Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский
– Прикажи мне привязать на шею камень!
Ксендз Павел погнал коня, кровавыми глазами поглядев на Верею. Тот уже знал, что это значит.
Охота в этот день прошла хуже некуда, что довело епископа до обычной ярости и бросания в людей обухом. Одну собаку убил на месте, хотя была его любимой, но не вовремя пришла ластиться.
Поздно ночью они вернулись домой. В течение всей дороги Верея ехал как труп, бледный и молчаливый. Хорошо понимал значение епископского взгляда. От бабы нужно было избавиться.
Он начал с того, что, собрав паробков, самых больших разбойников, напоил их. Только тогда он приступил к делу, и начал с того, что солгал, что эта ведьма хотела навести на него чары, за что они должны её утопить. Паробки, которые прекрасно знали, кто она была, только улыбнулась.
Каждый из них должен был получить по новой епанче и по несколько грошей.
Трое предложили идти с Вереей поджидать её.
Поскольку Бета обычно выходила из замка до наступления дня, ещё в сумерках они построились у ворот. Светало, когда они действительно увидели, что она выходит, скорее ковыляет, точно пьяная, свободным, неровным шагом. Одета была, как вчера, в одной руке несла тонкую палку, а скорее обломок сухой ветки.
Верея дал своим знак, чтобы шли за ней.
Итак, они незаметно, как им казалось, начали продвигаться под заборами, под домами следом за медленно идущей женщиной. Она остановилась раз у дверей костёла, поглядела внутрь, минуту подумала, потащилась дальше.
Она шла, точно специально, прямо к Висле, это Верее было очень удобно. Он смеялся над её глупостью. Несколько раз она опиралась на огорождение и отдыхала. Найдя у одного колодца ведро на срубе, она немного из него выпила.
Солнце ярко всходило среди синих туч, когда у берега реки она остановилась. Обернулась назад, точно кого высматривала и ждала. Верея дал знак людям… Сам остался за углом дома.
Трое пробков стремительно на неё бросились. Она не двинулась, видя, что они подбегают. Один из них повалил её на землю. Верея, который не мог смотреть, потому что ему сделалось страшно и холодно, услышал один крик, в котором различил будто дикий смех – потом всплеск воды и громкие голоса кричащих паробков.
Едва это произошло, когда неспокойный Верея начал их звать к себе, торопить, чтобы пришли. Все вместе бросились в огорождения, заросли, боясь, как бы их не заметили.
Бежали так что есть духу прямо в город и открытый постоялый двор, который как раз баба подметала. Вбежали в него первые, когда только открывали ставни, а Верея, дав им знак, чтобы молчали, велел как можно скорей греть пиво.
Когда епископ, поднявшись с кровати, хотел одеваться, Верея с молодчиками, что ему прислуживали, вошёл в спальню; на его лице была написана победа и великая радость.
Ксендз Павел, должно быть, понял, поглядев на него, потому что слуг сразу отправил.
– Ну, – фамильярно пробормотал Верея, – с бабой покончили!
Он показал что-то руками и рассмеялся. Епископ побледнел, сразу от него отвернулся, не сказал ни слова.
Сначала слуга не хотел упомянуть об оплате крови, заговорил об охоте, дабы развлечь пана, а когда подошёл капеллан, он вышел.
В этот день, однако, Верея не заметил, чтобы чело епископа прояснилось – ходил хмурый и за порог не хотел выйти.
Вечером люди у него пили и он пил, ксендз Квока задавал латинские и польские загадки, всё остроумие которых зависело от того, что ответ на него напрашивался гадкий, неприличный, а в действительности требуемое слово было невинным.
Такая двусмысленность очень развлекала старых ксендзев, любимцев епископа – а он сам также развязной речью не гнушался. Весь вечер прошёл на таких шутках. Несколько последующих дней не принесли ничего нового.
До Кракова дошли особенные слухи, которые ввели всех в недоумение, – что безумный и всеми презираемый Рогатка предательством в Елче схватил Генриха Вроцлавского и закрыл его в замке в Лехне.
Это обрадовало епископа, неизвестно почему. В ту минуту, когда он смеялся над этим приключением, ударил кулаком о стол и крикнул:
– Этому Лысаку везёт, хоть разума нет; другим его хватает, когда судьба не способствует!
Все родственные князья готовились идти против дяди в защиту племянника. На границах закипело и забурлило. Епископ тайно выслал курьера в Литву и хотел думать, что что-нибудь поймает в мутной воде.
К нему возвращались спесь, весёлость, желание и, казалось, что в течение этих нескольких дней он помолодел.
Уже не опасаясь никакой встречи и упустив из головы то, что объявлял ему Верея, ксендз Павел однажды выбрался не на охоту, а со своими приятелями в соседний фольварк, где для большей свободы приготовили ему пиршество. Дорога вела прямо через рынок, а ехал епископ с большим числом людей. С ним было несколько краковских землевладельцев, которых снова старался примирить.
Ехали живо и всело, когда вдруг епископ остановился, будто поражённый молнией. Его спутники перепугались, не ударила ли его кровь, так он качался на коне.
В десятке шагов перед ним, прямо перед всадниками, загораживая им дорогу, стояла – Бета. Она специально выбрала себе такое место, чтобы её видели.
Только одета она была иначе, в коричневом одеянии, по цвету похожем на монашескую рясу ордена св. Франциска, подпоясанном соломенной верёвкой. Голова была накрыта белым платком.
Стояла и смотрела на епископа страшными глазами, её губы медленно стали искривляться, как для улыбки – обнажила стиснутые зубы и ужасающий издевательский смех распространился по пустому рынку.
Верея, который ехал за паном сзади, сначала не видел её, только, услышав смех, он поднялся на стременах, увидел это привидение и вскрикнул.
Епископ дал коню шпоры, весь отряд, бросившись вправо, объехал Бету, которая медленно повернулась за ним, смеясь и вытягивая руки. Когда встревоженный и бледный Верея объезжал её, она ему поклонилась и сделала знак рукой, точно приглашая, чтобы попробовал второй раз.
Потом медленным шагом, обернув голову платком, сложив на груди руки, она повернула назад к замку.
Вернувшуюся весёлость епископ в этот день потерял.
Как только он оказался с Вереей один на один, напал на него, ругая как бессовестного лгуна, негодяя, что хотел обмануть пана для выгоды. Верея поклялся, что её утопили на его глазах, рассказал подробности, называл людей, хотел привести их на освидетельствование. Епископ, не желая слушать, с яростью
