — ел. А чувствуя похоть, оглядывался в поисках подружки, причём определяющими качествами являлись доступность и простота. Его забавляло, когда приятели сходили с ума по наложницам или мимолётным любовницам. Король знал, что одержимость не продлится долго — с лихорадкой плоти всегда так. Огонь, порождённый похотью, как правило, гаснет, едва желание удовлетворено, а для этого одна женщина подходит ничуть не хуже, чем другая. Хоть Ричард и сочинял куртуазную поэзию, он никогда не питал интереса к устройству женского ума. Представительницы слабого пола зачастую страдают от отсутствия логики или характера: они либо безрассудно упрямы, либо слабовольны и застенчивы. Пример тому Сибилла, которая едва не погубила своё государство, воспылав желанием затащить Ги де Лузиньяна в свою постель. Или её сестра Изабелла, которая поддалась давлению и согласилась выйти за Конрада.
По счастью, женщины его семьи мало походили на большинство своих товарок. Мать думала, как мужчина, а правила получше иных королей. А сестёр Бог наделил отвагой и здравым смыслом, особенно Джоанну, Марию и Тильду, да упокоит Господь её светлую душу. Возлагал король надежды и на дочь Тильды, поскольку Рихенца тоже не выказывала склонности к обычным женским капризам и прихотям. Да и Беренгуэла, насколько он мог
