Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
Ясько из Тарнова обратился к старосте:
– Ягайлло тоже был в споре с мазовецкими о границе и воевал с ними. Почему бы ему теперь не воспользоваться и не вторгнуться во владения Семко?
Хавнул не знал, что ответить, но совет был неплох, если бы не страх, что нападения крестоносцев не затруднит выполнение.
– Когда маркграф Бранденбургский нападёт на Мазовию, а Домарат будет возвращать назад крепости, почему бы вам не вторгнуться? – сказал Ясько из Тенчина. – Нужно сломить этого противника, который хочет силой добиться короны, а та ему не принадлежит.
– Никогда он не будет у нас королём, – сказал пан из Тарнова. – Никогда! Помните это!
– Никогда! – повторил Спытек.
– Никогда! – начали вторить другие тихими голосами.
Это «никогда», как необратимый приговор, зазвучало сурово, страшно, и после него наступило долгое молчание. Хавнул почувствовал себя более уверенным в будущем.
– Мне нужно срочно и внезапно возвращаться, – сказал он тихо, – прошу вашего милосердия, не держите меня тут дольше.
Каштелян к нему приблизился.
– Терпения, пару дней, и всё закончится удачно; идите с миром и не сомневайтесь, что то, что мы решили, должно быть.
Хавнул провёл глазами по соседям, которые слегка склонили голову, и вышел из дома каштеляна.
«Никогда» ещё звучало в его ушах, а образ этих людей, которые изрекли его холодно, непреклонно и с сильным решением защитить своё слово, стоял перед его глазами. Что-то говорило ему, что этот тихий и внешне не подающий признака жизни ареопаг, обмануть себя и его не может.
VIII
Хавнул не выехал ещё из Кракова, когда Кечер однажды утром шепнул ему, что вчера в город к краковским панам прибыл посол от Семко Мазовецкого, а, говоря это, он дивно качал головой, двигал плечами и улыбался особенным образом.
Хотя после последнего приезда смелости у Ясько из Тенчина очень прибавилось, староста придавал слишком большое значение делу своего господина, чтобы прибытие этого посланца из Великопольши его не разволновало.
Других также, может, не так, как его, особенно краковских мещан, заинтересовала новость о прибытии посла князя Мазовецкого.
С того времени, как город мог похвастаться тем, что смелым выступлением оттолкнул от своих ворот Мазура, это героическое деяние, о котором каждое мгновение вспоминали, поднимали, наполнило краковян гордостью, а в то же время выработало в них чрезвычайную антипатию и неприязнь к Семко.
Его называли врагом, угрожали ему. Другие города боялись его владычества, но Краков чувствовал, что его постигнет месть, и не мог допустить, чтобы он правил. Всё, что оттуда шло, беспокоило.
Когда узнали, что пан стольник Куявский Ласота из Ставишина в посольстве прибыл в Краков, все очень заволновались. Стольник занял постоялый двор на рынке у мещанина Стано, а как только об этом узнали, тут же начали окружать дом группы не только любопытных, но не очень хорошо расположенных к куявцу.
Всё-таки Бартош из Одоланова знал, кого сюда посылал, потому что тот и людей подбирал, и всем распоряжался, а Семко рвался только к оружию. Ласоту из Ставишина можно было послать не только в возмущённый на князя Краков, но на дно ада, наверняка, не побоялся бы, не заколебался. Пихать пальцы во всякий кипяток было для него самым любимым делом. Мужчина средних лет, имел он ещё весь огонь молодости, безумное мужество, веру в себя, ничем не поколебленную, тот сильный дух, который наказывает уважение, а слабых пронимает тревогой.
Впрочем, человек был простой, холопского разума, открытый, доброго сердца, но угрозой нельзя было на него повлиять. Его известное мужество управляло выбором Бартоша. Высокого роста, гибкий, ловкий, сильный, Ласота имел радостное лицо людей, что никогда ничего не бояться. Никто не мог у него отнять храбрости, ссоры не затевал, но когда её навязывали, не уступал никому. Не очень богатый Ласота не выступал роскошно, службу имел небольшую, великолепия около себя не выносил, но одевался, ездил и всегда показывался аккуратно и прилично.
Едва он приехал в город, уже знали об этом, потому что он не скрывал того, что имел к панам поручение от архиепископа. Потому что он говорил, что выслан им, а не Семко.
Ясько из Тенчина и Спытек имели такие хорошие данные о том, что делалось в Куявии и Великопольше, что о приближающемся после и о том, с чем он ехал, заранее были предупреждены. Прибытие Ласоты не было для них сюрпризом.
Назавтра после прибытия дали знать стольнику Куявскому, что, если у него есть что объявить от Бодзанты, может пойти завтра с этим к пану воеводе Спытку из Мелштына, куда и другие прибудут. Этому послу Семко, который спалил Князь, хотели, может, показать, что пан в Мелштыне от этого не обнищал. На ожидаемый приём стольника должны были выдать приказы, потому что всегда солидный двор воеводы в этот день выступил в праздничных одеждах с чрезвычайной роскошью.
Ласота из Ставишина, если и бывал когда-нибудь на княжеском дворе в Плоцке, который считался очень великолепным, мог здесь убедиться, что Спытек из Мелштына не только князю Мазовецкому не уступал богатством двора, но намного его превосходил.
В этот день весь двор занимали многочисленные придворные и челядь воеводы, нарядные, гордые, чувствуя, что их поставили как образец. Начиная с венгерского костюма до французского, там были всякие, от почтенного маршалка двора до пажей и шутов, никого из тех, кто принадлежал к панскому дому.
В большой гостевой комнате уже собрались Ясько из Тенчина, Добеслав из Курозвек, Ясько из Тарнова, епископ Радлица, несколько прелатов, предостаточно Леливитов и Топорчиков. Кроме молодого пана дома, почти все были старшинами по возрасту, равно как и по должности. Важная группа расселась вокруг на лавки. Кого-нибудь, возможно, это собрание лишило бы мужества, но Ласота относился к тем, которые в случае необходимости растут духом.
Итак, он вошёл в своей скромной старомодной одежде, огляделся вокруг, на приветствие хозяина отвечал поклоном, и без капли смущения сделав несколько шагов, положил колпак на стол.
– Архипастырь удостоил меня чести, – сказал он, – отправив с посольством к вашим милостям.
Ему отвечали торжественным молчанием.
Ласота немного поднял голову, медленно провёл взглядом по собравшимся, которые сидели важно, направив на него взгляд.
– Он вызывает ваших милостей на съезд в Серадзь в день св. Вита, чтобы провести совещание о делах этой многострадальной короны и однажды положить им решительный конец. Время дорого, потому что беспокойство нам много крови стоит.
