Владимир Возовиков - Поле Куликово
Два дня отряд обгонял войска на марше, дороги были забиты конницей, пехотой, обозами, стадами быков и овец. Радость, что ушли от врага, перешла в счастливое потрясение при виде нескончаемой русской силы, поднявшейся на извечного врага.
- Можно жить, Василей Ондреич! - Копыто сиял воспаленными от ветра глазами.
- Поживем еще, Ваня. Да как поживем! - Тупик пристально вглядывался в лица ратников большого полка, надеясь увидеть тех, с которыми шла Дарья. Ведь нашли шиши отряд земляков-рязанцев в этом великом потоке. Хоть бы словечко услышать - где она теперь, жива ли, здорова ль?
Молчаливый Хасан тоже смотрел на бородатые и безусые лица, пытаясь коснуться жизни этих людей внутренним чувством и в прикосновении найти ту близость, что даст ему ощущение единства с великим народом, чья судьба стала и судьбой князя Хасана. Он знал: это приходит как бы нечаянно, вдруг, через мимолетный чей-то взгляд, улыбку, жест или слово, которые будто бы знакомы тебе извечно, которые ты знал и понимал в том неведомом пространстве, откуда пришел на эту землю, - так бывает у людей одного духа, одной веры, одной крови. Он пережил это в яме при встрече с Тупиком, а впервые пережил еще раньше, в рязанской деревне во время набега, когда кривоногий, длиннорукий воин в овчине шерстью наружу с кривым мечом в руке медленно, вразвалку приближался к подростку, забившемуся в угол сарая, и тот лишь сказал: "Мама!" - и закрыл лицо грязными ладошками. Было, как молния - "Это я там в сумрачном углу, это меня, маленького, беззащитного, никому не причинившего зла, убивают во всех темных углах и на солнечных улицах, бросают в горящие избы, запихивают в кожаные мешки, привязанные к кибиткам и саням, - ведь я тоже человек, я тоже только человек, еще недавно бывший ребенком!.." Через мгновенье, потрясенно рассматривая свой окровавленный меч и того в лохматой овчине, уткнувшегося в почернелую солому, он понял, что перешел черту, навсегда отделившую его от прежних соплеменников, что помертвелый мальчишка в углу сарая ему в тысячу раз ближе этого в лохматой овчине, который способен легко и бездумно убить безоружного ребенка.
И он рубанул еще раз - так, чтобы тот никогда не встал. Оттуда, из полутемного сарая, начинался путь Хасана в эту великую рать Москвы, и не раз подкатывала к сердцу волна счастливого тепла, обещая слить его с нею, как каплю дождя с потоком реки, в которой ее уже нельзя различить. Но сегодня что-то мешало Хасану. Может быть, он слишком привык к одиночеству, к холодной настороженности в окружении зорких, беспощадных врагов, поэтому и теперь нес чувство своей чужеродности шумному потоку русского войска - белая ворона, испачканная сажей, затерялась в стае подруг и одной лишь тревогой занята: как бы внезапный дождь не обнаружил ее истинного наряда, как бы не изгнали ее из стаи, - и не поймет она за своей тревогой беззаботного разговора товарок. Хасану требовалось время почувствовать себя обыкновенным человеком, которому не надо таиться, играть чью-то роль, ждать удара и самому быть готовым к нападению, но близость битвы заставляла его торопиться, и он твердил себе: "Это мой народ, мои братья, каждый из них теперь же готов умереть за русского князя Хасана. И этот рыжебородый мужик в полинялом зипуне и лаптях, и тот рослый старик со своим топором, и рябой парень в шапке блином, и скуластый боярин в зеленом кафтане на серой тонконогой лошади, и этот дородный дядя с обличьем купца, отирающий пот со лба широким рукавом вышитой рубахи, и сухонький возничий в рваном армячишке, помахивающий тонким кнутом на разномастную пару и поминутно заглядывающий за борт - на месте ли смазница? - все они мой народ, без которого князь Хасан и дело его ничего не стоят, и князь Хасан за любого из них умрет, как и они за него". Так говоря себе, он заглушал привычную настороженность, что мешала ему быть своим среди своих.
Великокняжеские значки увидели издалека на прибрежном холме. Дружинники встретили радостными криками:
- Тупик!.. Живой, черт!.. Выкупили?..
- Што я, товар? - Васька, смеясь, озорно поталкивал товарищей. - Сам убег, да вон еще князя с собой прихватил.
- Ай, сокол! - Никита Чекан, облапив, целовал в заросшие щеки. - То-то радости девкам московским - этикой красавец жив-здоров воротился.
- Плюнь через плечо, Никита, до невест еще звон сколько верст.
- Доскачешь на таком-то коне…
Никита осекся, встретясь взглядом с поседелым худым человеком из отряда Тупика.
- Осподи… Не сон ли?..
- Не сон, Никита, - тот с усилием улыбнулся. - Признал…
- Ваня! Копье!..
