Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории
Поросенок визжал над самой головой фон Прума, точно догадывался об ожидавшей его участи. Никто до сих пор не знает, как Рана-Лягушонок умудрился так быстро и так высоко взобраться по соседнему шесту, ибо все, включая и тех, кто подбросил Рану на шест, неотрывно смотрели на немца, который неуклонно лез вверх. Поросенок находился от него уже на расстоянии локтя. Поэтому всех нас как громом поразило, когда Рана крикнул: «Топор!» и мы вдруг обнаружили, что он довольно высоко сидит на своем шесте. А Рана тем временем сказал:
— Капитан фон Прум, будьте любезны, повернитесь, пожалуйста, сюда! У меня тут кое-что припасено для вас.
И мы, много раз это видевшие, и немцы, никогда этого не видевшие, подивились тому, сколько, оказывается, нужно времени, чтобы «топор» описал дугу. Бамбуковый шест медленно, величаво плыл в воздухе, точно торжественно закрывалась тяжелая дверь собора. И самое удивительное, что фон Прум ничего не сделал, даже не попытался избежать встречи с «топором». Возможно, он не понял, что происходит, а возможно, с ним случилось то, что, говорят, случается с человеком, когда он вдруг видит змею. Фон Прум смотрел на приближавшийся к нему «топор», как муха смотрит на ящерицу, пока та не высунет язык и не проглотит ее. Наконец мешочек с песком ударил его по голове и сорвал с намазанного жиром шеста, и он полетел вверх тормашками, точно все это было заранее отрепетировано. Однако тут все вспомнили, что сетки-то внизу ведь нет, и с ужасом услышали, как тело капитана стукнулось о булыжник, так что даже Роза Бомболини отвернулась.
Первыми к нему подскочили итальянцы; ни один немец не тронулся с места — солдаты стояли как завороженные. Пьетросанто приподнял голову капитана и положил ее к себе на колени.
— Эх, еще немножко, и вы бы достали поросенка, — сказал он.
К фон Пруму подошел Рана.
— Все было сделано по-честному, — сказал Рана. — И вы приняли удар, как мужчина.
Фон Прум тогда был еще в сознании, но, когда его попытались поднять, чтобы отнести через площадь в дом Констанции, он лишился чувств, и его пришлось снова положить у фонтана.
— Воды, — сказал Хайнзик. — Надо смочить ему голову водой.
Кто-то указал на фонтан.
— Воды-го сейчас нет. Тут только вино.
— Ну, так смочите ему голову вином, — сказал Бомболини.
Маленький медный кувшинчик наполнили пенистым вином, достойным только святых, как сказал Старая Лоза. Капитана посадили, прислонив к краю фонтана, и стали лить вино ему на голову. Оно стекало по волосам и по лицу, задерживалось лужицами в складках выпачканной жиром одежды.
— Во имя отца, и сына, и святого духа… — произнесла какая-то женщина, пока лили вино.
— Во имя святой Виттории, — произнес Бомболини, — во имя народа и во имя святого вина, — добавил он, а вино все лилось темным каскадом.
Фон Прума перенесли через площадь, поскольку вино ничуть ему не помогло, положили на кровать у него в комнате и скрестили ему руки на груди, как мертвецу. Когда все ушли, кроме Малатесты и фельдфебеля Трауба, оставшихся в соседней комнате, Бомболини нашел среди вещей капитана открытку, что-то написал на ней и вложил капитану в руки. А написал он следующее:
«Есть у нас такая поговорка:
"Даже если ты крадешь для других, повесят все равно тебя"».
Вслед за тем Бомболини вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. А на площади уже начались танцы. Такого безудержного веселья у нас еще не бывало, но даже сквозь грохот оркестра, и гул голосов, и шарканье кожаных подметок по булыжнику Бомболини слышал доносившийся с юга голос пушек. Там шло большое сражение.
* * *Танцы закончились в два часа утра, а в пять прибыли немцы. Это были, по словам Пьетросанто, настоящие немцы, бородатые суровые солдаты из авиадесантной дивизии Германа Геринга, которые дрались и отходили, спасая свою жизнь. Они вступили в город через Толстые ворота и покатили вверх по Корсо Кавур в своих машинах на гусеничном ходу, давя в порошок наш булыжник. Они даже не смотрели на нас. Они ехали с уверенностью людей, которые знают, что, если бойцы Сопротивления сделают по ним хоть один выстрел, они сожгут город дотла. Они про бежали по Толстой стене, посмотрели, что видно из окон домов, обращенных к долине и Речному шоссе, поднялись на колокольню и изучили местность оттуда, потом проверили все по своей карте, после чего три или четыре офицера чином постарше собрались на Народной площади и сопоставили результаты своих наблюдений. Нам хотелось сказать им, что наш город не годен для ведения войны. Он вообще ни на что не годен — тут можно только растить виноград.
