Натан Рыбак - Переяславская Рада (Том 1)
– Приказал тебе в Корсунь ехать. А когда сам сюда – неизвестно. Бывай здоров.
Снова, как учтивый хозяин, генеральный писарь пропустил вперед Капусту, откинув завесу, чтобы гостю удобнее было пройти. Бросив через плечо взгляд на Выговского, Капуста сказал:
– Понимаешь – вот сюда, – задержался на пороге, тронув себя за затылок. – Вот так сзади, как, к примеру, я иду, а ты меня сзади. А?
Уловил в глазах Выговского испуганный огонек и, подняв голову, быстрыми шагами пошел через сени. За спиной услышал:
– Вижу, Лаврин, у тебя голова кругом идет от этих дел беспокойных, затуманилась...
– Нет, Иван, туман развеется, – и Капуста указал рукой на луга, видные с крыльца Писарева дома.
Над лугами расплывался, таял под утренним солнцем туман. Пар поднимался над землей.
...Выговский еще долго стоял на крыльце, опершись локтями о перила, устремив задумчивый взгляд в сизую даль. На джуру, который напомнил про завтрак, прикрикнул так, что того будто ветром смело в сени. Всердцах стуча каблуками по полу, возвратился в дом. Что это за посещение и что это за беседа? Неужели сболтнула что-нибудь на допросе эта проклятая баба? А что могла сболтнуть? Что она знает? А может быть, ксендз... Может быть, он ей... Нет, это невозможно. Крайз – тот знал, много знал. Что ж, Крайза нет. Крайз будет молчать. Как сказал Капуста: в затылок.
От одного угла горницы до другого десять шагов. Как долго можно мерить шагами это короткое расстояние? Выговский, ни на минуту не останавливаясь, шагает из угла в угол. Джуре, со страхом заглянувшему в горницу, приходит на память волк в клетке, которого осенью на ярмарке показывали цыгане. Вот точно так же ходил он из угла в угол, желтыми глазами, полными злобы, сверлил людей, теснившихся возле клетки.
Долговязый, коротко остриженный пан писарь, у которого волосы на голове торчат, точно волчья шерсть, в самом деле напоминает джуре волка.
Джура сидит в сенях на низенькой скамейке, обняв колени руками, удивленный и напуганный тем, что уловил сходство между волком и своим паном.
***...В тот же вечер в корчме чигиринский пьянчуга Пилип, загадочно подмигивая двум подгулявшим казакам, шептал им на ухо:
– Казначея гетманского в потылицу – чвирк... Ночь темная, она не выдаст.
И дальше сказал пьянчуга Пилип такое, что казаки от его слов сразу протрезвились. Пригрозили ему виселицей и прогнали от себя, а Пилип подсаживался к другим в корчме, плел языком, что видел своими глазами, возвращаясь прошлой ночью с хутора Каменного, как возле яра за городом остановилась повозка и оттуда выбросили, словно мешок, человека. Повозка бешено помчалась дальше и, если бы Пилип не кинулся опрометью в кусты, наехала бы на него. Он может присягнуть, что то была повозка пана генерального писаря, – кто же не знает в Чигирине кованых, крепких повозок пана Выговского, сделанных где-то в заморских краях...
Пилипа в корчме слушали, но никто не проронил и слова, даром, что под хмельком. Лучше в такие дела не вмешивайся, не то будешь иметь дело с Капустой и попробуешь, каковы на вкус канчуки в крепости за Тясмином.
Шептали на ухо друг другу:
– Такое дело, брат. Нам от такого лиха подальше быть!
И уже пошла молва по Чигирину: жена гетмана, шляхтянка Елена, сидит в тюрьме за то, что замыслила поднять руку на гетмана, а может, и причинила какое зло, – ведь не слышно и не видно гетмана в Чигирине. Все могло статься. Мимо двора гетманской канцелярии чигиринцы проходили, кидая любопытные взгляды на высокие окна за оградой, а кто посмелее – останавливался, заглядывал во двор. Мордастые караульные покрикивали:
– Проходи, проходи, чего глаза вытаращил, как в церкви!
Поспешно проходили не оглядываясь. Черт с ними! С этими собаками лучше не связываться!
...Выговский с канцелярией собрался в Корсунь. Писцы напихали в мешки бумагу, перья, чернила. Знали: в Чигирин, видать, скоро не воротятся, из Корсуня путь лежал на войну. Капуста пропадал в крепости. Прискакал Тимофей. Недобро поглядел на Выговского, ткнул руку, точно милостыню подавал нищему, и загадочно сказал:
– Тебя гетман ждет.
– Что там? – спросил писарь. – Скоро ли в поход?
– Поедешь – увидишь, – загадочно ответил Тимофей, – а у меня времени нет, тороплюсь в крепость.
Знал Выговский, почему спешит Тимофей. Так менялись времена. Так оборачивались события.