Старые товарищи обнялись, не пряча слез.
- С того света, што ль?
- Почитай, с того. Спасибо Тетюшкову, пособил. Четверо мы ушли, а было нас полтораста невольников, отданных Мамаем на избиение для потехи… Да што! После расскажу, мне бы теперь сотню - да с Мамаем переведаться.
- Даст тебе князь сотню, ныне большая нужда в начальниках.
- Где князь-то? - спросил Тупик.
- Эвон, ладьи провожает. Мужики не все плавать научены, так он следит, чтоб ладьи не перегружали.
- Едем к нему, князь Хасан, - позвал Тупик.
Воины с любопытством оборотились на стройного всадника в черной татарской байдане.
- Кто таков? - спросил Никита.
- Наш, татарин, - пояснил Копыто. - От Мамая ушел, лютый враг ему. И эти трое тож наши, нукеры князю.
Никита с сомнением покачал головой, тихо присвистнул.
- Приглядеть бы за таким-то "нашим".
- Не сомневайсь, - веско подтвердил Копье. - Видел его в бою - великий воин. С таким за радость почту стать рядом в битве…
Димитрий только что отругал начальника переправы за какой-то недосмотр, обернул к подъехавшим сердитое лицо, не меняя выражения, усталым, с хрипотцой голосом сказал:
- Явился, разбойник! Мало - на рожон лезешь, еще и от Мамая сбежал, шатаешься невесть где, а мне заместо тебя гонца выкупать пришлось. Довел Мамая - он, гляди, послов начнет сажать в яму. Вот Боброк те еще задаст покрепче мово, - и, широко улыбнувшись, по-товарищески обнял разведчика.
Васька, смущенный грубоватой лаской государя, удивленный тем, что Димитрий уже все знает, только и пробормотал:
- Вестника я привез, государь.
Димитрий Иванович внимательно посмотрел на Хасана темными строгими глазами, и тот, сняв шлем, поклонился, тотчас выпрямившись, назвал себя. Димитрий подошел вплотную к татарину, всмотрелся в загорелое лицо, в спокойные серые глаза.
- Вот ты каков, князь Хасан. Дай тя поцелую по нашему обычаю… Выходит, ты его из Мамаевой ямы вытащил? Я уж думал, Васька наш оборотень, коли ему удалось из самого Мамаева куреня удрать.
- Сам я, повелитель, свою голову чудом спас. Как меня Мамай помиловал за драку с темником Темиром, не пойму. Но оставаться нельзя было, и вестников всех отослал к тебе.
- А я тебя не виню - ты волен был уйти, когда захочешь, я свое слово помню. Горячности не одобряю, да сам давно ль был таким, как вы с Васькой! Весть твою последнюю с Тетюшковым получил, за то от русской земли спасибо. Теперь отдыхайте, вот закончим переправу - поговорим.
- Повелитель, отдыхать будем после битвы. Я должен сказать тебе важную весть.
- Ну-ка, - Димитрий дал знак отрокам отойти, Тупика удержал: - Говори при нем… А повелителем ты, князь, не величай меня, ладно? Я ж не бог.
- Да, государь. - Хасан покраснел.
- Ин и добро, - улыбнулся Димитрий. - Теперь сказывай.
- К Мамаю пришло десять тысяч наемников-фрягов, это сильная пехота.
- Пришли, стало быть.
- Они привезли метательные машины на колесах. Еще два десятка машин построено в войске Орды. От больших луков, которые натягивают пятьдесят человек, Мамай отказался - они громоздкие, а бьют слабее машин и на выстрел требуют много времени. Машины ведь тоже стреляют и копьями.
- Так.
- Начальник машин предложил Мамаю поставить их в один ряд против пешей рати и разбить ее строй тяжелыми свинцовыми пулями. Мамай, похоже, согласился. Когда машины появятся, надо послать конный отряд - разрушить их. В открытом поле от таких пуль нет защиты.
- Знаю. И за это спасибо, князь. Я велю предупредить всех воевод, чтоб следили. Какой награды ты хочешь?
- Ты достаточно наградил меня, государь. Но есть у меня три просьбы.
- Ну-ка?
- Первая: оставить меня в твоем войске. Вторая: дай мне сотню всадников. У меня пока трое татар, мало.
Димитрий улыбнулся:
- А третья?
- Плащ пурпурного цвета. Самому мне его здесь не найти.
- Почему пурпурного? - Глаза Димитрия совсем повеселели.
- Это любимый цвет моей матери. И в этом плаще меня видела Орда на празднике сильных. Пусть увидит теперь в битве.
Димитрий нахмурился.
- Тебе поберечься надобно, князь. И без того много рисковал головой для нашего дела.
- Это моя третья просьба, - твердо повторил Хасан.
- Добро, - Димитрий произнес свое "добро" с откровенным неодобрением: молодо, горячо, упрямо. Ему, тридцатилетнему государю, Васька Тупик и Хасан, которые были моложе всего на пять лет, казались юнцами.