— Не пойдет, — сказал один из офицеров, и другие вроде бы согласились с ним.
— Как называется вон то местечко? — спросил немец у Витторини, указывая вниз на Скарафаджо.
— Скарафаджо, — сказал Витторини. — Оттуда все шоссе на Монтефальконе просматривается.
— Да, Скарафаджо — как раз то место, где вам лучше всего засесть, — подтвердил Бомболини.
— Если вы хотите сражаться, — сказал Пьетросанто, — то Скарафаджо — самое подходящее место.
Все три городских мудреца согласно кивнули, и немец посмотрел на них, точно перед ним были клоуны из бродячего цирка, что разъезжает по селениям и городкам, показывая говорящих собак, считающих мулов и танцующих медведей.
— Заткните глотки! — сказал он. — Кто тут у вас командует? — Он очень хорошо говорил по-итальянски.
— Вы имеете в виду итальянцев или немцев? — спросил Бомболини.
— Итальянцев?! — повторил офицер. — Каких еще итальянцев?
Он так вскипел, и ярость его была столь искренна, что Пьетросанто даже подумал: «Сейчас он пристрелит Бомболини».
Они повели офицеров через площадь и указали им на дом Констанции. Дальнейшие события сложились неблагоприятно для капитана фон Прума — судьба несправедливо с ним обошлась. Немцы обнаружили его в постели с Катериной Малатестой: она была слишком слаба, чтобы уйти к себе, и к тому же боялась, что он может натворить глупостей, если она бросит его. Фон Прума вытащили из постели, волосы у него слиплись от вина и крови, и он весь был перепачкан вином. Падение так оглушило его, и ему было так плохо, что он не в состоянии был даже защищаться.
— Так вот какое дерьмо мы оставляем наводить порядок в тылу, пока сами деремся на передовой! — воскликнул все тот же офицер, как видно, старший.
Все мы, стоявшие на площади, слышали это. Офицер ударил капитана фон Прума по лицу, а капитан стоял, уставясь в пол. Наверное, ему было очень больно.
— Где ваши люди?
— Не знаю, — сказал фон Прум. Офицер посмотрел на своих подчиненных.
— Он, оказывается, не знает. — Немец схватил фон Прума за нос и принялся дергать вправо и влево. — Он не знает, — повторял он. — Не знает. — А затем, отступив на шаг, он пнул фон Прума в пах, и фон Прум рухнул на пол.
— Вы мне противны. Мне тошно на вас смотреть, — сказал офицер. — Считайте, что вы арестованы.
И он приказал капитану, как только они утвердятся на линии Сан-Пьерно, явиться к нему для решения вопроса о дальнейшей его судьбе, а пока вывезти своих солдат и снаряжение из Санта-Виттории. Капитан сделал слабую попытку приподняться с пола.
— Лежать! — рявкнул на него офицер. — Оставайтесь там, где вы есть. Вам нечего делать рядом с остальными офицерами. Ваша фамилия?
— Со мной произошло несчастье, — попытался оправдаться фон Прум.
— Ваша фамилия?
— Моллендорф, — сказал фон Прум. — Капитан Ганс Моллендорф.
Один из офицеров записал эти данные.
— Вот такая мразь и губит нас, — сказал его начальник, указывая на фон Прума, лежавшего нагишом на полу.
После чего они вышли, а через десять минут уже катили по Корсо Кавур и дальше — вниз по склону.
Мы старались помочь нашим немцам, чем могли, и делали это с радостью. Женщины приготовили им горячего чая из полевых трав, а мужчины поднесли граппы, чтобы кровь текла быстрее в жилах. Маленький грузовичок уже стоял на углу площади, и кто-то выкатил из-под навеса на площадь мотоцикл с коляской. Женщины постарались по возможности привести в порядок одежду солдат, однако это было не так-то просто и не очень им удалось. Форма у всех была перепачкана, в пятнах от вина, жира, пота, навоза и крови. Мы подобрали их каски и мундиры, которые они побросали, когда шли со статуей по дороге через виноградники. Мы разыскали их вещевые мешки, которые они носят на спине, и сложили в старую корзину из-под винограда все их личные вещи — несколько книжек на немецком языке, бритвы и старые полотенца. Все немцы накануне хватили лишку и не совсем еще протрезвели. Снизу, из долины и со стороны Речного шоссе, доносился грохот канонады, но отсюда ничего видно не было.
— А неплохо нам тут жилось, — заметил Хайнзик.
— Даже совсем хорошо, — сказал рядовой Цопф. — Как-никак ведь война.