Перед отъездом в Корсунь генеральный писарь вторично перечитал письмо ксендза Лентовского, которое привез ему из Киева Крайз, озабоченно потер виски и сжег письмо на свече.
Выходило – еще не время. Ошибся ксендз. Просчитался. Прищурив глаза, Выговский уставился в угол. Шевельнул плечом, словно сбрасывал с него ношу. Что ж, время придет! Он будет ждать. Терпение, и еще раз терпение.
Путь ему расчистит предстоящая битва. Только бы встретиться с визирем.
Рано еще радуется Капуста. Слишком рано. Пусть отстранили они его от московских дел. Он догадывается, чья это работа. "Не обойдешься без меня.
Хмель, – злорадно думает Выговский. – А главное – хорошо, что нет Крайза!
Хорошо!"
...Хмельницкий с трудно скрываемым нетерпением ожидал Капусту из Чигирина. Выговскому, который по приезде сразу же прошел к нему, только и сказал:
– Ну?..
Слушал, о чем докладывал писарь, но Выговский видел – гетман только делает вид, будто слушает, а мысли его далеко.
В Корсунь съезжалась старшина. Приехали Матвей Гладкий, Михайло Громыка, Иван Богун, Осип Глух, прибыл с полком из Переяслава Павло Тетеря и стал табором под Корсунем. Со дня на день ожидали генеральной войсковой рады и приказа гетмана выступать.
Разведка доносила, что главные королевские силы идут в направлении на Львов, а орда во главе с ханом миновала Гнилое море.
В селах Подолии и Волыни шли бои между кварцяными отрядами коронного войска и восставшими посполитыми. Казаки черниговского полковника Небабы переходили Буг. Полк Тарасенка уже миновал московский рубеж и, как было условлено в Москве со Стрелецким приказом, приближался к Брянску, чтобы оттуда двинуться в Белую Русь, на литовского гетмана Радзивилла.
Снова по селам, в церквах и на майданах, по городам и местечкам читали универсалы гетмана. Снова глухо гудели под конскими копытами шляхи.
Снова правили молебны о даровании победы войску Хмельницкого над вековечным врагом православной веры.
Все было, как в прошлом году, но Хмельницкий видел – недоставало того огня, каким вспыхивали тогда сердца людей от Днепра до Вислы... Все было, как и в позапрошлом году, – и в то же время было совсем иначе. Ему доносили о шепоте и разговорах, какие шли по селам: мол, снова замирится гетман с королем, мы головы положим на поле битвы, а жен и детей наших хан в полон возьмет...
За такие речи державцы Капусты хватали, допрашивали, пытали канчуками и железом. Кто подговаривал? Кто велел такую пакость про гетмана говорить?
Многие и под пыткой держались твердо. Кто подговаривал? Никто! Разве не правда те речи? Выплевывая с кровью выбитые зубы, кляли гетмана, панов, войну, шли на смерть, принимая ее без страха. И как он мог, гетман, убедить их, что не отступится, что выведет их на дорогу?.. Где найти такие слова?
Больше чем когда-нибудь сейчас нужно было единство. Только в нем та нерушимая сила, которая способна выдержать великое испытание, посылаемое судьбой. Видит небо, не в этом году хотел он начинать войну. Ему нужен был еще год передышки. Один год. Но именно это его стремление разгадала лукавая шляхта. Год мира на Украине был шагом к поражению для Варшавы.
Паны это хорошо знали, судя по всем их поступкам и действиям. И почти никто из полковников, никто из старшины, кроме, может быть, многоопытного, рассудительного Мужиловского, не понимал, какое сложное и суровое время начинается теперь.
– Надо выступать нам, Богдан, – торопил его Богун.
– Чего мы топчемся на месте? – беспокоился Громыка.
– Худо поступаешь, пан гетман, – укорял Гладкий.
Молчал только генеральный обозный Коробка, не вмешивался Золотаренко.
Выговский был занят по горло – писал грамоты войтам и старостам, чтобы давали этой весной державцам в чинш по три злотых с дыма и все плотины и мостки берегли, как зеницу ока. Грамоты эти велел написать гетман.
Все суетились, а Хмельницкий сохранял выдержку и спокойствие и ни одним словом не обмолвился ни с кем о том, что случилось в Чигирине. Даже Выговскому ничего не сказал. Когда гетман приказал позвать Выговского, тот знал, что уже прискакал гонец от Капусты и, запершись у себя, гетман долго читал привезенное письмо. Осторожно переступая порог, точно за ним таилась какая-то ловушка, Выговский тихо спросил:
– Кликал меня, гетман?
Он ждал плохого для себя и был готов к ответу или же думал услышать наболевшее признание – и на этот случай приготовил слова соболезнования и утешения. Немало был удивлен генеральный писарь, когда гетман сказал ему:
